Снова загудели самолеты.
«Возвращаются, отбомбились, гады», подумал Дании и даже не стал искать их в небетошно смотреть на них. Но что это за свист? От близкого взрыва содрогнулся хлев. У колхозной фермы, где немцы устроили переправу через речку, один за другим взлетали кверху столбы огня и дыма. Даник увидел свои, советские самолеты, с такими родными красными звездами на крыльях! Они бомбили переправу.
Саша и Поля выскочили из хаты и побежали на огород, в яму.
Это наши! Наши!.. радостно кричал им Дании; ему казалось нелепым прятаться теперь. Разве могут они попасть в своих же людей?
Саша остановилась возле убежища и с Ленкой на руках в первый раз без страха следила за бомбежкой. И впервые в этот тяжелый, трагический день она с благодарностью подумала о своих, об этих вот летчиках. Надежда, забрезжившая, когда она услышала канонаду, разгорелась с новой силой: «А может, и правда это перелом?»
Самолеты скрывались за лесом и вновь возвращались, заходя на цель по поскольку раз. Бомбы попали в коровники, и они пылали ярким пламенем. А чуть поодаль от пожара горел огромный шар солнца. В небе натужно выли и гудели моторы, трещали пулеметы: где-то за тучами и дымом шел воздушный бой.
Поля звала Даника, но того и след простыл.
Этот парень в могилу меня вгонит, жаловалась она.
Саша молчала: она не испытывала тревоги за брата и стыдилась этого. Она и об отце, ушедшем в армию, не беспокоилась так, как Поля. Неужели стала такой эгоисткой, что, кроме дочки и мужа, больше ни о ком не думает, не волнуется? Нет, здесь что-то другое. Отец выполняет свой долг. А Даник, он не маленький, как Поля считает.
Сестры ночевали в убежище. Даник вернулся поздно вечером, когда канонада утихла. Он ничего не сказал на упреки Поли. А когда примостился на соломе рядом с Сашей, она сердцем угадала, что он взволнован, и ее охватило чувство уважения к брату. Она молча погладила его руку. Он сжал ее пальцы и горячо прошептал:
Теперь я знаю, для чего пошел на смерть Алеша Кошелев Понимаешь, сколько наши немцев перемололи? Ты бы только видела! Там сбилось машин, танков, техники разной А наши как дали! Только щепки летели во все стороны
Утром, когда они с Полей отважились перейти в хату и растапливали печь, чтоб приготовить обед, Даник прибежал с таким видом, что Саша ахнула от радости:
Наши?
Парень понурился.
Нет, однако глаза его блестели. Но если б ты видела, сколько их оттуда везут, раненых и убитых! Машина за машиной! Как дрованавалом В школе госпиталь устраивают
Когда Саша услышала о госпитале, угасла последняя искра надежды. В груди стало пусто и холодно.
И ко всему она теперь была равнодушна, ничто ее теперь не интересовало, не могло зажечь.
На рассвете канонада за лесом часа два гремела еще сильнее, чем вчера. Саше казалось, что не сильнее, а ближе, и надежда, угасшая было за ночь, снова затеплилась в ее сердце. Но вдруг канонада утихла. Как-то очень внезапно. Словно лопнула струна. Наступившая тишина больно ударила Сашу. Она бросила кормить ребенка, шепотом спросила у сестры:
Что это, Поля? Почему они замолчали?
Замолчали. Говорят, когда пушки умолкают, начинается наступление
Кто? Кто наступает, Поля?
А кто ж его знает, Саша. На войнечто в картежной игре.
В эту минуту и вбежал взволнованный Даник.
Значит, наши отступают, тихо и грустно сказала Саша. Слышишьмолчат?..
Молчат, повторил Даник; он, видно, только сейчас обратил на это внимание.
Пришел какой-то незнакомый в штатском, молодой, высокий, хорошо одетый, и, тыча пальцем, грубо сказал:
Всем к школе! Ты, Данику, с лопатой. Ты, Поле, с ведром и тряпками. Ты он встретил Санин полный ненависти взгляд и смешался.
Она больная, сказала Поля. И ребенок болен.
Фашистский прихвостень брезгливо поморщился и, оставив Сашу в покое, предупредил:
Не вздумайте волынить! Это вам не колхоз!
Предатель, прошептала Саша, когда он вышел.
Она впервые увидела изменника, и ее потрясло, что он такой молодой, интеллигентный. Она представляла себе изменников какими-то выродками, кретинами; и ей казалось, что это все уроды или старые, бородатые кулаки.
Холуй! Сволочь! выругался Даник. Если лопата, чтоб копать им могилы, пожалуйста с радостью пойду.
Поля, боясь оставлять Сашу одну, посоветовала ей пойти к деду Андрею.
Об опасности и горе говорят, когда они далеко.
Когда же горе вошло на порог, когда опасность рядом и страх завладел людьми, в такие минуты стараются говорить о самом обыденном, простом или о том, что всего дороже. Саша и Аксана, оставшись вдвоем, беседовали о своих маленьких. Будто не было у них в этот час ничего важнее, чем то, что «у Ленки поносик», а «у Мишки прорезался первый зубок». Они не сознавали, что разговор о детях возник из тайного желания забыть обо всем, что творится вокруг. Женщины словно хотели сами себя перехитрить. Но не так-то это было просто.
Аксана вдруг умолкла, настороженно прислушалась. В хате дремотно гудели мухи. С улицы доносились чужие голоса, как напоминание и угроза. Еще более суровым предвестием прозвучал выстрел.
Они вздрогнули.
Я боюсь, прошептала Аксана. А помнишь, я была самая смелая в деревне. Помнишь, как мы за реку ходили, а хлопцы хотели нас напугать?
Саша никогда не ходила вместе с Аксаной, та была старше, но согласно кивала головой.
Молодица так увлеклась рассказом о своей смелости, что они не услышали, как вошел Даник. Он постоял у двери, схватившись за косяк, с белым как мел лицом. Ахнув, Саша бросилась к нему. Первая ее мысль была о Поле.
Деда Андрея убили Голос у юноши был неестественно громкий и совсем чужой.
Саша не узнала его, ей показалось, что это говорит кто-то другой, за дверью. Аксана зажала ладонями рот, чтобы не закричать. Потом без плача, без слез схватилась за грудьона задыхалась.
Им не понравилось, что он слишком старательно копает могилу быстрее всех
Саша всхлипнула, но слова ее прозвучали сурово:
Вот и увидел их культуру!..
Даник посмотрел на нее, как будто не узнавая, в отчаянии стукнул кулаком о косяк, уперся в него лбом и чуть слышно застонал:
У-у-у
IV
Жизнь в оккупации
По-разному начиналась она. И поначалу имела свои особенности, свои отличительные черты в городе и в селе. Отчасти это зависело от оккупантов. Цель у всех у них была одна, организация власти почти одинаковая, и большинство проводников «нового порядка» выполняли приказы «фюреров» с точностью автоматов. Тупые расисты, человеконенавистники начинали с террора, с массовых убийств. Но были и более умные и хитрые, они проводили политику «кнута и пряника», заигрывания и демагогических посулов.
Таким образом, от оккупационных властей на местах полностью зависела форма взаимоотношений между людьми, внешние проявления их деятельности. Однако же суть жизни, ее пульс определялись другимнастроением народа. А настроение было везде одно: ненависть к пришельцам. Народ, узнавший свободу, счастье, не мог и на минуту склонить голову перед захватчиками. Народ боролся.
Борьба эта тоже начиналась по-разному. В одних местах силы сопротивления проявляли себя в первые же дни оккупации, стихийно и бурно. В других они росли постепенно, по разработанному партией плану и, достигнув необходимой мощи, наносили врагу тяжелые удары. Так, в частности, было с партизанскими соединениями, которые выросли из небольших отрядов и групп коммунистов. Но во многих деревнях и городах группы патриотов вначале вели упорную, скрытую, самоотверженную борьбу с фашистами, ничего не зная о существовании партийных центров. Была это преимущественно молодежь, воспитанники комсомола, «молодогвардейцы» нашей земли. Юноши и девушки выполняли свой долг перед Родиной так же, как их отцы и братья, так, как учили их школа, комсомол, литература и кино. Немало было стихийного в их действиях и поступках. Но сколько высокого героизма! Многие из этих героев погибли. Другие остались неизвестныскромные люди, они не говорили о себе.
Саша жила как в тумане или в тяжелом сне: где конец этой неизвестности, берег, к которому надо плыть? Где фронт, наши? Где теперь ее Петя? Что делают люди здесь, в оккупации? Неужто везде такая жизнь: никто ничего не знает, и все думают только о том, как прожить день?