Не бойсь Не бойсь, ребята.
Заросшее его лицо дрогнуло; может быть, он хотел улыбнуться.
Не признал меня, Гриша?
Гриша, не в силах заговорить, качнул головой: нет, не признал.
Я еще приходил в «Затишье» перед праздником Иван я, солдат. Он оглядел себя, свои лохмотья:Теперь-то уж вольный Не солдат больше.
Мальчики, все еще подавленные страхом, молчали.
Иван неподвижно смотрел в огонь, в одну точку. Потом, с усилием глотнув, спросил хрипло:
А что, мальцы, у вас картошка-то, поди, доспела?
У Гриши постепенно проходил расслабляющий страх, он не столько узнал в оборванном человеке щеголя-солдата, сколько поверил, что это действительно Иван: иначе, как мог бы назвать Гришу по имени?
Садись снедать, ответил Гриша, стараясь говорить солидно, как хозяин. Ян, давай соли!
Иван присел к костру и начал доставать обгорелой веточкой картошку из горячей золы. Попробовал было отодрать запекшуюся кожуру, а потом, торопясь, разломил картошку пополам и сунул неочищенную в рот. Он крякал, дул на обожженные пальцы, на глазах у него выступили слезы.
М-м-м, промычал он, хорошо!
Он съел почти всю картошку и, видно совестясь, спросил:
А вы что ж не едите, ребята?
Конечно, совсем неплохо бы было втроемтеперь уж в полной безопасностив таинственном, темном лесу поесть у костра печеной картошки Но солдат жевал с таким мучительным наслаждением и так нерешительно остановился, что Гриша сказал:
Мы не хотим Давеча ели.
Мы не хотим, откликнулся Ян.
Костер стал никнуть, вот-вот погаснет; надо было набрать новых сучьев. Мальчики теперь уже не боялись. Они даже осмелились идти за хворостом врозь, уже не держась друг за друга. И Гриша первый вернулся со своей охапкой. Иван молча поманил его пальцем.
Слухай, зашептал он тревожно. Никому не сказывайте, что видали меня. А кто этот мальчонка? Дружок твой? Не припомню его, не встречал.
Это ж Ян, сказал Гриша. Ян Редаль, лесников. Ты его не опасайся, он ну все равно как я сам. Он, правда, латыш
Латыши меня спасли. Иван поглядел на Гришу долгим взглядом запавших воспаленных глаз и проговорил медленно:Латышам я теперь брат на всю жизнь.
Вернулся к костру Ян. Он всегда делал все медленней, чем Гриша. Зато и охапка хвороста была у него добротней, больше.
Иван доел картошку и прилег на траву возле костра:
А я теперь всех опасаюсь Уж такое мое дело. Брожу вторую неделю по лесу, как волк.
Он вдруг привстал испуганно и зашептал, как в бреду:
Ребята, слышь, я на вас надеюсь! Не выдайте, не сказывайте никому, что я тут скрываюсь. Сурьезное дело! Меня вешалка ждет, поняли?
И, поглядев с минуту на испуганные лица мальчиков, добавил:
Повесят меня, если найдут. Понятно теперь? Эх, несмышленые, ничего-то вы не понимаете, ничего не знаете!.. Ну, эдак, может, для вас и лучше.
Мы знаем! Гриша заторопился. Мы все знаем. Ты с заозерскими мужиками войной на Тизенгаузенов ходил. Давеча заозерских восемнадцать человек в тюрьму угнали. А в Пеньянах до сих пор драгуны стоят. Кони у них вороные, громадные
И про коней знаешь? слабо усмехнулся Иван. Ну ладно. Слушай хорошенько: вот папашка твой, Иван Иванович, знаком мне, правильный человек, ну все ж таки и ему, родному отцу, не говори пока что обо мне. И Редалю, леснику, нельзя. Слышите?
Слышим.
Сурьезное дело, ребята!
Иван долго молчал. Потом заговорил вполголоса:
Помнишь, Гриша, увезли меня на телеге в город? Тэкля еще тогда стояла, глядела, и ты рядом Ну, привезли меня в город, кинули в тюрьму. Военный суд скорый, да, видно, таких, как я, не один оказался. Судьям работы прибавилось, не управились. И вотк ночи дело было, в сумеркикто-то бросил мне на койку черную шинель. Ктои до сих пор не знаю. Черные шинели конвойные носят. Не могу понять, к чему бы эта шинель. Однако молчу. Приходит ко мне в одиночкуэто такая загородка с каменными стенами на одного человека, приходит надзиратель, старичок, становится ко мне спиной, начинает керосиновую лампу заправлять, пора, значит, для меня свет зажечь, в темноте мне жить не полагалось. А лампа там с сеткой такой, или, верней сказать, с решеткой. Он сетку сымает, кряхтит, лезет за спичками И тут меня будто кто толкнул: «Чего ждешь, Иван?» Накинул я на себя черную эту шинель, иду на носках, чуть слышно, в коридордверь-то незапертой осталась. А старичок-надзиратель глуховат был. Вышел я во двор Как-то и не помню толком, что дальше-то было. Иду я будто по дворуну, как во сне, а мне кличут: «Куда пошел, за табаком?» А потом через минуту: «Прохорыч, за табаком, спрашиваю? Э, глухой черт!»
Поручик наш в полку меня за гимнастику хвалилесть такая солдатская наука. На козлах я всякие штуки свободно мог выделыватьи так и сяк, и на косяк, и вверх ногами. И вот, видно, пригодилась мне эта наука. Пошел я в дальний угол двора, подхожу к стене, подпрыгнул, ухватился в темноте за что-то Не помню опять, как это мне удалось, со стены спрыгнул в поле, в глазах черно, идухромаю. Вскорости бежит кто-то, догоняет меня. Ну, значит, смерть пришла: оружия-то у меняодни кулаки. Догоняют меня двое, суют узел: «Переоденешься, солдат». Говорят по-русски, а по говору слышнолатыши. К каким-то огородам привели меня, потом вывели к лесу: «Ну, теперь иди, сам себя спасай». Заговорили друг с другом по-латышскине понял я о чем. Развязал узелтам одёжа вольная: пиджак, штаны. А шинель взяли они у меня обратно. Спрашиваю: «Братцы, за кого мне бога молить?» Один, сурьезный такой, говорит: «Вас постановила освободить боевая дружина», и еще что-то сказалтех слов я не запомнил: мудреные. Ну, подался я в лес, переоделся и вот хожу с той поры от сосны к сосне Оголодал, страшное дело!
Неясный свет занялся вверху, предутренний ветер прошумел по верхушкам деревьев.
Иван будто вспомнил что-то:
А вы как попали сюда, ребята? Я на огонь шел постоял за кустами, глянул на васчто за притча! Сказать, в ночном мальцытак коней нету Или, неслухи, потихоньку ушли из дому?
Мы потихоньку и вернемся, никто не узнает, сказал Гриша.
Иван поднялся:
Поспешайте, ребята. А то не миновать березовой каши. Прощайте.
Дядя Иван, мы тебе хлеба принесем.
Ну, спасибо. Вот уж спасибо! Только смотри, чтоб никто не видал. Положи хлеб вот в эти кусты, в орешник, я приду, возьму. А меня днем не ищите.
Он обоим им подал руку, как большим.
Мальчишки пошли прежней дорогой к усадьбе, вышли в поле. Снова свежий ветер прилетел издалека, пошевелил им волосы, приник к лицам, горячим от бессонной ночи, пошептал в травеисчез. Льдистый блеск звезд побледнел. И далеко, в неизмеримой дали, лег узкий зеленый рассвет.
Одна лишь живая душаСобакевич встретил их в усадьбе, зевая и потягиваясь. Он дружески обнюхал мальчишек и проводил Гришу до самого дома. Там он удивленно задрал морду, нюхая шершавые Гришины пятки, Гриша лез бесшумно в раскрытое окно: это, конечно, был непорядок, и пес брехнул на всякий случай. Но тут же, пружинно изогнувшись и лязгнув яростно зубами, принялся искать у себя злую блоху. На брёх никто не отозвался. Все спали. Но только добрался Гриша к постелиу хлевов стукнули ведрами. И слышно было, как зазвенела в гулкий подойник струя молока.
Только через час после того, не раньше, зашептала в чуланчике бабушкастала на молитву.
15
С этого времени жизнь мальчишек наполнилась тревогой и счастьем. Как же иначе, если не счастьем, назвать ту упоительную и опасную тайну, в которой сам живешь и действуешь!
Теперь оба они были постоянно голодны: то и дело Гриша просил хлебаи после завтрака и перед обедом Скоро у них скопился запасгруда ржаных ломтей и четыре куска сахара. Все это они снесли под вечер в знакомый орешник в лесу, выбрали место посуше, наломали веток, закрыли ими припасы. И домой после этого идти не хотелось. Ивана они не виделине важно! Они, может, и не увидят его больше.
Но зато с каким жаром они вспоминали: Иван пожал им руки, как большим, уважительно. И обсуждали, когда придет он за хлебом: сегодня или завтрадолжно, сегодня ночью, и сразу ль найдет, не много ль они накидали веток сверху.
А вдруг не увидит?