Он остановился.
Любочка молчала, на маленьком ее лице, усеянном веснушками, было почти детское выражение внимания. Забыл о своих делах и Стрельченко, слушая рассказ.
Ну, забрал я их на паровоз. Только отъехали вижу: Зинаида уже платок грызет. «Терпи, говорю, терпи до города, не дай бог родишь на бронепаровозе». Она отвечает: «Я, Вася, терплю, да он не терпит». Я, конечно, поспешаю, но про себя думаю: «Связь с городом порвана, может, на улицах уже бой идет. Только Зинаиды там не хватало» Ну, подъехали мы к разъезду, высадил я Зинаиду с тещей. И не прошло и часа, можете представить, как наш бронепоезд бой принял. Изрешетили нас, ровно сито, где фугаской разворотило, где снарядом броню вырвало, однако станцию мы у противника отбили. Он помолчал. Но погиб в этом бою наш командир.
А сын? спросила Любочка. Сын родился?
Вместо сына дочка родилась. Железнодорожник покачал головой. И у той дочки сейчас обратно дочка. Обе Александры. В честь командира. Он откашлялся. Так оставить вам фотокарточку или нет?
Оставьте, пожалуйста! поспешно сказала специалистка по бронепоездам. Она взяла из его рук старую, плохо отпечатанную фотографию и бережно положила на стол.
После того как Любочка, тряхнув своими рыжими косичками, наконец ушла, Стрельченко принялся за работу.
На столе у него лежал собравшийся за день материал. С самого верха был циркуляр Наркомпроса за 1918 год. Подписан он был так: «Заведующий библиотечным отделением Наркомпроса Валерий Брюсов». Проглядев циркуляр, Стрельченко отложил его в сторону.
Сейчас его занимало не это.
Рядом с папкой лежал комплект газеты «Серп и молот» Самарского губисполкома. Номера были подобраны за декабрь 1918 года. Стрельченко жадно перелистывал газетные полосы, отпечатанные на шершавой, грубой, как обертка, бумаге. Он готовил сейчас новую работу. Как раз этого-то ему и не хватало хроники повседневной жизни самарской партийной организации в те дни, и комплект был для него бесценной находкой.
В это время открылась дверь и в комнату вошел новый посетитель.
Худощавый, одетый в серый бумажный костюм, он шел к столу легкими шагами, застенчиво улыбаясь. По осанке и быстроте движений он поначалу показался Стрельченко молодым. Однако, вглядевшись, Стрельченко увидел, что худое, тонкое лицо посетителя покрыто морщинами, а желтоватая кожа так обтягивает скулы, как это бывает у людей очень пожилых.
Чем могу быть полезен? Стрельченко отложил в сторону комплект.
Гость из Японии ничего не ответил и стоял, по-прежнему застенчиво улыбаясь.
«Не знает русского языка» смутившись, подумал Стрельченко.
Но в это время гость заговорил.
Он бегло и, в общем, правильно говорил по-русски, только некоторые звуки произносил необычно, и от этого знакомые слова становились новыми и не сразу понятными. Тем не менее Стрельченко разобрал, что посетитель просит разрешения сфотографировать для него витрину, посвященную Котовскому.
Я знал его очень хорошо, сказал японский гость все с той же застенчивой улыбкой.
Стрельченко повел его в музей.
Они прошли по сводчатому коридору, по узким железным лестницам старинного здания и, наконец, добрались до маленькой, вделанной в стену двери. Приоткрыв ее, Стрельченко пропустил гостя вперед. И тотчас же в лицо ему пахнул особый, ни с чем не сравнимый запах музея, запах старых книг, чистоты, недавно натертого паркета.
Залы музея были, как всегда, полны народа. Стрельченко быстро шел, гость неслышной походкой скользил за ним. Наконец они остановились у большого застекленного шкафа.
Там лежала старая кавалерийская шинель с нашивками. Рядом темнели шпоры, порыжевшая буденовка, кожаная кобура. Это были личные вещи Котовского. Здесь же хранилась страница из его записной книжки с несколькими сделанными карандашом записями. Первая из них гласила: «Не выказывай никогда никому своих жалоб».
Гость из Японии молча глядел на вещи. Стрельченко обернулся к нему, но тот даже не повел на него глазами. Худое, тонкое его лицо как бы окаменело, охваченное выражением глубочайшего душевного внимания.
Борис Стрельченко был очень молод. Но он был работник музея и уже привык к тому, что экспонаты, которые казались для него достоянием далекой истории, для многих людей могут быть самой их жизнью.
Он смотрел на своего спутника, старался представить себе его жизнь и не мог. Он понимал только, что юность этого человека опалил огонь первых лет революции. Но как пересекся путь его с удивительной и пламенной судьбой Котовского? Где, в каких боях сражались они рядом? Худой человек с морщинистым желтым лицом стоял у витрины, где под стеклом лежала старая шинель с нашивками, стоял навытяжку, как солдат.
Завтра мы сделаем для вас фотографии сказал Стрельченко негромко.
Гость из Японии вежливо раздвинул губы в улыбке, но не пошевельнулся. Стрельченко на цыпочках отошел.
В сводчатом коридоре прямо на него шел незнакомый человек.
В отношении шкафов, сказал он, глядя поверх головы Стрельченко. Заподлицо будем врезать или как?
Что? не понял Стрельченко, все еще занятый своими мыслями.
Предупреждаю, из сырого материала работать не буду, сколько ни просите! сказал человек строго.
Ясно Стрельченко наконец догадался, что перед ним старый краснодеревщик, который будет делать шкафы для экспонатов.
Спирт нужен, подумав, сказал краснодеревщик, и лицо у него сразу стало виноватым. Для политуры.
Он что-то хотел добавить, но только поправил очки и, к облегчению Стрельченко, попрощался, обещав прийти завтра.
Усевшись за стол, Стрельченко придвинул к себе комплект «Серпа и молота» и углубился в чтение.
Но в это время в дверь постучали.
Стук был настолько деликатен, что поначалу научный сотрудник не обратил на него внимания.
Постучали снова, так же деликатно, но чуть погромче.
Вошла худенькая старушка.
Седые, коротко подстриженные ее волосы были аккуратно затянуты круглой старомодной гребенкой. Она была в скромном шерстяном платье и мальчиковых полуботинках на низких каблуках. Глаза ее неуверенно смотрели на Стрельченко.
Присаживайтесь, прошу вас Стрельченко захлопнул папку.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
Старушка медлила. Стрельченко догадывался, что ее смущает его моложавость, которую он столько раз на день проклинал, и посетительнице кажется, что она ошиблась дверью.
Сам же он смотрел на нее с привычным чувством настороженного ожидания. Это чувство всегда охватывало его, когда в дверях его комнаты в музее появлялся незнакомый человек, и он, глядя на пришедшего, старался угадать, что именно привело сюда посетителя.
В руках старушки была только обычная дамская сумочка, и он покосился на эту старомодную, крокодиловой кожи сумку с отломанным замком. И действительно, старушка открыла сумку.
Она вынула оттуда клетчатый носовой платок, в который было что-то завернуто, и стала осторожно его распутывать. Развязывала платок она неловко: пальцы с подагрическими утолщениями плохо ее слушались.
Позвольте, я помогу вам наконец сказал Стрельченко, не выдержав.
Не затрудняйтесь, пожалуйста, сдержанно ответила старушка.
Она справилась с узлом и аккуратно расправила платок. В нем лежала небольшая плоская медаль.
В центре медали, окруженная венцом листьев, была вычеканена фигура женщины, держащей в руках винтовку. Одетая в простое рабочее платье, с косынкой на уложенных вокруг головы тугих косах, женщина, слегка наклонив голову, вглядывалась вперед, и Стрельченко с неожиданным волнением рассматривал ее лицо, угадывая в нем облик Родины, какой она была в те далекие годы.
Внизу, под барельефом, значилась юбилейная дата: «19171920 гг.».
Научному сотруднику было известно о существовании такой медали, но увидел он ее впервые. Вертя в руках медаль, он быстро и деловито задавал посетительнице вопросы:
Медаль принадлежит лично вам? Так-так Простите, как ваша фамилия? Спасибо! Где вы, простите, работали в те годы? В Наркомпросе, говорите Благодарю вас. А перед этим вы жили в Москве? Вот как! Он перевернул медаль и стал рассматривать ее в лупу. И чем же вы занимались? продолжал он, разглядывая прочеканенный ободок.