Точно в подтверждение ее слов, со стороны Речицы послышались глухие взрывы. Саша вскинулась и попросила:
Скорее, Аня!
А куда нам спешить-то? откликнулась женщина.
Я переправлюсь на лодке и пойду домой пешком.
Мысль эта пришла вдруг, показалась такой простой и разумной, что Саша удивилась, как она не додумалась до этого раньше. Зачем она теряла время на поиски парома? Чтоб приехать домой со всем этим добромтряпками и мешком зерна? На что оно, это добро? Кому оно нужно в такое время? Как ей не стыдно думать об этом, когда вокруг все рушится!
Одна пойдешь? спросила, помолчав, Аня.
С Ленкой.
С Ленкой! То-то и беда, что с Ленкой. Кабы однамир велик, иди, куда хочешь. А так Аня опять помолчала, подумала, потом тихо сказала:Я пойду с тобой. Провожу. Все не одна
Чувство горячей благодарности охватило Сашу, но она была не в состоянии высказать эту благодарность и, проглотив слезы, промолвила:
Вас свои дети ждут, Аня.
Подождут. Не маленькие, грубовато ответила женщина и, дернув вожжи, щелкнула кнутомпогнала лошадь вскачь.
У Аниных родичей, куда они заехали, чтобы оставить лошадь, Саша с лихорадочной поспешностью отобрала самое необходимоепеленки, распашонки, свои платья.
Только и всего? удивилась Аня, увидев у нее в руках небольшой узелок.
А что мне нужно, кроме Ленки!
Тебе не нужно, ей нужно, с хозяйской рассудительностью возразила Аня. Ты, Шурочка, будто и жить не собираешься. А в жизни все пригодится.
Аня выбрала все, по ее мнению, нужное, завязала в скатерть и приладила узел себе за спину.
Напрасно Саша просила не брать так многоона и слушать не стала да еще ее попрекнула:
Идешь в такой путь, а даже поесть не взяла. Святым духом да молитвами не проживешь, Шурочка.
Она сунула Саше узелок с едой, набила карманы своей кофты какими-то пакетиками, бутылочками.
Узкой, крутой стежкой спустились к Днепру. Зеркало реки, как всегда, было спокойно и величаво. Приятно пахло водой, рыбой. И Саша на миг успокоилась, отогнала свой страх. Но через минуту война и опасность снова напомнили о себе. Напомнили весьма странным образом, неожиданно и по-своему грозно. Старый угрюмый лодочник с всклокоченной бородой запросил у нее за перевоз сто рублей.
Побойся бога, человече! Да в своем ли ты уме? накинулась на него Аня. За два рубля перевозили
Я и по рублю возил. А теперь и за сто не хочу. На что они мне, деньги? Что я на них куплю? Бутылки водки нигде не достанешь. Завтра им, может, и вовсе никакой цены не будет, деньгам этим.
Да имей же совесть! Женщина с грудным дитем от войны убегает
«Зачем она так говорит«убегает»!»всполошилась Саша. Слово это неприятно поразило ее, впервые подумала, что, наверно, все женщины в деревне, Мария Сергеевна и вот она, Аня, поняли ее отъезд именно так.
Я не бегу. Я еду домой, к своим. Каждому хочется быть со своими. Саша выхватила из кармана платочек с деньгами, развязала зубами узелок и протянула старику все, сколько там было.
Но старик только грубо выругался.
Что ты суешь столько денег? Что я тебе, хапуга какой? Не повезу!
Саша, смущенная и растерянная, разволновалась еще больше, со слезами в голосе попросила:
Дедуля, родненький Что ж нам теперь делать? Назад идти?
Он отвернулся, хмыкнул носом и сурово приказал:
Садитесь!
Когда отплыли, старик как-то сразу помягчел, спросил, откуда идет молодица и далеко ли ей идти. Саша назвала свою деревню.
Э, да тут рукой подать! словно обрадовался старик. Добрый ходок к ночи дошел бы.
Их, видно, он не считал добрыми ходоками, а на Аню поглядывал довольно косо, и женщина, чтоб по сердить норовистого старика, дипломатично помалкивала.
А муж где? спросил старик, кивнув на ребенка.
На войне, дедушка.
Правильно, такой молодой с дитенком лучше возле родной матки быть. Свекрухане мать. Видно, Аню он принял за свекровь и хотел ее уязвить.
Саша не сказала, что матери у нее нет, но почувствовала, как болезненно сжалось сердце от его слов. Что ее ожидает дома, кто ее встретит там?
Они были на середине реки, когда услышали гул самолетов. Он все усиливался, быстро приближаясь Откуда-то с тога.
Они, сказал лодочник и стал торопливо грести, задевая веслом о борт и окатывая их брызгами. Лодка, шедшая до этих пор ровно, начала вилять. Саша видела, что у старика дрожат руки. Вчера в Чаплине паромщика убили, душегубы
Саша вдруг поняла, какая опасность им угрожает.
«Неужто конец? Доченька моя родная!..»
Она закрыла глаза. Если б можно было заткнуть уши. Если б можно не слышать этого страшного гула, что, кажется, рвет и раскачивает все вокруг: воздух, реку, лодку, ее руки, мозг. Гул переходит в какой-то Пронзительный вой и свист. Нет, надо смотреть, надо все видеть. От смерти не спрячешься. Саша раскрывает глаза. Над самой кручей, над белым домиком больницы, над тополями, под которыми они утром си-доли, летят длинные черные самолеты.
«Надо было сказать Марии Сергеевне, чтоб она красный крест выложила, пусть бы видели, что это больница».
Над усадьбой МТС поднялись столбы огня, дыма, пыли, взлетели в воздух доски, железо. Отсюда, с реки, на фоне ясного летнего неба все отчетливо видно, как на голубом экране.
Когда самолеты скрылись, старик поднял весло и утер рукавом пот со лба.
Все хорошие здания бомбят, паразиты, все уничтожают. Силу показывают, запугать хотят.
Хорошо, что в больницу не попали, там больные, высказала Саша свою тревогу.
Дойдет черед и до больницы. Не попали, сурово проворчал старик и почему-то опять рассердился:Больные! А здоровые жить не хотят? Благодари бога, что нас не заметили Они перевозчиков не любят. А ты меня сотней попрекаешь! накинулся он на Аню, хотя та и молчала. Дура баба! У меня душа горит! Может, я за эту сотню залью ее, душу свою. А ты сотни жалеешь!
Только выходя из лодки, почувствовала Саша, какой пережила страх, когда налетели самолеты, ноги были как чужие, немели и не сгибались в коленях. Но она не стала тратить время на отдых. Она рвалась вперед, словно там, за второй рекой, не летают вражеские самолеты.
По-разному в те страшные дни бежали люди от войны: шли группами и по одиночке, по магистральным дорогам и глухими тропками; одни знали, где конец их пути, другие шли куда глаза глядят. Но, верно, у всех было то же чувство, что и у Саши, скорее вперед, как можно дальше от того, что осталось позади. Покуда человек сидел на месте, в привычной обстановке, в своем коллективе, работал, занимался делом, его ничто не страшило: ни близкая канонада, ни бомбежки. А как только он срывался с места, становился беженцем, страх и паника безостановочно гнали его вперед.
Саша, обычно чуткая и внимательная к людям, не видела, что Аня под тяжестью узла обливается потом. У нее у самой немели рукине легко с утра бежать с ребенком на руках. Босоножки натирали ноги. Но вся ее воля, все силы направлены были на одноидти! Теперь она понимала, что убегает, и не стыдилась больше этого слова, которое еще там, у Днепра, казалось ей позорным. Не трусость гонит ее, а страх за дочку, за это невинное существо, которое всего месяц прожило на свете и ничего еще не знает, не ведает. И только когда Ленка подала голос, предъявляя свои требования, Саша опомнилась.
Она есть хочет. Надо покормить.
Да и нам передохнуть пора, откликнулась Аня, до тех пора молча шедшая рядом. Загнала ты меня, Шурочка: сорочкахоть выжми.
Она с облегчением сбросила с плеч узел и села на землю.
Сайге стало стыдно.
Надо нам его разделить, чтоб половину я несла. Вам тяжело, Аня.
Что это ты, Шура! Тяжело Тебе тоже нелегко
Они остановились в лесу, там, где дорога пересекала квартальную просеку«линию», как ее называют в тех местах. По одну сторону просеки подымался старый бор: стройные красавицы сосны с плешинами подсечки, словно смертными знаками, между сосендубки и березы, а понизуредкий орешник. По другую сторону лес был вырублен несколько лет назад, и теперь вся длинная, на квартал, лесосека заросла непролазной чащейберезняком, осинником, орешником.