Саша сжала его руки и, сама дрожа почти так же, как он, прошептала:
Не надо, Даник, родной. Не надо Я все понимаю Успокойся.
Слышно было, как Даник дробно стучит зубами.
Саша обняла его, чтоб согреть.
Ты лазил в речку? прошептала она.
Нет Я не лазил ответил он так, что стало ясно: кто-то все же лазил.
А кто? быстро спросила Саша.
Ты не должна об этом спрашивать! сказал он сурово и решительно, перестав дрожать и заикаться.
Я понимаю. Прости меня, Даник. За все Что я ударила тебя, что думала так
Ничего Я не обижался. Я рад, что ты такая. Но мне было тяжело.
И мне тяжело
Ты думала, я испугался тогда, что отдал Кузьме винтовку без затвора? А у нас их, может, двадцать спрятано, и пулемет, и гранаты Новенькие Надо было заткнуть ему глотку хламом, чтоб ничего не заподозрил, не докапывался. И ходил я к ним потому А заодно учился, как оружием пользоваться У нас никто не умел как следует.
«У нас Значит, их несколько человек Группа. Видно, все такие же ребята, как он, Даник. Но какие смелые и разумные! Кто же там еще?» Саша перебирала Даниловых товарищей, и ни один из них не был похож на героя, у всех еще ветер в голове.
Однако группа есть Она борется. Она покарала предателя Кузьму, который хотел убить партизана, вы-дать немцам ее, Сашу.
Мы сами хотели освободить партизана. Ночи поджидали. Ты нам немножко подпортила. Нам этот человек очень пригодился бы
Саша слушала слова Даника, как чудесную сказку, от которой становится светлей на душе и появляется страстное желание самой стать такой, как герой этой сказки. Она вдруг тихо попросила, удивив брата:
Даник Возьмите меня в свою группу. Я вам тоже пригожусь Яфельдшер.
Он долго думал. Она ждала затаив дыхание.
Наконец он пообещал:
Ладно. Я поговорю с хлопцами.
Саша притянула его к себе и прижалась губами к его уже горячей щеке.
V
И вот она первый раз идет на собрание подпольной группы.
Поздний вечер. В деревне там и сям мелькают огоньки: чадят в хатах каганцы или тлеет на шестке лучи-навот какой свет принесла «цивилизованная Европа». Огоньки эти служат ориентирами, без них легко заблудиться в такой темноте.
Саша крадется на носках, стараясь ступать как можно тише. Землю сковал мороз. И кажется ейсапоги грохочут на всю деревню. Она останавливается, слушает. Сердце стучит так, что делается жарко в груди, болят виски, уши. Может быть, поэтому шум леса долетает волнами, как в детской игре, когда быстро зажимаешь ладонями уши: шумтишина, шумтишина. И чем дольше она стоит, вглядывается, слушает, тем хуже: начинает казаться, что впереди двигаются какие-то тени, а позади слышны шаги и шепот. Может быть, за ней следят, идут? Нет, это только чудится. Неужели она так испугалась? Да, испугалась. Не к чему скрывать. Очень. Но не за себяоправдывает она свой страх. За Даника, за его друзей, которые поверили ей и теперь ждут за деревней у старой мельницы. Даник долго, чуть не месяц, не давал ответа. Должно быть, им, хлопцам, нелегко решить такой вопрос. Не сразу пришли к согласию. Саша понимала это и не обижалась. Она старше их, у нее ребенок
Вспомнила Ленкуи мысли пошли по другому пути. Зачем она туда идет? Что будет делать? Неизвестно, кто там у них в группе. Данила так до сих пор и не сказал. Если все они, как он, то какая ж это организация? Что могут сделать дети? Убили Кузьму? Это, бесспорно, смелый поступок. Он заставил задуматься тех, кто служит или собирался служить оккупантам. Но кого он поднял на борьбу? Они спасли ее, Сашу, а могли бы и сами погибнуть. Она вспомнила, как после похорон пришла тетка Хадоська. Высокая, сутулая и раньше, она за один день совсем сгорбилась, а ее морщинистое, загрубевшее от ветра, зноя и морозов лицо как бы обуглилось. Саша увидела ееи ахнула. Тетка опиралась на толстую березовую палку, и руки у нее тряслись. Она не села, хотя Поля и приглашала ее. Остановилась у порога и уставилась на Сашу красными, сухими глазами, в которых сквозила нечеловеческая мука.
Ну, Сашечка, похоронили мы твоего брата, сказала она тихо и печально. А ты не пришла
Саше показалось, что сжимавшая посох костлявая, черная, с потрескавшимися пальцами рука вдруг сдавила ей горло. Она задохнулась, и ей стало почти так же страшно, как тогда в лесу. Спасая партизана, она не помнила об опасности, все вышло как-то само собой, по зову сердца. А тут сразу подумала о Лепке и неведомо зачем выхватила ее из колыбели.
«Ваш сын пошел против своих, и люди его покарали», хотелось ей сказать, чтоб заставить тетку умолкнуть, не глядеть так страшно. Но она понимала, что слова эти еще больнее ранят материнское сердце, и, жалея старуху, старалась спрятаться от ее глаз.
Вот и у тебя дочка растет, покачала головой Хадоська, и никто не ведает, что ее ожидает.
Саша, вздрогнув, повернулась и загородила ребенка.
«Если она еще затронет Ленку, я ей скажу Пусть не проливает слез по сыну-изменнику. Раньше надо было думать и уговорить Кузьму, чтобы бросил полицию. Я все скажу»решила Саша.
Тетка Хадоська, постояв еще немного и отмахнувшись от Поли, которая старалась утешить ее, сурово сказала Саше:
Молчишь? В глаза не смотришь? На защитников своих надеешься? Что ж защита у тебя крепкая, и вышла.
Саша и до сих пор не понимает, как все обошлось. В деревне никто словом не обмолвился о том, что она спасла партизана. Верно, никто и не знает. Значит, молчат и Колька Трапаш и тетка Хадоська. Но будут ли они молчать до конца?..
А имеет ли она право снова рисковать? Какая она подпольщица, партизанка? Нет! Останавливаться нельзя! Ее ждут там, чтоб доверить великую тайну. Она не может вернуться, так как чувствует, что возненавидит себя за это, и ее существование, и без того мрачное, станет чернее этой ночи. Там где-то борются, истекают кровью, гибнут тысячи людей, чтобы изгнать врага, чтоб вернуть то счастье, которым жила и она, Саша. Там Петро. Она верит, что он вернется и с ним вернется все. Поэтому она не может, не имеет права сидеть сложа руки.
В ольшанике над рекой что-то хрустнуло. Саша замерла. Кто тамчеловек или зверь? Тишина. Шумит бор, журчит речка, споря со льдом, наступающим от берегов. Мороз крепчает. Но снега нет, земля черная. На небе появился просвет и выглянула одна-единственная звездочка. От этой маленькой невероятно далекой звездочки как-то сразу посветлело вокруг. Чтоб не пугаться стука собственных сапог, Саша наклоняется, сбрасывает их и бежит дальше по мерзлой колючей земле в одних стареньких чулках.
У мельницы ее встретил брат. Он вынырнул неожиданно, как из-под земли.
Ты, Саша?
Подошел, увидел у нее в руках сапоги, удивился.
Босая? Обувайся скорей, ноги отморозишь.
Саша думала, что ребята собираются на старой мельнице. Но Даник перевел ее по разрушенной плотине, по скользким обледенелым кладкам на ту сторону реки. Сашу удивило, что идет он не таясь, стуча сапогами. Подошли к самому лесу, и только тогда Саша догадалась, где они собираются.
Года три назад колхоз начал разводить кроликов. Здесь была ферма: огороженный проволочной сеткой участок и небольшое строеньицекухня, где варили корм. Сетку и клетки с кроликами растащили, домик покуда никто не трогал. Печи, котлов в кухне не сохранилось, окна забиты шелевкой. Это, должно быть, сделал староста. Но щели между досками старательно заткнул, несомненно, кто-то другой. Куча соломы лежала в углу, в другом горела самодельная восковая свечка.
Саша обвела взглядом кухоньку и увидела только одного человека.
С чувством разочарования, даже обиды, остановилась она у порога. Возле свечки лежал на животе соседский сын, ровесник Даника, они вместе кончали седьмой класс, Тишка Мотыль. Даник выглядел взрослым парнем, а Тихон казался еще совсем ребенком: малорослый, рыженький, с прыщеватым лицом, тихий и застенчивый. Правда, Тишка был лучший ученик, отличник.
Он взглянул на Сашу и смущенно опустил глаза.
«И это вся их организация? Дети», подумала она.
Но вдруг из-за кучи соломы послышался незнакомый голос; он принадлежал более взрослому человеку.
Садитесь! властно приказал неизвестный.