Мне лично, дети вообще не нужны! отрезала я. Пусть Маркус снизойдет со своего чердака и оплодотворит какую-нибудь земную женщину! Или, Фредерика заставь! Я не хочу рожать вам с Марти игрушку, которой вы что-то будете завещать!
Лизель подошла и села на стол.
Оглянись вокруг. В этот дом я вложила всю свою душу. Вложила в надежде, что у моих сыновей будут дети, а у детейеще дети. Но мои сыновья пошли в своего отца. И все это однажды отойдет детям Ойгена
За что ты так его ненавидела? спросила я.
Элизабет рассмеялась, откинув голову. Безумным, почти что ведьминским смехом.
Если не считать того, что он так и сяк засирал мозги Доминику, да пытался меня завалить всякий раз, когда я случайно оказывалась поблизости? В буквальном смысле: схватить за талию и опрокинуть на пол Хм, дай подумать. Может, за то, что он буквально удушил долгами моего мужа? Или, скажем, за то, что он меня изнасиловал-таки, когда Доминик погиб? Где-то через полгода?
Я вытаращила глаза.
Изнасиловал?..
Ну, это я так всем говорила, Лизель рассмеялась и ее глаза сверкнули от ярости. На самом деле, это все была я. Сама его соблазнила. Ойген сказал, что я пыталась отсрочить платежи по долгам и предложила расплатиться натурой, а теперь пытаюсь его подставить за то, что он согласился. О полиции не было и речи. Ведь мы же Штрассенберги. И граф, который сам был в долгу у Ойгена, спрятал глазки и велел мне признать, будто так все и было.
Она вздохнула и на миг запрокинув лицо к потолку, умолкла.
Мне было настолько погано, что я готова была признать что угодно. Лишь бы мне позволили встать и уйти. Мне позволили. А вечером Ойген сам пришел ко мне. И объяснил новые условия по долгам Доминика Мария побежала к графскому дому, просить о помощи, но встретила по дороге Мартина. Он не мог вернуть Ойгену деньги, зато набить ему рожу он мог. И он набил, Элизабет рассмеялась и ее глаза потеплели. Когда мой Марти ворвался в комнату, я размахивала ножницами и орала Ойгену: «Я убью тебя, если ты подойдешь!» А через три минуты, уже орала: «Ты его убьешь!» и пыталась оттащить Мартина, который повалил Ойгена на ковер и махал кулаками, как ветряная мельница
Я улыбнулась сквозь слезы. Помолчав, Лизель продолжила свой рассказ.
На следующий же вечер, не достучавшись в дверь, Мартин залез в окно ее спальни, до смерти напугав Лизель и Марию, которая сидела с хозяйкой. Успокоив обеих девушек тем, что входить не будет, Мартин прям с подоконника передал Лиз конверт. Внутри были нотариально заверенные бумаги: отказ Ойгена от всяких долговых претензий к бедной вдове.
Отправив Марию к детям, Элизабет умолила пьяного Рыцаря сойти с подоконника и ни в коем случае не пытаться выйти через окно. Мол, пусть он лучше ее дискредитирует, чем убьется. Они с Марией снимут сейчас засовы и обратно за ним запрут.
Мартин заверил, что в этом уже нет необходимости. «Поверь мне, девочка! заявил он с высоты их десятилетней разницы, которая показалась Элизабет смешной. Если Мартин фон Штрассенберг берет кого-либо под свою защиту, засовы можно не запирать!»
Мария успокоила мальчиков, за которыми присматривала ее мама, и на цыпочках поднялась наверх. Убедиться, что у Элизабет все в порядке. У нее все было в порядке: Элизабет плакала, уткнувшись Марти в плечо, а тот обнимал ее, повторяя: «Ты в безопасности, Лиззи! Слышишь меня? Я никому не позволю пальцем к тебе притронуться. Ты в безопасности! Ну, не надо плакать! Ничего ты мне не должна!»
Лизель еще раз глубоко вздохнула и повернулась ко мне.
Это ты думаешь, будто я заставляю тебя рожать, чтобы угодить Мартину. На самом деле, это Мартин прогибает Себастьяна, чтобы я могла удержать наш дом.
Граф никогда не женится, и ты это знаешь
Это не так уж важно. Даже лучше, для моего плана. Сам граф нам не нужен
Лишь его сын
Ральф:
На вечер, который устраивала графиня, они пришли вместе. Как раз в тот миг, когда Марита жаловалась мужу на Ви.
Она совершенно утратила ко мне уважение! Она не отвечает на мои приглашения! Все в семье шепчутся, что я теперьноль! Что главной будет эта девчонка!..
Себастьян молча слушал, молча кивал. Потом отвечал, и каждый раз все более грубо, что главныйон и главным останется, а ее вечеране то место, куда девчонки хотят попасть.
Куда она хочет попасть это всем известно! кричала Марита. Мне ты не давал покоя с этой мерзостью!.. Почему ты не можешь заняться этим и с ней? Ты просто специально надо мной издеваешься. Только теперь через Верену!
Зачем она тебе здесь?!
Она обязана меня уважать! Существует этикет! Мы это обсуждали.
Осознав, что жену не переорать, граф яростно встал с дивана:
Что ж, дорогая, твое словозакон. Поезду и привезу ее. Только для тебя лично! и хлопнул дверью.
Марита едва не расплакалась.
Педофил! прошептала она, подчиняясь какой-то логике, которую Ральф не мог объяснить.
И тут же вышла: начинали прибывать гости.
Спорим, он не вернется? спросил Филипп таким тоном, словно ему плевать, но голос был низкий и злой.
А ты бы вернулся? Ральфу совсем не хотелось успокаивать еще и его.
Все вечера, на которые он когда-то хотел попасть, оказались долгими и скучными. Ему претили люди «искусства», претило их внимание к его красоте Особенно, желание, изучать его лицо пальцами. Его бесили их разговоры, сплетни, истерики и ханжеское вранье. О том, что люди перестали разбираться в искусстве. И каждый раз, когда ассистентка Мариты, другая, не та, что покупала им лосось из морковки, звонила, Ральф вспоминал Баварию. Свой собственный вопль: «Тогда почему он ни разу не пригласил меня в общество?!» и безудержный смех Верены.
«Он просто любит тебя, глупый идиот!»
Спорим, она его сделает?
Он не хочет.
Не притворяйся кретином! Не хочет, потому что она сейчас прет, как танк. Но ты сам знаешь, как она это делает. Сперва истерит, а потом вся такая нежная: «Ой, а сто я такова сдевава? Ой, пвости!» И все, ты уже у нее в постели. Лежишь, такой, типа, укротил и понимаешь, что в самом деле, укротили тебя. И что это всеподсудное дело.
Ральф рассмеялся, хотя и не очень весело.
Ей семнадцать, не беспокойся. У него разрешение от Лизель и кардинала.
Да, заткнись ты! вскипел Филипп и в его глазах плескалась такая ярость, что Ральф едва не дал ему в морду. По инерции, чтобы усмирить свою боль.
Ты сам ее бросил, напомнил он.
Потому что ты этого хотел!
Я этого не хотел! Это ты сперва психанул, что ты не единственный, а потом вдруг вообразил, что вы Джесс сгубили. Хотя все что было, только твоя вина. Это ты нажрался и не закрыл дверь!
Филипп махнул на него рукой и отошел на зов матери.
Ральф проводил его взглядом и закрыл дверь.
Он навсегда утратил вкус к вечерам Мариты. Он, вообще не пришел бы, если бы не отец.
Ральф никак не мог взять в толк, что Филипп совершенно не ревнует его к Себастьяну. Будь он его старшим сыном, он никого бы с ним рядом не потерпел. Филипп только пожимал плечами, словно отец утратил для него смысл.
А Ральф преклонялся перед ним. Почти так же пылко, как в детстве, когда слушал сплетни тети с товарками и только воображал тогда, что Себастьянего отец.
Себастьян платил ему той же привязанностью. Он представлял Ральфа, начиная со слов «мой сын», он спрашивал его мнения, занимаясь финансовыми делами семьи и первому, наравне с Филиппом, показывал лучших жеребят. Родственники, которые в самом начале, в его отрочестве, едва замечали подростка, теперь присылали приглашения на семейные вечера, и дети называли его «сын графа».
И да, он в самом деле был его сын. По вкусам, мировоззрениям и характеру. Они с отцом разговаривали часами! Они обсуждали все: лошадей, строительный бизнес, политику, религию, церковь
Единственное, чего Себастьян с ним не обсудил, был новый проект «Ребенок».
Ральф провел много часов пытаясь собраться с силами и предпринять хоть что-нибудь, но так и не смог. Он не хотел опять оказаться за стенами Штрассенберга. Невзирая на неясную глухую тоску, Ральф не собирался покидать место, которым бредил всю свою жизнь. Лучше уж смириться, что его девочка уже давно не так девочка, которую Ральф знал и любил. Что она уже взрослая и лишь ей решать, когда она заведет ребенка.