Ну, что ж я на твои вопросы скажу, Иван Иванович? Будем дальше бороться. А как же иначе? Ну, скажем, одного убили, другой смалодушествовал, а дело-то наше все равно остановиться не может. Другие люди найдутся. Не остановится наше дело никак!
Незнакомец подошел к столу ближе, и при чахлом свете лампы Гриша увидал совсем молодое лицо с темными, будто закопченными щеками, с круглой стриженой головой; черные глаза в упор глядели на Гришиного отца. Похоже было, что гость сердится на что-то, брови его хмурились.
Если окажешь мне доверие как-то несмело начал отец.
Но незнакомец перебил:
А без доверия разве я пришел бы к тебе хорониться?
Ну, так вот, хотел я спросить еще одно: ты у себя на заводе кого видал? Таких же мастеровых, как сам. А помнишь ты про всю нашу Россию, про мужиков неграмотных, темных? Да грамотные-то Меня возьми: я, может, сто книг прочитал, не меньше того. А вижу я перед собой прямую дорогу? Нет! Смутно все кругом меня, а то и вовсе темно. Одно я знаю: таких, как ты, горстка малая. Ну куда вам против войска, против пушек?
Гость заговорил по-прежнему негромко, но с такой особенной, скрытой силой, что Гриша привстал в одной рубашке с постели от непонятного для самого себя волнения.
Гость говорил о кучке людей, идущих по обрывистому и тесному пути Идут они, крепко взявшись за руки. Они окружены со всех сторон врагами и идут под их огнем
Гриша совсем ясно увидел крутой обрыв, и по его краю идут ночью люди, взявшись за руки. А далеко в степи горит зловещий огонь.
Наступило долгое молчание.
Иван Шумов спросил шепотом:
Это ты чьи слова говорил?
Того, за кем мы идем.
Вы? Большевики? опять зашептал отец. Ну, вот теперь и суди: я тут из мужиков самый грамотный в окружности, а и я толком не знаю, что это название значит сердцем, может, и чую, а умомнет, не разобрался.
Гость помолчал, усмехнулся:
Слыхал я не так давно в вагоне железной дороги проезжий один толковал: «Большевикиэто те, кто народу как можно больше добра хотят, потому и называются так». Ну, а точнее сказатьэто партия рабочего класса, которая в борьбе за счастье народа идет вперед бесстрашно И будет идти до конца! Я тебе тут, Иваныч, книжку одну оставлю, прочитаешьмногое поймешь! Только от чужих глаз хорони ее.
Спасибо! горячо откликнулся Шумов. Схороню!
Гость снова заходил по комнате.
Видел ты когда-нибудь, Иван Иванович: бурлит ручей, только что разлился, ему бы шире пробивать себе дорогу, а нетсмотришь, ушел под землю, не видать его. Пропал? Нет! Настанет время, выйдет тот ручей наверх полноводной, могучей рекой!
Гриша, привстав, глядел широко раскрытыми глазами. И гость, повернувшись, увидел его:
Смотри, Иваныч: наследник-то твой не спит!
Да он, если и слыхал что, ничего не понял, как будто успокаивая гостя, проговорил отец.
Я все понял! сердито сказал Гриша.
Гость засмеялся, подошел к постели ближе:
«Понял, Ванюшка?»«Понял, баушка». «Что ж ты понял, Ванюшка?»«А ничего, баушка».
Гриша присказку эту знал. И повторил сердито:
Я все понял!
Не шуми, откликнулся отец:проснется мать, тогда вот поймешь!
Гриша второпях, потихоньку, чтобы не разбудить мать, заговорил:
Вы тутпро ручей про Железный ручей толковали. Я давно про него знаю, я, может, сам буду искать его.
Гость все посмеивался, потирая ладонью стриженую голову:
Ну вот видишь, Иваныч: он и вправду все понял.
От их говора проснулась не матьта спала крепко, проснулась бабушка. Она вышла из своего чуланчика, маленькая, бесшумная; темное ее платье почти не выделялось из полумрака. И начала завешивать окно.
Гость, заметив ее не сразу, привстал неловко.
Бабка сказала с укором:
Люди-то увидят: свет ночью горит. Что подумают? Время-то какое, ох, господи!
Она завесила окно чем-то темным, должно быть своей старой юбкой, и ушла вздыхая.
Гость беззвучно засмеялся:
Бабушка-то, а? Умница!
Умная, серьезно подтвердил отец. А что, друг, не устал ты с дороги?
Устал.
Гость крепко потер обеими ладонями щеки, будто умывался, и присел к столу. Пока отец стелил на пол широкий полосатый сенник, он успел заснуть, уронив на грудь круглую голову.
Три дня прожил слесарь рижского завода «Феникс» Петр Сметков в избе Шумовых.
На четвертый день мать за обедом сказала:
Похоже, что «сама» узнала про Петра Васильевича. У Тэкли спрашивала, что за человек.
«Самой» звали Перфильевну.
Гость улыбнулся:
Ну что ж сегодня уйду. Бумаги мне обещались доставить, думал дождаться. Ну, ничего.
Гриша после обеда пошел с Яном к оврагу, там стояла в песке загодя приготовленная ими новая неприятельская армия. Сражались дотемна.
А когда он вернулся домой, гостя уже не было.
14
Гриша слышал, как Перфильевна грозилась рассчитать отца. Но время шло, лето кончалось, а все оставалось по-старому.
И все-таки Гриша не удержался, похвастался Яну:
А мы, может, скоро в город уедем.
В город?
Ян сразу стал серьезным, загрустил. Это только воодушевило Гришу:
В городе сад большой! Там розы всех сортов, тюльпаны и эти ор-хи-деи. Называется «Садоводство Франца Бирзнека». Туда батю давно зовут.
И скоро вы поедете?
Должно, скоро. Вот Перфильевна прогонит нас, тогда и поедем. Завтра прогонитзавтра и уедем.
Ян стал еще серьезней:
Давай тогда пойдем в лес сегодня ж ночью. Помнишь уговор? Не струсишь?
Я?! Гриша дернул плечом, хоть сердце у него и ёкнуло. Смеешься!
Когда все заснут, вылезай потихоньку через окошко. Я тебе знак дам.
Знак? Какой? Заклекочи орлом!
Я не знаю, как орлы клекочут.
Гриша тоже не знал.
Тогда пропой петухом. Или лучшезасвищи удалым разбойничьим посвистом.
Про этот посвист Гриша узнал совсем недавно из книги «Богатыри Пересвет и Ослябя».
Ян сказал:
Нет, я лучше кину в твое окно песком. Только ты не спи, дожидайся.
Ночью они ушли через сад так тихо, что и Собакевич не слыхал, и совсем не было им страшно, только легкая дрожь била Гришу, но это скорей всего от холода. Они были в одних рубашках, босиком, а воздух ночью свежий, только земля была теплая, нагретая за день.
Что у тебя за мешок? спросил Гриша Яна, стараясь не стучать зубами.
С картошкой. И спички я захватил. Разложим костер, напечем картошки.
Ну конечно, дрожь пробирала Гришу только от холода. Когда развели в лесу большой костер, стало и тепло и не страшно. Кто, кроме них, пойдет сейчас в лес? Значит, и бояться некого. Все спят. Правда, когда отблески огня заплясали по веткам орешника, стало казаться, что в лесу, совсем неподалеку, притаился кто-то, смотрит, ждет.
Понадобилось подбросить сухих сучьев в костер, и мальчики пошли в темноту за валежником, держась друг за друга, не разминаясь ни на шаг, и снова они стали от этого храбрыми. Окажись Гриша один в темном лесу, наверное он умер бы от страха. А вдвоемничего.
Они притащили валежнику, навалили его в костер. Высокий огонь взвился весело и жарко. Потом дождались углей и положили в горячую золу картошек. И было совсем хорошо. Мальчики стали разговаривать смело, громко, даже слишком громко: начали щеголять друг перед другом.
Но только замолкли, как услышали треск сухих сучьев. Треск приближался, становился громче. Кто-то шел к ним по лесу, раздвигая кусты, ломая валежник.
Только не бежать! Страшно бежать в черном ночном лесу, когда под ногаминевидимые, крутыми узлами выпяченные корни деревьев и ноги бессильно слабеют, как в дурном сне. И не веришь уже себевсе равно упадешь, налетев на дерево, и кто-то огромный настигнет тебя в темноте
Не бежать!
Мальчики сидели неподвижно, ухватив друг друга за руки, оцепенев.
Все стихло. Только рыжие лоскутья огня плясали и потрескивали беспечно. Но вот неслышно раздвинулись освещенные багровым светом ветки орешника, и выглянуло заросшее, с запавшими глазами лицо.
Гриша смотрел не отрываясьне мог отвести глаз от страшного человека, а сердце бешено колотилось, будто он успел пробежать много верст, спотыкаясь и падая.
К костру шагнул худой человек в лохмотьях и сказал сиплым голосом, почти беззвучно: