У больной.
До утра у больной?! презрительно проворчал он.
Чудак ты! Принимала роды. Годился мальчик
Роды?
И сразу пропали все его многочасовые страдания, сомнения, разочарования. Опять вернулось ощущение счастья, покоя. Он легко вздохнул и даже тихо засмеялся. В его сердце, кроме любви, появилось к Саше какое-то особенное уважение: она присутствовала при рождении человекавеликом таинстве, при котором ему, дорожному технику, вероятно, никогда в жизни не присутствовать! Нет, она не только присутствовала, она помогала родиться человеку, без нее могло бы случиться несчастье. Вот какая она, его Саша! И ему стало страшно стыдно за свою ревность. Какой он глупый! Так плохо думать о Саше! Он тут же поклялся, что никогда-никогда в жизни больше не подумает про нее плохо.
Прости, Сашок, прошептал он виновато.
За что?
Я ругал тебя Ты пропала невесть куда.
Извини, что не предупредила, она подошла и положила ладонь на его горячую голову. Спи.
Он схватил ее руки и прижался губами к ее холодным от эфира, спирта и ночной сырости пальцам.
Казалось, кончились все неприятности, наступила пора безоблачного счастья. Но одноюношеский ум, который способен логично оценить все события, по-философски понять и примириться даже со скупостью хозяйки, и совсем иноеюношеские чувства, над которыми ум подчас не имеет никакой власти. Петро поклялся, что никогда его сердцем не овладеет такое отвратительное чувство, как ревность, и что он не будет обращать внимания на хозяйку и на то, чем она станет его кормить, и назло ей будет жить две недели, а то и больше. (Занятия, в связи с практикой, у них начинались на месяц позжев октябре.) Но все эти клятвы имели силу до утра, пока он спал. А потом опять начались неприятности. И опять из-за хозяйки.
Сколько еще у нас случаев, когда искренняя любовь, самые лучшие чувства и порывы разбиваются об острые скалы материального расчета, жадности или просто человеческой глупости. Если такие препятствия станут на пути к твоему счастью, юноша, смело поднимайся на борьбу с ними, сталкивай их прочь с дороги, невзирая ни на что! Правда, обстоятельства часто складываются так, что это очень нелегко сделать. Но найди в себе силы спасти свое счастье, иначе его растопчут, загрязнят.
На завтрак хозяйка подала миску картошки и яичницу. На большой сковороде между аппетитными кусочками румяного сала горели солнцами штук шесть желтков. Саша даже посветлела от удовольствиязначит, разговор помог. Когда же сели за стол, обнаружили, что нет хлеба.
А хлеб, Аня? спросила Саша, думая, что хозяйка забыла подать хлеб.
Хлеба нет, Шурочка. Никак смолоть не могу, неделю бегаю на мельницу. Это же целое несчастье Раньше в одной нашей деревне сколько мельниц было, а теперь на полрайона одна. Кто сидит там, тот мелет. А мне сидеть некогдакоровы ящуром болеют. Своя корова сегодня почти совсем молока не дала, боюсь, не заболела бы. Это такое несчастье будет
Обычно молчаливая, она вдруг стала многословной, говорила о своих несчастьях и о том, как ей трудно жить. Саша не слушала ее, она не поверила, что хлеба нет, и опять почувствовала себя неловко перед Петром. А еще хуже чувствовал себя Петро; картошка застревала в горле, хотя он вчера не ужинал и был голоден. Настроение испортилось опять. Останься Саша с ним на весь день, он бы, возможно, скоро забыл обо всем. Но, как назло, из района приехал инспектор санстанции, молодой парень, и Саша пошла с ним в соседнюю деревню проводить какую-то профилактику. Петро на весь день остался один и не знал, чем заняться. А известно, когда человеку нечего делать, какие только мысли не приходят ему в голову. Правда, приступ нелепой ревности больше не повторялся, но мысли все же были невеселые.
На следующий день Сашу еще до завтрака повезли в соседнюю деревню. Приехал сам председатель колхоза, грузный, общительный человек, который, увидев Петра, вдруг стал поздравлять девушку и очень смутил этим обоих. Саша пообещала скоро вернуться, по не вернулась и к обеду. Тогда, измученный ожиданием и думая черт знает о чем, Петро пошел в ту деревню, куда поехала она. Ему повезло: он встретил Сашу на краю улицы. Она стояла с каким-то молодым человеком и весело разговаривала. У Петра замерло сердце, но он решительно приблизился. Увидев его, Саша удивилась.
И ты тут? спросила она и покраснела.
Это усилило его подозрительность. Он вспомнил, что и роды позавчера она принимала в этой же деревне. Кровь ударила ему в виски.
Знакомьтесь, сказала она. Это мой брат.
Молодой человек, который был лет на пять старше Петра, солидно, с сознанием собственного достоинства протянул руку и назвал весь свой «титул»:
Учитель Владимир Иванович Лялькевич.
Петро в ответ невнятно пробормотал свое имя.
Пойдемте, Александра Федоровна, поиграем в волейбол, в школе как раз мои коллеги и старшеклассники собрались, предложил учитель.
Саша сразу согласилась, и это еще больнее кольнуло Петра. «Она с радостью принимает его приглашение, даже не подумав, что я пришел за ней, что я не обедал»
Застенчивый, он всегда чувствовал себя неловко среди незнакомых людей, особенно в присутствии женщин. Тем более трудно было ему знакомиться с учителями и учительницами в таком душевном состоянии: Петро не мог произнести ни слова, не мог ответить на шутку. К тому же он не умел играть в волейбол. Впервые этот недостаток показался ему страшно позорным, он сгорал от стыда. Петро сидел в стороне и наблюдал, как играют на площадке. Он не отводил глаз от Саши и Владимира, замечая каждое их движение, ловя каждое слово, сказанное ими друг другу. Они играли в одной команде, стояли все время рядом, весело хохотали и, как казалось Петру, умышленно били по мячу одновременно, для того чтоб их руки соприкасались. Между прочим Петро услышал, как Владимир громко сказал Саше:
Что это ваш брат такой бука? А еще студент!
Саша возвращалась домой веселая, возбужденная игрой и шаловливо поглядывала на Петра, понимая, почему он такой. А он шел понурый, молчаливый, злобно сбивая прутом придорожный репейник, поднимая пыль ногами, не жалея своих ненадежных туфель и единственных брюк.
Чего ты сопишь, как кузнечный мех? улыбаясь, спросила Саша.
Он не ответил.
Может, ты ревнуешь? продолжала она шутить. Вот это мне нравится! Но ведь ты все время доказывал, что это позорное чувство, пережиток а ты человек новый, передовой. И вдруг заразился пережитком? Она засмеялась. Почему ты молчишь?
Ему нечего было говорить: он действительно все время утверждал, что ревностьпережиток и что чувство это неизбежно должно отмереть у людей социалистического общества. Но и отрицать, что такое чувство появилось у него, он не хотел: «Пусть знаетвсе это из-за ее поведения». Он еще долго шел молча, не отвечая на ее насмешки и шутки, потом печально сказал:
Я пойду.
Куда? не поняла Саша.
Домой. Куда же я еще могу пойти?
Саша замолчаласразу пропала ее игривость. Она не знала, что ответить. Она не могла сказать «иди»это значило бы выгнать егои не могла просить остатьсяне позволяла гордость. Она вздохнула.
Тебя почему-то невзлюбила Аня.
А чего ей меня любить, если Он не закончил, но Саша догадалась, что он хотел сказать, и обиделась до слез:
Как тебе не стыдно!
Он немного успокоился и даже обрадовался, увидев, что Сашины глаза стали влажными. В другой обстановке он бы, наверное, страшно взволновался, если бы почувствовал, что обидел ее. Даже теперь у него возникло желание приласкать ее и помириться. Но решение уйти, неожиданно возникшее, становилось все более твердым, и он удержался от желания помириться.
Саша, полагая, что он уйдет только завтра, успокоилась и начала рассказывать о своих делах. Когда они пришли домой, Петро сразу же стал собирать свой портфельукладывать дневники и стихи.
Ты куда? удивилась Саша.
Пойду, упрямо повторил он.
Сейчас? Она смотрела на него испуганными глазами. Вечером нет поезда, и машин на Речицу уже не будет. Куда ты пойдешь?
А я и не пойду на твою Речицу! Он вдруг почувствовал себя в роли страдальца, а известно, что ничто не придает столько отчаянной решимости, как сознание, что ты страдаешь. Петро отворачивался и глотал слезы жалости к самому себе, но теперь уже никакие уговоры не могли остановить его.