Я и сама поверить не могу, что его нет.
Трубку положили, а Стрельченко все сидел, держа руку на телефоне, ошеломленный и печальной вестью, и сознанием собственной бестактности.
Илью Денисовича он знал с начала своей работы в музее. Ветеран партии, Коротков начал свою революционную работу еще в начале века. Борису Стрельченко он казался живым справочником по истории партии; научному сотруднику часто приходилось обращаться к Короткову за консультацией, и он всегда восхищался щедростью тех живых зримых образов, в которые Коротков облекал любую, даже самую сухую справку.
В первый раз он встретил Короткова на одном из совещаний в музее. Обсуждался план новых экспозиций. Илья Денисович попросил слова. Усевшись удобней, Стрельченко приготовился слушать.
Жизнь идет быстро, сказал Илья Денисович, весело и дружелюбно оглядывая зал. Хочется, чтобы в любом зале музея мы ощущали ее дыхание. Знаете, как летит время? Упустишь срок не догонишь! Я предлагаю приобрести для фондов музея первую палатку, установленную на целине
«Что он говорит? изумившись, подумал Стрельченко. Вот уж никогда не ждал!»
Надо уметь различать в обыденных вещах великие приметы времени, продолжал Илья Денисович, улыбаясь одними глазами. Если мы запремся в музейных залах и упустим то, что на наших глазах создает жизнь, время нам этого не простит
Когда совещание закончилось, Стрельченко подошел к проходившему мимо Илье Денисовичу и неловко представился. Ему хотелось поговорить с ним.
Весьма рад! сказал Илья Денисович приветливо. И неожиданно добавил: Читал вашу статью о Баумане. Написана толково, умно Но Он опять улыбнулся одними глазами. Он у вас какой-то застегнутый на все пуговицы! А ведь это был живой, прелестный человек Вы только не обижайтесь, пожалуйста! поспешно произнес он.
Что вы, я не обижаюсь грустно сказал обидчивый Стрельченко.
Илья Денисович внимательно посмотрел на него.
Пойдемте потолкуем, сказал он.
Они проговорили до той поры, пока, спустившись вниз, увидели, что гардеробщицы уже нет, а на вешалке одиноко темнеет огромная, достающая до поставленных внизу галош, шуба и рядом с нею куцая куртка с цигейковым воротником.
С того вечера началось знакомство Стрельченко с Ильей Денисовичем.
Воспоминания его Стрельченко мог слушать бесконечно.
Когда я встречался в Берлине с Карлом Либкнехтом начинал Илья Денисович, и молодой научный работник впивался в него глазами.
Стрельченко родился в большом уральском городе на улице Карла Либкнехта, и то, что перед ним сидел человек, для которого Либкнехт был не памятником, не символом, а товарищем, с которым можно было вместе гулять по Берлину, неизменно его потрясало.
Непринужденная учтивость манер Ильи Денисовича вызывала в Борисе зависть и восхищение. Пытаясь подражать ей, Стрельченко, когда однажды в комнату к нему вошел профессор истории, человек лет пятидесяти пяти, вскочил и уступил ему мягкое кресло. Профессор сделал возражающее движение рукой.
Нет, нет, пожалуйста! пылко сказал Стрельченко. В вашем возрасте и осекся, увидев в глазах сидевшего рядом Ильи Денисовича лукавый огонек.
Понимаете, какое дело сказал после ухода профессора Илья Денисович все с тем же лукавым блеском в глазах. Иногда лучше не уступить человеку кресло, чем напомнить ему о его возрасте. В затруднительных случаях я предпочитаю именно такой вариант.
Вспомнив об этом, Стрельченко ощутил слабость и томление, как бывало с ним всегда, когда он припоминал этот злополучный эпизод. И тут же поймал себя на том, что продолжает думать об Илье Денисовиче, как о живом. Неужели же его больше нет? Эта мысль была такой пугающей и вместе с тем такой дикой, что Стрельченко вскочил со своего кресла и быстрой походкой пошел к директору музея.
Директор уже знал о несчастье.
В отличие от Стрельченко, который, как многие молодые и очень здоровые люди, в глубине души не мог представить, что будет когда-нибудь стариком, директор, человек пожилой, сразу ощутил в эту минуту свой возраст. Он сидел за столом, уйдя в печальные мысли о случившемся и тревожно прислушиваясь к легкой тянущей боли под левой лопаткой. Когда Стрельченко вошел в кабинет, директор повернул к нему близорукие глаза и тяжело вздохнул.
Уходит старая гвардия, сказал он дрогнувшим голосом. А ведь казалось, что годы его не коснутся! Ужасно, что мы потеряли такого человека
Он помолчал и сказал ту же фразу, которая вертелась на языке у Стрельченко:
Надо подумать, кто может сделать вместо него доклад. Конечно, никто другой на эту тему так блистательно не выступит. Но вечер ведь отменить невозможно
И он машинально покосился на лежащий перед ним нарядный пригласительный билет, где после написанной золотом юбилейной даты стояло: «Доклад И. Д. Короткова».
Может быть, Прохоров? нерешительно предложил Стрельченко.
Директор покачал головой.
Не то! сказал он. Совсем, совсем не то И, потерев лоб, добавил: Надо венок заказать.
Директор, снова тяжело вздохнув, потянулся к телефону, а Борис Стрельченко вернулся в свою комнату.
Едва он сел за стол, как дверь открылась и браво вошел плечистый человек с седыми казацкими усами. Он был в черной куртке железнодорожника с двумя, орденскими планками. Откашлявшись, посетитель вытащил из наружного кармана куртки наклеенную на кусочек картона фотографию.
Семейная реликвия, так сказать Он так же браво протянул снимок Борису. Дай, думаю, снесу в музей! Может, понадобится им для научной работы. А у нас так лежит, для памяти
На фотографии был изображен бронепоезд, стоящий у какого-то разъезда, возле маленького станционного здания. Отпечаток был старым и изрядно пожелтевшим от времени.
Присядьте, пожалуйста Стрельченко почесал щеку. Особой музейной ценности фотография явно не представляла. На всякий случай Стрельченко снял трубку и позвонил в соседний отдел.
Тотчас же появилась Любочка, сотрудница отдела, считающаяся специалисткой по бронепоездам.
Маленькая, востроглазая, с рыжими, заколотыми сзади косичками, Любочка влетела в комнату, стремительная как пуля, и впилась глазами в фотографию.
Царицынский фронт? решительно сказала она.
Точно! Железнодорожник снисходительно, с высоты своего роста, посмотрел на щуплую Любочку.
Из Харьковского депо! констатировала Любочка. Вы что, в гражданскую войну были машинистом на бронепаровозе?
Машинистом
Козлов вас назначил?
Он Железнодорожник озадаченно откашлялся. Мы с ним до сентября вместе воевали. А в сентябре я
До августа, прервала его безжалостная Любочка. В августе Козлов был уже на другом участке. Привел туда большой новый бронепоезд, сделанный коломенскими рабочими. С четырехосными платформами. «Грозный» назывался.
«Грозный» повторил железнодорожник. Точно, «Грозный»
Он с изумлением покосился на свою собеседницу.
Любочка, родившаяся значительно позже, чем фотография была сделана, стояла против него, поправляя рыжие волосы, и с важностью разглядывала снимок.
При наличии десантных подразделений такой бронепоезд мог выполнять тактические задачи самостоятельно с удовольствием выговорила Любочка.
Железнодорожник промолчал.
У меня на этом бронепоезде жена рожала, вдруг сказал он.
Что? не поняла Любочка.
Жена рожала, повторил посетитель.
Борис Стрельченко и Любочка оба, как по команде, повернули головы и уставились на него.
Что вы! сказала Любочка озадаченно. Как же так?
Как оно бывает, так и было
Наступила пауза.
Простите начала Любочка.
Что тут прощать, сказал железнодорожник. Было и было. Он остановился на секунду, в сомнении поглядев на своих собеседников, но потом продолжал: Шли мы выполнять задачу по поддержке войск артиллерийским и пулеметным огнем. Вот как оно было. Обыкновенное дело. Остановились у станции, и тут я вижу: теща у путя стоит! Что, думаю, за притча? Наш домик, правда, недалеко, но откуда, думаю, вдруг теща у путя взялась? А она ко мне кидается. «Вася, говорит, у Зинаиды вдруг схватки начались! Что делать, говорит, не знаю: тут ни фельдшера, никого, вся медицина разбежалась. Надо до города добраться, а на чем? Боится она, Вася, ужас до чего боится Велела не возвращаться, пока тебя не встречу». У нас заправка водой шла, и побежал я до дому. Прибегаю: ходит моя Зинаида по комнате, глаза запали, рот запекся Кинулась ко мне, дрожит вся. «Помру, говорит, Вася. Чувствую, что помру: кость у меня узкая, не родить мне Хотела повидаться хоть разочек, теперь и умереть не страшно» «Глупая твоя душа! говорю. От таких дел ни моя мать, ни твоя мамаша не помирали. Бери шаль, идем на станцию!» Ну, взяла она шаль, узелок какой-то схватила, и пошли мы. Пришли к составу. Я прямо к командиру все ему выложил. Он смотрит на меня долго так смотрел. Потом говорит: «Бери, говорит, товарищ Семкин, жену на бронепоезд, отвезем ее до города». А я стою перед ним столбом, не ухожу. «Тещу, говорю, тоже надо взять, чтоб была возле нее» Ну, командир поскучнел немного, но ответил: «Пес с тобой, бери и тещу, раз такое дело».