По утрам и вечерам в летней форме становилось уже холодновато, но это ерунда, и если Манюшка с нетерпением ждала, когда выдадут зимнюю, то больше всего из-за ботинок.
Жила она на частной квартире, как и большинство спецшкольников. В маленькой комнатушке едва помещались две кровати, стол и два стула. На второй кровати спала хозяйкина выучка Марийка.
В спецшколе все словно позабыли, что Домановадевчонка. Манюшке даже казалось, что преподавателям указание дали такоене обращать внимания на ее пол. С первого же дня географ упорно называл ее бездельником, Лесинголубчиком, остальные тоже обращались с нею, как с любым другим ее товарищем. Что касается спецшкольников, то тут существовал целый спектр отношений.
В четвертом взводе Манюшка была принята как своя почти сразу. Тут многое было за нее: и то, что большинство ребят были старше на два-три года и чувствовали себя покровителями, и своеобразное тщеславие: единственная девочка в спецшколенаша, и общие интересы. При ней говорили почти обо всем, доверяли ей, как всем, и даже звали с легкой руки Толика Захарова мужским именемМáрий. Но, конечно, забыть совершенно, что она девочка, было невозможно: каждый чувствовал границу, установленную природой, и никто не мог ее переступить ни с той, ни с другой стороны. Скажем, анекдоты при ней гнули почти любой солености, а вот уже сквернословить просто такредко кто отваживался.
Вторая рота относилась к Манюшке, как к троюроднойвроде бы и родня, а больше все-таки чужая. Однако все ее знали: ведь целый день толклись на переменках на одном этаже, по нескольку раз строились. Все примелькались друг другу. Многие ребята при случае выказывали ей дружелюбие, но находились и такие, что отпускали едкие, злые, иногда и сальные шуточки.
Ну, а для первой и третьей роты Манюшки вроде как и не существовало. Подавляющее большинство ребят ее не знали, кое-кто даже не слышал о ней, а и прослышав, не торопился лицезреть: хватало дел и поважнее.
Как и все, Манюшка жила по строгому распорядку. В 7.30подъем. Умывшись, она выходила из дома и, поеживаясь от ядреного стылого воздуха, бежала в школу. Из близлежащих улиц и переулков в том же направлении спешили озабоченные новым днем спецшкольники. Группки соединялись в ватаги, а у ограды спецшколы уже образовывалась большая толпа, валом валившая в калитку, а затем в двери. Вокруг слышались хрипловатые спросонья голоса:
Физик должен вызвать, так что пара обеспечена. Если знал, что вызовет, чего ж не подзубрил? Вызубришь с нею, как же: еще минутку да еще полчасикаглядь, уж и на сон времени почти не остается. Майор говорил, на парад пойдем тремя коробками, так что не все попадут. Попадемхорошо, не попадемеще лучше. Заливай, заливай! После наших ужинов всю ночь кусок мяса снится. Два пирожка с ливеромразве это ужин для здорового мужика? Думай не про жратву, а про возвышенное, тогда не котлеты, а ангелы будут сниться. Меняю пять ангелов на две порции котлет с картошкой
Дверь закрывайте! тщетно взывал озябший часовой.
Оттащив учебники в свои классные комнаты, все снова спускались в вестибюль. В 7.45 во дворе школы начиналась физзарядка. За две-три минуты до восьми звучала команда: «Сомкнись!»и рота шла на завтрак.
Занятия начинались в 9.00. Кусочек свободного времени перед их началом был заполнен воспоминаниями о вчерашних вечерних событиях, если таковые произошли, всякими смешными историями, досужим трепом. А кое для кого это были единственные спасительные минутки, когда можно хотя бы слегка подготовиться к первому урокупрочитать разок заданные на дом страницы учебников или перекатать у «головастиков» задачи.
Последний, седьмой, урок заканчивался в 15.15. Через полчаса старшина Мигаль строил роту на обед. Построив, докладывал капитану Тугорукову. Сухощавый, с ввалившимися щеками, затянутый в скрипучие ремни, командир роты стоял перед строем и, поворачивая голову то вправо, то влево, тихим вкрадчивым голосом делал замечания:
Не шевелиться, не шевелиться! Рр-разговорчики! Тих-тих-тих!
Лицо его, подрезанное сверху узким лбом, переходящим в широкую лысину, принимало в эти минуты такое выражение, будто он собирался сообщить важную новость. Когда наступала тишина, капитан тщательно выравнивал роту, словно готовил ее к прохождению торжественным маршем, после чего обращался к старшине:
Ведите в столовую.
С 17.00 до 20.00самоподготовка. Сидели в классе и готовили уроки на завтра. Потом ужинали и расходились по квартирам. Наступало неконтролируемое личное время. Каждый тратил его по своему усмотрению, талантливо или бездарно, весело или скучноэто зависело от финансовых и прочих возможностей и городских знакомств.
Назавтра колесо жизни делало новый оборот в той же колее.
Наконец-то выдали зимнее обмундирование. Это событие произошло в конце октября. Впрочем, событием оно было только для ратниковпервогодков. У спецов их поношенные кители и брюки восторгов уже не вызывали.
Сразу после обеда Манюшка сдала завскладом свое бэу, с омерзением швырнула в кучу старых ботинок вонючие, вконец разорвавшиеся тапочки, переоделась и отправилась на квартиру: тех, кто не имел троек, Лесин отпускал с самоподготовки, а она была в их числе.
До самого ужина просидела она у стола, подгоняя на себя обмундирование. Ей помогала Марийка. Когда в последний раз, уже окончательно, Манюшка оделась и встала перед зеркалом, подружка в восторге воскликнула:
Ой, який гарный хлопец получився! Аж голова пишла кругом!
И правда, хлопец получился что надо. Фуражка на стриженой под мальчишку голове сидела чуть набочок, лихо, с форсом, темный, защитного цвета китель словно прирос к ее крепкому гибкому телу, черные, с голубыми кантами брюки (в штанины Манюшка вкатала для большего шика широкие клинья) закрывали носы ботинок и при ходьбе как бы расчищали путь впереди. Это было ужасно модно! Вот только ботинки несколько разочаровали: они были из толстой кирзы, на толстой подошве с широким рантом и квадратными носаминеуклюжие и тяжелые.
«А, ничего, штанины закроют, успокоила она себя. Зато зимой портянки можно наворачивать, ноги в тепле будут».
Теперь ты настоящий спец, одобрительно заметила Марийка.
Э, нет, спецом я только через год стану, вздохнула Манюшка и принялась объяснять удивленной подруге обычаи спецшколы.
Первогодков у них зовут ратниками. Спецами они становятся только после того, как возвращаются из летнего лагеря. Спецы на ратников смотрят свысока, могут и обидетьсловом или действием, и ратник обязан безропотно терпеть. Бывало, рассказывали Манюшке ребята из ее взвода, творились форменные безобразия: старички заставляли новобранцев чистить себе одежду и обувь, насильно меняли свои старые вещи на их новые, ради развлечения налево и направо раздавали затрещины, буквально ездили на бедных ратничках, принуждая на себе поднимать господ спецов на верхние этажи. Правда, с каждым годом таких случаев становилось все меньше.
Ой, да що ж це таке! испуганно и возмущенно воскликнула Марийка. А куды ж дывыться начальство?
А что начальство! Не приставишь же к каждому ратнику начальникаоберегать.
И Манюшка поделилась: ее радость омрачает то, что им, новичкам, выдали кителя шерстяные, с начесом, а у старичков диагоналевые, и теперь сразу видно, что она ратник.
Не зря тревожилась Манюшка. На ближайшей неделе несколько пар нового обмундирования перекочевало от ратников к спецам. Об этом знали все, но до начальства не дошло.
А в один прекрасный день наступила и ее очередь испить горькую чашу ратника.
Манюшка стояла у окна и поверх крыш смотрела на Днепр. С третьего этажа он был хорошо виденспокойный, ублаготворенный, весь в бликах от лучей низкого ноябрьского солнца. Город на этом берегу ступеньками улиц спускался к реке. Он с каждым днем все больше нравился ей.
А на душе было серо и тягостно. После того, как спало напряжение первых дней и жизнь вошла в накатанную колею распорядка, Манюшку постепенно опутала тоска. Да, ее приняли как свою во взводе, и со всеми она была в нормальных приятельских отношениях, но ни с кем не было душевной близости, товарищи были для нее пока только знакомыми. Из Залесья пришло письмо от Николая Степановича, в котором он сообщил, что женился. И хотя это не было для нее неожиданностью, Манюшка почувствовала себя еще более одинокой.