А вы б тому моряку намекнули, если знали, сказала Васе чернобровая женщина, помогавшая Насте.
Мамочка, рыбка моя, я ему кивал и моргал, да у него вот тут не сработало! Вася постучал себя костяшками пальцев по голове. Я вечером пришел к нему и говорю: «Что ж ты, Серега, я ж тебе моргал!» Так, ягодка моя, думаете, что он? «Я, говорит, деньги внес, значит, сделают».
Хороший он парень, Сережа, сказала Настя. Я с ним вчера на улице разговаривала: самостоятельный такой и серьезный. Вот вам и без родителей рос!
А зачем им теперь родители? отозвалась другая помощница Насти, достававшая из печи противни с пахучими кровянками. Им теперь дружки-подружки дороже. Выдрющиваются один перед другим с гитарами да транзисторами. Понавешают их на шею, волосья распустят и метут клешами землю. Ото и все ихнее занятие.
А чем это гитара плоха? ответила Настя, потому что сын ее Толик и гитару с транзистором имел, и волосы длинные носил, а Настя в сыне души не чаяла.
Вот так поговорив с женщинами и пропустив рюмочку, Вася Хомут брался за ножовку и топор. А спустя малое время опять появлялся в проеме дверей и сиплым голосом сообщал:
Настя, рыбка моя золотая, гвозди кончаются! Мне домой сбегать или у тебя свои есть?
Есть, Вася, есть. Сейчас найду в сарае. А ты пока рюмочку пригубь. Да заедай ты, ради бога. И не лей много, а то мне Валя твоя задаст!
Никогда! уверял Вася и заводил знакомую песню: Валечка, детка, рыбка моя, красавица ненаглядная!..
В полдень прибежал младший сын Васи Хомута, Лешка (старший, Володька, служил лейтенантом на Дальнем Востоке), тот самый Лешка, что когда-то играл с мальчишками в футбол, побежал за мячом и услышал из колодца голос родного отца. Теперь Лешка подрос и был уже в четвертом классе.
Пап, пошли обедать, позвал он отца.
Видишь, мне некогда. Я после приду, ответил Вася, старательно затесывая столбик, который надлежало вогнать в землю.
Пап, пошли. Мамка на перерыв пришла, зовет! не отходил от него Лешка.
Правильно: у вас перерывы есть, а у меня их никогда нету. Так вы сами и обедайте, отвечал Вася, усердно тюкая топором и не оборачиваясь к Лешке, чтоб не выдать принятых рюмочек. А ты вот скажи, чем ты с утра занимаешься?
Ничем, честно ответил Лешка.
Вот. Ничем. Так оно и есть, рыбка моя. Никакого полезного дела не сделал. Книжку не раскрыл. Нет у тебя, Лешка, никакой тяги к знаниям. А раз так быть тебе пастухом. Я тебя к деду Сергачу отведу, будешь его козу под лесом пасти.
Ска-ажешь! засмеялся Лешка.
А-а, смеешься! Не смейся, рыбка моя. Как сказал, так и будет, обернулся к сыну Вася Хомут и малость покачнулся. Но придержался за чурбак, на котором тесал столбик, и сел на него, желая продолжить отеческую беседу с бездельником Лешкой. И сразу же выдал себя.
Ты уже-е-е! понимающе сказал Лешка.
Что значит «уже»? удивился Вася Хомут. Что оно значит, твое «уже»? Ну-ка, ответь отцу, только честно.
Сам знаешь, сказал Лешка. Лучше не ходи обедать, а то опять будет тебе от мамки. А еще слово давал!
А я и не пойду. Раз слово дал, значит, не пойду, согласился Вася.
Ладно тогда. Я тебе скажу, как она уйдет. Тогда спать завалишься, рассудил Лешка.
Правильно, рыбка моя, счастье мое босоногое. Но я спать не могу. Видишь, сколько работы? Начать да кончить. Ну, беги быстренько, чтоб мамка не волновалась. Скажешь, некогда мне, понял?
Лешка кивнул и побежал к калитке, стуча по земле босыми пятками.
Ты смотри мне, чтоб книжку сегодня почитал! крикнул вдогонку ему Вася. Тебе что учительница говорила? Чтоб ты чем летом занимался? Слышал?
Слышал, слышал! прокричал ему уже из-за забора Лешка.
Вася поднялся с чурбака, попил из колонки холодной воды и снова взялся за топор.
Он еще несколько раз заглядывал на кухню, где уже совсем нечем было дышать от жары и запахов жареного, но Настя больше не предлагала ему рюмочек: боялась, что получится у Васи перебор и он отправится спать, бросив на полдороге работу.
Настя Колотуха от природы была добрейшая женщина, и добряком был ее Петро. Бывают у людей такие лица, с такими глазами, губами, бровями, с такой улыбкой, постоянно таящейся в уголках рта, что лишь посмотришь на них и сразу подумаешь: вот она, доброта людская! Вот такие лица были у Петра и Насти. И профессии у них были добрые: она медицинская сестра, он водил тепловозы. Настя получала немного, а Петро до трехсот в месяц. Жили в полном достатке, а потому ни в чем не отказывали Толику, единственному сыну. Захотел радиолу вот тебе радиола, захотел в Грузию съездить вот тебе Грузия, решил Москву поглядеть вот тебе Москва, столица нашей Родины. А выдержал сын экзамены в техникум, Настя от радости плакала. Они ему и один костюм, и другой, и джинсы за семьдесят рублей, и по сотне в месяц в техникум шлют. Насте говорили: балуешь, мол, его, зачем к роскоши приучаешь? Но она рукой махала:
Хватит, что я в нужде росла, в одном платьишке за Петра выходила. А как хотелось одеться девчонкой! Так пусть он за меня пофорсит. Что ж нам для сына жалеть? Он у нас не какой-нибудь тунеядец. С курса на курс на сплошных четверках да пятерках перескакивает.
Вот и свадьбу они с Петром решили сделать такую, чтоб надолго запомнилась и сыну, и невестке, и ее родителям, и всем приглашенным. Узнав, что Серобабы будут играть свадьбу в столовой-ресторане, Настя даже руками всплеснула:
Как же им не стыдно? Что им там подадут, в столовке? Борщ с котлетами и колбасу харчпромовскую? Да еще в двенадцать ночи домой выпроводят?
Нет, Настя и Петро и подумать не могли о столовой! Разве нет у них своего дома? Разве нет своего двора, где на свежем воздухе сотня человек спокойно разместится? Разве не продаются на базаре восьмипудовые кабаны, сыр, сметана, цибуля? Разве не растут у нее на огороде отборные огурчики и помидоры? И разве, наконец, нет у нее рук, чтобы нажарить, наварить и напечь? И у Петра есть руки, чтоб наносить из магазина и загодя поставить в погреб водку и шампанское, коньяк и вино. И ноги есть у Петра, чтоб сходить в Дом культуры и договориться насчет оркестра.
Настя срочно ушла в положенный отпуск, и уже третий день в доме и во дворе шли приготовления к свадьбе.
Правда, женитьба сына была для Насти, равно как и для Петра, неожиданностью. Ну, какая тут ожиданность, если сам Толик месяц назад не знал, что вздумает жениться! Все лето он жил в Чернигове, проходил преддипломную практику, приезжая на выходные домой, ходил на танцы, провожал, как водится, девушек и только-то всего. И вот приехал в прошлую субботу и ошарашил новостью. Да и то не сразу открылся, а лишь тогда, когда Настя стала строго спрашивать, зачем он просит у нее триста рублей, на что они ему понадобились.
Нужно, отвечал он сперва. Раз прошу, значит, нужно.
А Настя все-таки ласково допытывается:
А ты скажи, зачем? Купить себе что-нибудь хочешь? Так у тебя все есть: и костюмы, и плащи, и выворотка. Ботинки меховые, туфель пар пять, рубашек много Значит, на что-то другое надо, на что-то нехорошее, раз скрываешь.
И тогда он открылся.
На хорошее. Мне на свадьбу надо. Я женюсь, мама.
Настя как стояла, так и села.
Ой, неправда! побелела она.
Нет, мама, все правда, волнуясь, сказал он. Мы уже заявление в загс подали. Если не веришь, вот смотри. Он достал из кармана лощеную бумажку с печатью. Это талоны в магазин для новобрачных. Видишь, по ним можно все купить на свадьбу.
Настя посмотрела на бумажку, потом на сына. Был он остролицый и худенький. Никакой не мужчина, никакой не муж, а мальчишка мальчишкой: с длинными волосами, по моде, в джинсах с какими-то наклейками, по моде И она заплакала.
Мама, ну что ты? Ну, не плачь, не надо, стал утешать ее Толик. Ну что ж теперь делать?..
Настя и сама поняла, что делать теперь нечего. И только спросила с упреком:
Почему ж ты с нею не приехал? Мы с отцом посмотрели б на нее.
Ей сейчас некогда, сказал Толик. Она в народном театре играет, и они поехали в Нежин показывать спектакль.
Так она артистка? прямо-таки изумилась Настя.
Да нет, она в нашем техникуме, тоже дипломница. А это вроде самодеятельности, объяснил Толик.