Немцев встречал! с угрюмой иронией ответил Даник.
Что ты мелешь!
Почему это мелю? Вон они по улице идут, мимо нашей хаты Слышишь, у фермы их мотоциклы трещат А вы сидите тут, как кроты. В голосе его и словах звучали такие взрослые, мужские нотки, что старшая сестра растерялась.
Спустившись в убежище, он продолжал тем же тоном;
Саша! Живая ты тут? Он спросил это с иронией, а потом сказал серьезно, совсем по-взрослому:Зря ты так дрожишь перед ними. Надо быть гордой. Видел я уже их Разговаривал. Один мне шоколадку сунул. Сволочь! Даник со злостью плюнул на солому. Конфеткой хотел купить
Слова его неожиданно оказали на Сашу удивительное действие: словно отменили смертный приговор, который душил ее, сковывал, вызывал приступы дикого страха, жутких видений. Нет, страх ее не пропал, как у Даника, но стал теперь таким же, как у других людей; это была боязнь за самое дорогое: за ребенка, за себя, за близких, страх перед неизвестнымжизнью в оккупации. Думал ли кто, что им, молодым, свободным, счастливым, придется жить в оккупации? Слово какое непривычное! Раньше, когда Саша, читая книги о прошлом, о гражданской войне, встречала это слово, она не вдумывалась в его смысл. Впервые она поняла его значение еще там, за Днепром, когда услышала, что занят Минск. Но все же до самой этой минуты она не верила, что ей придется жить на оккупированной территории. Сперва она надеялась на две большие реки, потом, больная, дала себе клятву, что отступит, убежит, умрет, но с этими выродками не останется. И вот не отступила Умереть тоже не так легко. Надо жить! Жить! А как жить? Все еще не веря, что это жестокое слово «оккупация» стало действительностью, Саша почти шепотом спросила:
Ты правда видел их, Даник?
Время сейчас шутки шутить!
Значит, мы в оккупации.
Саша произнесла эти слова горестно, но Полю обрадовало уже то, что говорит она трезво, без отчаяния, без крика, как мог бы говорить любой здоровый человек. Поля очень опасалась, что с сестрой после случая в лесу не все ладно.
В оккупации? Даник хмыкнул. На своей земле?
Он, видно, понимал это слово как-то иначе, по-своему не желал считать себя покоренным в своем доме.
Беседуя, они настороженно прислушивались к тому, что делается в деревне. Стрельбы не было слышно даже вдалеке. Война будто отдалилась на много-много километров. За рекой зарокотали моторы. Их шум стал быстро приближаться, перешел в мощный гул, от которого дрожала земля и на головы им сыпался песок.
Опять самолеты, заметила соседка.
Нет, танки! сразу определил Даник. Наши взорвали мост на шоссе, и они идут через речку у фермы. Прямо к броду вышли, будто показал кто.
Разве мало они забросили шпионов? снова спокойно и рассудительно откликнулась Саша.
Чтобы взорвать мост, пошел на смерть Алеша Кошелев. Запомните его имя! так же торжественно, как сказали ему, произнес Даник и тяжело вздохнул. А все равно это не задержало их. Что наша речка!!
Женщины не спросили, кто такой Алеша Кошелев и откуда Даник все знает. Вообще с этого дня сестры перестали считать его ребенком, за которым надо приглядывать. Он повзрослел на их глазах, и они внимательно прислушивались к его словам.
Может, и наши где-нибудь вот так же, всхлипнула соседка, услышав о смерти Кошелева. Отступают, отступают, а потом
Пусть не отступают, сердито перебила ее Саша. Мой не отступает! Моему некуда отступать Потому они и держатся там.
Откуда ты знаешь? удивился Даник.
Ты же сам читал сводки!
Саша каждый день просила брата приносить ей газету и со страхом искала среди горьких новостей сообщения о сдаче Мурманска. Сообщения такого не было. Наоборот, она прочитала строчки, убедившие ее, что город, где служил Петро, не сдан, стоит, борется. И очень может быть, что это ее и спасло. С детской наивностью она верила, что там, где ее Петя, не отступают, что там дерутся по-настоящему. А эта вера порождала другую: что он жив, что он будет жить. Поля лучше кого бы то ни было понимала сестру, а потому дернула брата за рукав и вдруг сказала:
Пойду-ка я принесу чего-нибудь поесть. Не помирать же нам здесь с голоду.
Под вечер на юго-востоке, куда отступили наши, снова загремела артиллерийская канонада. Все поняли: за лесом, там, где начиналась украинская земля, разгорается бой. Это недалекокилометрах в пятнадцати. И Саша с надеждой, с душевным трепетом прислушивалась к выстрелам: «А может быть, это перелом? Может, вернутся наши?» Но нет, напрасны ее надежды, очень уж много идет их, гитлеровцев. Они заполнили деревню, шныряли по всем углам. На улице буксовали на песке их машины. Солдаты заходили во дворы, в хаты. Должно быть, зная об убежищах, прошли по огородам и приказали людям вернуться в дома и заняться обычными делами. Оккупантам хотелось показать, что власть у них прочная, что они умеют в первые же часы навести должный порядок.
Саша, выглянув из убежища, увидела немца, стоявшего под грушей с автоматом на груди, и в ужасе отпрянула назад: солдат показался ей похожим на того, что вел их на расстрел. Саша, наверно, так и осталась бы там, в темной яме, но, плачущая дочка выдала их. Немец терпеливо ждал, пока все вылезут. Поля силком вытащила Сашу.
Выходи, глупая! А то, чего доброго, еще стрелять станут.
Немец, увидев ее с ребенком, приветливо закивал головой, заулыбался:
О, мутер!
Но Саша не верила этой приветливости, улыбкам и волновалась за Даника: тот смотрел на врага с ненавистью. Немец, должно быть, прочитал эту ненависть в его глазах, потому что нахмурился, совсем другим тоном крикнул: «О-о!», погрозил Данику, дулом автомата показал на дом:
Лос!..
Он довел их до хлева и побежал во двор напротив, где весело смеялись солдаты. Трояновы скоро поняли, почему там такой хохот: с немцами разговаривал по-немецки дед Андрей, их сосед. Этот чудаковатый и болтливый дед в первую мировую войну, будучи уже немолодым человеком, обозником, попал в плен и года два пробыл в Германии. Теперь дед демонстрировал свое знание чужого языка. Вскоре, когда немцы, вволю посмеявшись, разошлись, дед появился в хате у Трояновых веселый, оживленный.
А что, не говорил я вам? крикнул он еще с порога. Я всегда твердил, что немцы народ культурный. Ты погляди, какую зажигалку мне подарили. Чик! дед щелкнул зажигалкой и, довольный, как ребенок, засмеялся. Где Саша? Перестань дрожать, глупая. Это на тебя какие-то бандиты напали. В семье, говорят, не без урода. Бандиты везде есть.
Саша, как только вошла в хату, забралась с дочкой на печь и завесилась тряпьем, чтобы не было видно. Слова деда больно поразили ее. В то время, как сердце обливается кровью от великого горя и обиды, когда мысли путаются в голове, этот старый дурень радуется да еще похваляется какой-то игрушкой Как ему не стыдно! С ума он сошел, что ли? Саша не выдержала, шепотом, но с болью у нее вырвалось:
Замолчите, дед! Горе пришло, а вы Неужто по понимаете, что случилось?..
Дед за зажигалку все готов продать! злобно бросил Даник, до сих пор считавший деда Андрея своим другом.
Старик, видно, понял неуместность своих слов и испуганно замахал руками:
Что ото вы! Разве я не русский человек? Это я только для того, чтоб Саша не очень боялась их. Что не все они такие, есть культурные
Поглядим на их культуру, отозвалась Поля, молча и, как всегда, старательно прибиравшая хатуподметала мел, осыпавшийся от взрывов.
Поглядим, поглядим, согласился дед и с необычной для него поспешностью выскочил из хаты.
Старый дурак! выругался Даник и тоже вышел во двор.
За лесом, не умолкая, гремела канонада. Даник понимал, что там идет большой бой: возможно, даже такой, как битва под Бородино (парнишка продолжал мыслить историческими аналогиями), иначе немцы ire бросили бы столько авиации: эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков проносились над шоссе и лесом, и земля вздрагивала от мощных глухих взрывов. Мысли и сердце Даника были там, где громыхали эти взрывы. Он даже в глубине души пожалел, что бой разгорелся не возле их деревни; тогда, может, и ему удалось бы принять участие.
А немцы все шли да шли II казалось, не будет конца потоку машин, танков, пехоты. И все они спешили туда, где гремел бой, в деревне не задерживались и никого не трогали. Даник хотя и не испытывал страха перед немцами, считал, что лучше все-таки не мозолить им глаза. Он забрался на чердак над хлевом и наблюдал оттуда. Под вечер небо прояснилось, огромный, ярко-красный, словно умытый, шар выкатился из-за туч и поплыл над далекими лугами, чтобы вскоре упасть в Сож. Дым войны не заслонил солнца, оно заходило, как в обычный августовский день.