Через силу, крепко сжав зубы, заставил он себя к сроку выйти на пристань.
Грузили на Черной речке сосновые бревнамачтовый лес. Грише пришлось работать в паре с Телепневым, молодым деревенским парнем, которому еще не вышел призывной срок. Был Телепнев с виду неказисттолстогубый, белесый, с медвежьими глазками. Но зато и сила у него оказалась медвежья. Грузчики за неповоротливость звали его Телепнем и уважали за силу.
Взявшись с Телепнем за бревно, Гриша поневоле скривился: весь он был словно цепами измолочен.
Телепень сразу же спросил безжалостно:
Ай зубы заныли?
К полудню, однако, боль немного разошлась, уже можно было терпеть
На следующий день дело пошло легче, а через неделю грузчики перестали насмешливо приглядываться к студенту: признали своим.
22
Прошел месяц. Осенняя слякоть сменилась морозцем, выпал первый снегна мостовых он сразу исчез, а на карнизе Гришиното окна долго лежал, постепенно темнея от копоти фабрик и заводов.
Из первого же заработка Гриша купил на Сенной у заезжего солдата зеленую австрийскую шинель: в одном пиджаке, хоть и стеганном на вате, выходить на пристань было уже холодно.
После месяца работы латышский домотканый пиджак остался невредим, а шинель на третий день прохудилась на локтях. Это бедой не было: другие грузчики приходили в лохмотьях.
Телепнев оказался неплохим товарищем. Только не в меру удивлялся Грише:
И голова у тебя не пухнет? От наук?
Подружился Шумов еще с двумя грузчиками: один из них был пожилой бородач, Кузнецов, человек, видавший виды на своем веку, побывавший даже в Сибири, о чем он, впрочем, вспоминал нехотя; другого все звали запростоМитей. Митя отличался незлобивостью, дружелюбием, всегда был готов угостить соседа махоркой, но хвастать любил сверх всякой меры:
Ты знаешь, какой я человек? Я такой человек
И дальше шли рассказы о необыкновенных Митиных удачах: как ловко он купца обманул, как его самого графская дочь полюбила, как он друга своего из смертельной беды выручил
Если грузчики и смеялись над Гришей (не смеяться было нельзя: как же это такстудент за мужицкую костоломную работу взялся, стало быть грош цена его ученью), то выходило это у них необидно. Грише с новыми товарищами было легко.
А скоро и работа перестала казаться костоломной. Он к ней привык.
Дома Григорий Шумов заметил, что Шеляган при встрече с ним держит себя как-то по-новому: поглядывает на него внимательно, с затаенным интересом.
А однажды, в воскресный вечер, он зазвал к себе Шумова пить чай.
С настоящим ландрином, хитро прищурился он при этом.
Ландрин действительно оказался настоящим, довоенного качества леденцамииз чистого сахара, с кислинкой, как полагается, с запахом дикой груши.
Тимофей Леонтьевич и Гриша долго пили чай, с удовольствием посматривали друг на друга и больше помалкивали.
Наконец Шумов засмеялся:
А ведь вы приглядываетесь ко мне, Тимофей Леонтьевич!
Токарь взял со стола жестяную коробку из-под ландринана ней были нарисованы желтые верблюды на фоне синего неба, побарабанил по ней в задумчивости темными пальцами, помолчал.
Приглядываюсь, признался он. Верно, приглядываюсь. Кирюша Комлев по приятельству рассказал мне как бы поинтеллигентней выразиться?.. про начало вашей биографии. Что ж, начало хорошее!
Гриша покраснел:
Зато продолжение неважное.
Это вы про питерскую свою жизнь? А давно ли вы здесь? И полугода нет? Ну, тогда правильнее сказать, как пишут в толстых журналах: «Продолжение следует». У вас, Григорий Иванович, продолжение следует!
Да, по совести говоря, только на это я и надеюсь. А вы давно живете в Петербурге?
Давно. С перерывами. Лет восемь работал в Николаеве, на судостроительном. Потом одолела меня «охота к перемене мест». Но это разговор особый
Токарь опять помолчал. У него была какая-то своя манера молчать: посмотрит на собеседника, шевельнет бровью, отведет глаза, потом опять глянет Получалось, что он продолжает беседу, только без слов.
Видел я, сказал он наконец, на вашем столе книжку Чернышевского «Что делать?». Это у вас из библиотеки?
Нет, своя.
А другую книгу под тем же заглавием не довелось вам прочесть?
Под тем же заглавием?
Да. «Что делать?» называется. Шелягин посмотрел на Гришу пытливо и, вспомнив что-то, засмеялся добрым смехом. Я из-за этой книжки греческими богами занялся. Читаю: мысль ясная, все мне понятно Да мало сказатьпонятно: все крутом светлей стало! А вот некоторые места, слова отдельные по части мифологии, они для меня недоступны. Что ж? Пришлось мне заняться древними богами, узнать всю их подноготную. И скажу я вамне лишнее дело оказалось. Потом заново перечитал «Что делать?»не один раз Суть, конечно, не в мифологии. Но хотелось понять каждое слово.
Гриша слушал его со сложным чувством. Вот сам он, Григорий Шумов, студент, «образованный человек», про греческих богов знает с десятилетнего возраста, слушает лекции Юрия Михайловича, Владимира Владимировича, пишет реферат о Шарле Фурье
А похоже, что токарь Шелягин знает больше егои как раз в том деле, которое для человека важнее всего.
Ну, в ваши-то годы, Григорий Иванович, словно ободряя его, сказал Шелягин, я и слыхом не слыхал об этой книге. Больше того скажу: не встреть я в жизни своей замечательного человека, Бабушкина Ивана Васильевича, я, может, так и не прочитал бы ленинского «Что делать?».
Гриша приподнялся в волнении, хотел сказать что-то
Но Шелягин предупредил его, круто переменив разговор:
А знакомства с Кириллом Комлевым вы не бросайте. Ведь вы свои люди, земляки? Как это он сказал: «на одном плетне онучи сушили»!
Деды сушили.
Ну, одним словом, знаете вы его хорошо. От себя добавлю: человек он прочный. Горяч маленько. Но товарищ верный. Не надо терять дружбу с ним. Да он и сам будет заходить, я ему уж наказывал об этом
Уходил Гриша от Шелягина ночью. Прощаясь, Тимофей Леонтьевич приоткрыл свою дверь, прислушался. За ситцевой занавеской протяжно посвистывала носом Марья Ивановна. Токарь прошептал:
Ну, вот так-то оно и лучше. Пусть спит старушка божья.
Гриша тихонько, на цыпочках, пробрался в свою комнату.
23
Комлев и в самом деле стал часто бывать в знакомом домике на Черной речке. Находились у него дела к Шелягину. Было о чем потолковать и с Гришей.
С середины декабря пошли оттепелис гнилыми туманами, а то и с мелким, на весь день, дождиком.
Однажды вечером Гриша особенно досадовал на дождьне ко времени.
Но Комлев, придяуже поближе к ночи, отряхнул у железной печки барашковую свою шапку и проговорил с одобрением:
Погодка хороша! Как на заказ.
Дождь нам не помешает?
Ну, что ты! Этот дождикна нашу картошку. Ты готов?
Давно тебя жду.
Тогда пошли!
Какая темень была на улице! Еле маячил у моста через Черную речку одинокий фонарь. Если бы не он, и не разглядеть бы городового, грузно-черной тумбой торчавшего на перекрестке.
Не боязно, Григорий Иванович? спросил Комлев, судя по голосу, усмехаясь.
А тебе? строптиво ответил Гриша.
В ответ Кирилл, проходя мимо городового, запел лихим тенорком:
Яотчаянный мальчишка,
Я собой не дорожу!
Если голову отрубят,
Я полено привяжу.
Прошли деревянный мост. Повернули за угол.
Перед закрытой дверью булочной шевелилась в мокрой мгле непривычно молчаливая толпа женщин: уже выстраивалась очередь за хлебом. И стоять им тут, рабочим женкам всю ночь под дождем, чтобы получить утром по куску мокрого, похожего на глину, «усатого», с мякиной и острыми остями хлеба, от которого болели животами ребята и угрюмо бранились вернувшиеся после четырнадцатичасовой работы усталые мужья
Никого не было здесь в этот час, кроме понурых, молчаливых женщин. И ничего не было слышно, кроме монотонного шороха дождевых потоков в водосточных трубах.
Комлев с Шумовым шли теперь молча.
Еще раз свернули они в сторонуи подошли к глухой кирпичной стене завода.