Отсюда и начнем, негромко сказал Кирилл. Бери, студент, кисть, ведерко, а я прогуляюсь.
Безлюдье Вставать жителям этих мест к пяти утра, никак не позже, сейчас имсамый сон.
И все-таки Кирилл прошелся в одну сторону, потом в другую. И, вернувшись к Грише, сказал коротко:
Действуй. Я покараулю, у меня глаз острей.
Гриша торопливо обмакнул кисть в ведерко с клейстером, мазнул по стене, налепил листовку и осторожно провел по ней ладонью: бумага легла ровно, без пузырей, без морщин. Потрогал углыи они не отстали, клейстер был хорош.
Сам варил, не удержался от шутливой похвальбы Комлев. Наша фирма известная.
Двинем дальше?
На воротах бы налепить
Что ж, можно и на воротах.
«Что ж»! Там посажен сторож нехорош, вот тебе и «что ж»!
Подошли поближе. В раскрытой настежь, тускло освещенной проходной будке сидел, утонув в пахучем тулупе, бородатый дядя вида дремучего, нелюдимого.
Он не спал и, увидев прохожих, зашевелился и крякнул нарочито громко.
Кирилл шепнул Грише:
Я его заслоню, а ты не зевай.
Он подошел к сторожу вплотную и заговорил просительно:
Спичек, милый человек, не найдется? Мои отсырели
Ишь ты, как я тебе мил стал! пророкотал бородач. Ну, не льни, не льни ты ко мне, ради бога! Некурящий я.
Он вдруг с быстротой, которой от него и ждать было трудно, нырнул головой под локоть Кириллухотел разглядеть, что делает у ворот неведомо откуда взявшийся студент.
Отойди! закричал он на Комлева, почуяв неладное. Ты кто таков? Уходи отсюдова!
И до чего ты, дядя, зол!
Ты зато добрый! Мне, может, не до тебя сейчас. Мне, может, в обход идти по заводскому двору.
Он повернулся к Комлеву обширной своей спиной, захлопнул дверь проходной будки, исчез.
Кирилл сипло, приглушенно засмеялся:
Видал? Ну, друг, орудуй!
Гриша наклеил две листовки на обе створы ворот и хотел было идти дальше, но в это время дверь проходной открылась, и сторож заорал на Комлева:
А ты все тута?
«Тута», передразнил его Кирилл. Ну ладно, не сердись, дядёк, спи спокойно. Только вот царство-то небесное не проспишь?
А оно мне покамест ни к чемуцарство небесное. Ты уж сам к нему поторапливайся, коли охота пришла.
Ишь ты какой!
Да уж вот такой.
А сердишься зачем?
Время сердитое.
Давно на этом месте?
Второй год Держи спички! Сторож погремел коробком, протянул Кириллу.
А раньше ты, дядя, где работал?
Землю пахал. Пока было чего пахать.
Кирилл, пряча лицо и спички от дождя, с трудом раскурил цигарку.
Гриша молча потянул его за рукав.
Комлев отмахнулся:
Погоди. Дай с человеком поговорить. А что, друг, сидеть тут, в будке-то, дело для тебя подходящее?
Оно бы подходящее дело кабы время другое.
А что жвремя?
Сторож помолчал.
Колышется народ, заговорил он, осматриваясь по сторонам, хотя дальше двух шагов все равно ничего нельзя было разглядеть. Колышется народ. Ровно река в ночь, в ненастье, все бьет, бьет в берег Боязно. И темно кругом. И что к чему, нам не видать.
Ой, не прибедняйся. Разглядишь небось.
Другой раз сижу я тут, сижу в своем тулупе, от тулупа псом несет: со второго года войны перестали нам бараньи тулупы выдавать, из собачьих шкур наладили выделывать А кругомглушь, ночь, тоска. И сам сидишьпсом цепным. И вправду задумаешься: а не уйти ли мне с этой должности?
Нет уж, дядя, ты лучше не уходи.
Это почему ж?
Можно и на этом месте пользу оказать людям.
Сторож вдруг вскинулся:
Ты мне, парень, крючки-петельки не закидывай! Проходи отсюдова!
Да чего ты, чудак, испугался?
Ты больно храбрый. А я опасаюсь. Сказал: боязно мне.
Чего ж опасаешься-то?
Мастеровому человеку, конечно дело, море по колено. А наш брат приучен опасаться.
Как это ты сказал: «колышется народ»? Верно! А тебе разве рукаидти против народа?
Как же это можно: против народа?
Где-то за мостом со злой тревогой засвиристел полицейский свисток.
Тикай отсюдова! заорал сторож свирепо.
Уже далеко от завода Комлев с радостным возбуждением проговорил:
Слыхал, Гриша, разговор? Народ-то колышется!
24
Сидел сдавший сменщику ночное дежурство сторож Иван Козлов у своего тезки и соседастаршего дворника на подворье у Черной речки. Подворье было огорожено высоким забором; над забором торчала на шестах далеко видная вывеска: «Чайная и кухмистерская Д. В. Васильева».
Гололед, пожаловался тезке Иван Козлов. Крепко гололед ударил после дождей. Я у самого твоего подвала чуть нос себе не раскроил. Видно, твой Дормидонт песочкуи того жалеет.
Выходит деложалеет.
На грош пятаков наменять норовит. Оштрафует его полициянебось дороже песку встанет.
Не оштрафует. А и оштрафуеттак на рубль. А он ей я так рубль дает. Околоточному прямой расчет целковый этот себе в карман положить, а про штраф не думать.
Околоточный Ныне околоточный мне в рыло кулаком нацелил. Ну нет, на этот раз не достал.
За что ж это он?
Листы какие-то на заводских воротах вывесили. Должно быть, ночью. Что за листыоткуда мне знать? Я малограмотный.
Что ж, ты в эти листы так и не заглянул?
Говорю тебе: я малограмотный.
Иван-дворник недоверчиво усмехнулся, погладил золотистую своюво всю грудьбороду.
Гость вдруг рассердился:
Зачал бородищу утюжить! И ухмылочка эта твоя Полгода прошло, как я тебя знаю, а понять до сих не могу, что ты за человек. Намедни про Сибирь мне чего-то толковать принялся: мужики, мол, там богаче наших живут. Да разве это мыслимо? Плетешь подчас несусветное. Сибирь потому и называется так, что хорошего там мало. Недаром же у нас на деревне ругаются: «сибирный ухорез».
Да ты ж не бывал в Сибири!
А ты бывал?
И я не бывал. А читатьчитал.
«Читал»! Умником себя полагаешь. А гостя принять не умеешь. Скинул я с себя тулуп, а теперь чую: зябко. Вон сколько дров сложено в углуцелая поленница, а подвал твой не топлен.
Его не натопишь.
Что ж, мне сызнова тулуп надеть? Да и домой топать?
Твоя воля.
Да я гостить к тебе, борода, пришел!
Гостю рад. Рассказывай, Иван, чего надумал. Не хитри.
«Не хитри»! Ты больно премудрый!
Рассказывай.
Чего рассказывать?..
Иван Козлов засопел сердито, нахмурился. И не выдержал:
Утром прибежал этот стрюцкий. Пальтецо коротенькое, шапочка маленькая, нос клюковкой. Ипрямо ко мне: «Проспал, сукин сын!» А, думаю, это, значит, из-за тех листов, что на воротах Я ему «Полегче, господин стрюцкий, времена ныне не те». «Кэ-эк разговариваешь, морда?» А ты сам посуди, Иван: что я, на всех ночных прохожих должен кидаться? И так уж себя псом цепным понимать начал. Идут, скажем, сколько там ихдвое или трое Можетмастеровые, можетстудент какой. Разве ж могу я знать, что у них на уме? Не могу. Сторож не для того поставлен, чтоб на людей собакой рычать. Верно?
Верно. Ну дальше?
Дальше заявляется околоточный. Рожас котел, красная, колером в малину ударяет. С простого напитку так и на морозе не краснеют, это он, значит, портвейн глушит. Или же мадеру. Ты как считаешь?
Да брось ты про мадеру! Дело говори.
А дело такое, что надумал околоточный кулаком мне под самый нос залезть. Кулакв белой перчатке, а весит, надо думать, с пуд, не меньше. И вот уж не знаю, перчатку он пожалел или по глазам моим увидалсдачи дам, ну, только прошел мимо, в контору.
Неужто дал бы ты сдачи?
Дал бы! Пусть потом гонят меня в эту самую твою Сибирь гиблый край!
Коли так, молодчина ты!
Вот уж сам не умею разобрать, кто я такой. Боязно мне. Вот тебе и молодчина!
Кого ж боишься? Околоточного?
Иван Козлов, бормоча себе под нос, надел тулуп, взял в руку шапкуи не ушел, остался.
Боюсь от народа отбиться. И, как в темной воде, ничего мне не видать. Нет ли такой книжечки, чтоб от нее просветление в голове настало?
А говоришьмалограмотный.
По складам разберу. Может, и до сути бы дошел. Не сразу, так по прошествии времени.