Только Евлаша сказал подавленно:
Такой лес я не люблю. У нас в роще под Ребенишками веселей: народ гуляет по праздникам оркестр вольно-пожарной дружины
Никто ему не ответил, и он замолчал.
Казалось, не будет конца этому бору. И вдруг раздвинулись стволы сосен, и радостным привольем сверкнула поляна, заросшая некошеной травой и цветами. И светлый ручей, выбегая из леса, лежал извилиной среди этой поляны, пахнувшей медом.
Нет, это не был Железный ручей: узенькая тропка бежала к нему, пропадала в воде и снова выбегала на другой его берег. Значит, здесь тайны не было: ручей был ведом многим.
И все ж мальчики кинулись к нему бегомк обыкновенному ручью, в котором еще издали было видно желтое песчаное дно.
Они разделись и долго плавали, старались нырнуть и тыкались макушками в отглаженный водою песок. Потом лежали на чуть колючей и все-таки ласковой травележали под солнцем, пока не начала гореть кожа.
После купания так захотелось есть, что Гриша с Яном, не сговариваясь, разом вынули свои запасы хлеба, отделили от них ровно половину и половину эту разделили на три равные части. А другую половину опять спрятали.
Евлаша ухмыльнулся:
Небогато живете. Я пряники люблю. Ну, уж бедно-бедномы едим дома ситный. А тут на тебечерный хлеб!
А ты и не ешь, коли неохота.
Ян достал из тряпочки серую соль, круто посолил свой кусок: эх, и вкусно!
У Евлампия потекли слюнки:
Ну-кась, дай уж и мне, все одно
Ему дали хлеба, он начал жевать, морщась и разглядывая серую соль.
Небогато живете.
Вот если б нам ружье, сказал Гриша, настреляли б птиц всяких Развели б костер, ох ты-и! На неделю еды хватило б.
«Бы б», «бы б»! Если бы б, да кабы б, да росли б во рту грибы б, скороговоркой откликнулся Евлампий.
И чего ты за нами увязался! рассердился Гриша.
Евлампий открыл рот, хотел что-то выпалить, да, видно, побоялся: не бросили б его одного среди леса, промолчал.
Поев, мальчики по тропке, что выбегала из ручья на другой берег, зашагали дальше.
Полянка кончилась. И теперь уже пошли елки, от них стало темней в лесу. Старые деревья стояли тесноствол к стволу, и зеленый сумрак лежал между ними. Даже трава тут не росла, только бледный папоротник кое-где поднимал кверху резные свои листья.
Где-то в стороне послышались людские голоса. Послышалисьи стихли.
Прячась за огромными стволамиотовсюду можно было ждать опасности, Гриша с Яном пошли вперед. За ними с вытянувшимся, тревожным лицом шагал Евлампий.
Так шли они молча несколько минут.
За вековой елью, далеко раскинувшей шатер огромных ветвей, открылась прогалинка. На прогалинке стоял необыкновенно нарядный мальчик: в желтых башмачках, в зеленых чулках до колен, в бархатной курточке с большими перламутровыми пуговицами. А на голове у него была смешная шляпа с куриным перышком на боку. Лицо у нарядного мальчика было неподвижное и невиданно белое, будто оклеенное бумагой. Он уставился на Гришу бледно-голубыми, какими-то линялыми глазами.
Гриша подошел ближе: откуда в лесу такой франт?
В это время нарядный мальчик выпятил нижнюю губу, топнул ногой в желтом башмачке и спросил надменно:
Ты кто такой?
Мальчишка был, видно, задира и драчун.
Гриша сказал осердясь:
А ты кто такой? и тоже топнул босой ногой.
Я барон Альфред фон Тизенгаузен, ответил мальчик совершенно серьезно и даже порозовел слегкаот гордости за себя.
Гриша оглянулся. Верный Ян был тут, позади, а Евлаши что-то не было видно. Нет, вон и Евлашавидна его голубая рубашка за темным еловым стволом.
Ты барон? ухмыльнулся Гриша. Ну, а я граф. Слыхал про такого?
Мальчик оглядел Гришу бледными своими глазами, мельком скользнул взглядом по Яну (Евлампия он не заметил) и сказал убежденно:
Нет, вы оба мужики. Графы босиком не ходят. Вы мужики. Уходите из нашего леса!
Гриша шагнул впередАльфред Тизенгаузен раскрыл рот и оглянулся беспокойно. Гриша показал ему кулак: «Видал? Смертью пахнет!»
Тизенгаузен отскочил и закричал пронзительно:
Викентий! Викентий!
Из-за деревьев показался человек; Гриша прежде всего увидел огромные, круто поднятые вверх военные усы. А одет этот человек был неважнов старенький пиджак; и жокейский картузик на нем был с лопнувшим наискось козырьком. Лицо у Викентия было плаксивое, совсем не подходящее к таким геройским усам. За плечом у него торчало дуло охотничьего ружья.
Возьмите ваше ружье, Викентий, старательно выговаривая каждое слово, произнес маленький барон, и выстрелите. Сперва в воздух.
Викентий кисло усмехнулся. Однако снял с плеча ружье. «Двустволка центрального боя», успел с уважением подумать Гриша; дело-то повертывалось неладно.
Вы можете стрелять, проговорил Альфред, это будет законно.
Гриша не знал что делать. Против ружья, конечно, не пойдешь
Он закричал Альфреду Тизенгаузену:
Ты с чего разошелся-то?
Вид у Гриши, должно быть, был решительный. Барон спрятался за спину Викентия.
Викентий опять усмехнулсятак кисло, будто у него болели зубыи вдруг, свирепо вытаращив глаза, заорал:
А ну, брысь!
И поднял двустволку.
Гриша с Яном бежали. Они бежали долго, до самой опушки леса. И только тут начали кричать:
Немец-перец!
Эй, немец-перец, колбаса!
Немец-перец, колбаса, купил лошадь без хвоста!
Эхо гулко откликнулось из глубины леса: «Са! Ста!»
Гриша сказал, передохнув немножко:
Я ни капельки не испугался.
Если бы у нас было ружье, я не убежал бы, ответил Ян.
Эх, надо нам достать ружье! Надо! И пороху. И потом ещекинжал.
В разговорах об оружиисамых увлекательных для мальчишекони незаметно шагали дальше, не разбирая теперь дороги и успев забыть про Евлампия. Но он сам напомнил о себе: неожиданно появился из-за ельника, спокойный и презрительный. Ловко сплевывая в сторону, он объяснил, что нашел дорогу легкопо крикам. Они кричали про колбасу, а он шел на их голоса.
Здрасте! закричал Гриша с досадой. Явился!
Здрасте, здрасте! ответил Евлаша и прибавил нахально:Здрасте, давно не видали ослов вашей масти!
Давай побьем его, предложил Грише Ян.
Я шутейно, сказал Евлаша. Ну все-таки вы ослами себя показали. Это ж молодой барон Тизенгаузен. Его отца, говорят, сам царь знает.
Наплевать на него! ответил Гриша.
Э, брат, не наплюешь. Вот он на тебя может наплевать. Или, скажем, даже на меня, хоть я и не простой мужик. Евлампий оглядел свою новую рубашку, сапоги и кинул взгляд на Гришины ноги. Все равно и на меня он может плюнуть, ничего не сделаешь. А я на него не могу, потому что Тизенгаузеныпервые богачи.
Чего ты к нам привязался? закричал Гриша в отчаянии. Так было хорошо без тебя!
Евлампий испугался и забормотал:
Не смеете! Не смеете меня кинуть тут, я папашке своему нажалуюсь!
Иди за нами на десять шагов сзади, велел ему Гриша. И вот что я тебе скажу: мы в усадьбу-то, может, и совсем не вернемся.
Давно не езженная, густо заросшая подорожником лесная просека, ровная, как стрела, открылась перед ними. Она уходила вдаль и кончилась где-то у холма, на котором рядами высились молодые сосенки, и то, что они росли ровными рядами, было необычно в этом лесу.
Сбегаем посмотрим, что там, предложил Гриша Яну, а потом опять пойдем по прямой дороге.
Вы норовите убежать от меня, откликнулся сзади Евлаша, а я от вас все равно не отстану!
Гриша с Яном бежали недолго, скоро остановились: на холме среди сосенок белели кресты. Кладбище! Это, пожалуй, было пострашнее Викентьевой двустволки. Гриша никогда не видал мертвецов, а разговора про них боялся пуще всего.
5
Но кладбище не было безлюдным Из-за сосенки вышел человек, и Гриша узнал его: это был Кирюшка Комлев из деревни Савны. А за Кирюшкой показался латыш с длинными волосами, в синей рубахе. Этот был незнакомый. Кирюшка сказал весело:
Свои!
Дяденька Кирюша, что ты тут делаешь? спросил Гриша.
Караулю.
Кого ж ты караулишь?
А вот погоди Увидишь.
Гриша вгляделся: по кладбищу ходили люди, но говора не было слышно. Немного погодя раздалось заунывное пение: «О, Ерусалим, Ерусалим!» Этот псалом Гриша слышал от Винцы. И Тэкля иногда его напевалапо воскресеньям.