Разглядев при тусклом свете студента, он вежливо снял с головы барашковую шапочку пирожком, какие чаще всего носили молодые рабочие.
Извините, проговорил он, я думал, это Тимофей Леонтьевич.
А его, кажется, нет дома. Гриша подошел к двери в комнату Шелягина и на всякий случай постучал. Он не приходил еще.
Вот досада-то! огорченно сказал вошедший и повернулся уходить, но не ушел, словно раздумывая.
Луч чахлой лампочки упал на негосвету хватило ровно настолько, чтобы осветить черную бровь, круглый соколиный глаз, смуглую щеку и сердце у Гриши забилось.
Неужто дядя Кирюша?!
Вошедший круто обернулсяэто был Комлев; все тот же, каким знал его и любил Гриша за веселый нрав, за удаль, которой тот славился на всю деревню Савны и даже далеко за ее околицей Только лицо Кирилла, прежде худощавое, как будто раздалось вширь да плечи стали еще могутней.
Дядя Кирюша!
Комлев осторожно вгляделся в Гришино лицо:
Не признаю.
Ну как же так?
Ей-ей, не признаю.
Да я же Шумов Григорий. В «Затишье» встречались Забыл?
Забытьне забыл, а поверитьникак не поверю, Ивана Иваныча наследник, что ли?
Ну да!
Вот история-то! Ты что ж, теперь с ясными пуговицами? Встретил бы я тебя на улицени за что не угадал бы.
А я тебя сразу узнал! Ну, пойдем ко мне, потолкуем
Меня-то немудрено узнать: я как числился в дядях, так в этом звании и остался. А ты был мальчонкой, а теперь сам дядей стал. Вот оно в чем разница-то.
Кирилл вошел вслед за Гришей в комнату и спросил:
Стало быть, теперь мне тебя и обнять не полагается? Вон какая на тебе одёжа.
Полагается, дядя Кирюша Обязательно!
Они обнялись, потрясли друг друга по-мужицки, изо всех сил, и Кирилл сказал одобрительно:
Костью в батю пошел. Силенки хватает?
Не жалуюсь. А я знал, дядя Кирилл, что ты в Питере.
Ну как же! Я давно столичный житель. В пятом году, как подался из деревни, сперва плоты гонял на Двине, а потом сюда определился, в грузчики.
А на войну почему не попал?
Кирилл молча протянул на свет правую руку: вместо среднего и указательного пальцев торчали на ней два обрубка, похожие на разросшиеся мозоли.
На плотах бревном ударило. Да что ты все меня спрашиваешь, а сам про себя ничего не говоришь?
Да про меня что ж говорить? Вотучусь в университете. А больше и рассказать нечего.
«Рассказать нечего»! Да это ж самое удивительноеиз нашего брата мужика хоть один человек в бары попал.
За что ж ты меня обижать вздумал, Кирилл?
Обижать? Комлев спохватился. Верно, не то слово сказал, это меня твои пуговицы сбили А за то, что в бары не лезешь, дай-ка я тебя еще раз обойму.
Они опять обнялись. И опять Комлев сказал:
Костью широк.
В грузчики гожусь?
Хоть завтра могу определитьбаржи разгружать. Кирилл вдруг прищурился и залился тоненьким, не подходившим к его фигуре смехом:А своего знакомца, дружка моегоИвана-солдата помнишь? Тоже здесь, в Питере. И знаешь, кем он тут состоит?
Кем?
Кирилл опять засмеялся:
Иван теперь важная птица. На большой должности состоит Старшим дворником.
Вот бы его повидать!
Кирилл покачал головой:
А вот уж этого нельзя. Никак нельзя.
Он поглядел на Гришу, подумал. И будто решился:
Ладно. Тебе-то я могу сказать. Ты ведь к этому делу причастен. Помнишь, носил ты в лес Кейнину книжки, красивые такие, листки в них будто в голубизну малость ударяют, с черной печатьюорел лапы распятил, ну, все как полагается?
Паспортные бланки. Помню, сказал Гриша.
Одну из таких книжек Кейнин отдал Ивану. Годов ему по паспорту прибавили, бородищу мой дружок отрастил во всю грудь, до пояса, вероисповедание ему поменяли: из старовера православным сделали Ну, и ясное делофамилию вписали другую. Только имя, Иван, оставили. Но помни, Гриша: говорю тебе только как Шумову, как человеку, к этому делу причастному
Дверь приоткрылась, просунулась голова Шелягина.
Слушаю, слушаюбудто голос Комлева. Что за притча? Знакомы вы, что ли?
Мы с Шумовым родственники: деды на одном плетне онучи сушили! Вот встретились, разговорились
Да так, что и звонка не слыхали, сказал Гриша.
А я без звонкасо своим ключом. Не обессудь, Кирилл, заставил тебя ждать. И вы извините, сказал токарь Грише, нам с Комлевым на некоторое время придется уединиться.
«Некоторое время» затянулось. Гриша без устали ходил и ходил по своей комнате, радостно взволнованный. У него было такое чувство, будто он опять, после долгой разлуки, попал к своим.
Своим был Кирилл Комлев: своимэто он теперь понялбыл и Тимофей Шелягин И где-то, за Невской заставой, жила Катя Трофимова.
Нет, не один он на свете!
«Ты был к этому делу причастен», сказал Кирилл.
Причастен Уже в раннем детстве ему посчастливилось стать причастным к великому делу.
Как ясно встал перед его взором Кейнин, о котором упомянул Кирилл, непреклонной воли человек, вожак «лесных братьев», не прекративших и после пятого года борьбы с царскими властями
Правда, совсем еще малолетком был тогда сам Григорий, немногое еще знал, да и это-то немногое понимал больше сердцем, а не умом.
И сердце не обмануло. На него, малолетка, лег отблеск великого пламени.
Неужели теперь, став взрослым, не найдет он верной дороги?
Найдет!
Надо только подальше держаться от Барятиных, Сурмониных, Персицев, остерегаться краснобаев Зорко вглядываться в лица и в речи всех, кто встретится на пути. Не каждому верить
Но повстречаются, непременно повстречаются ему и настоящие люди. Возможно, онисовсем недалеко. Может бытьрядом!
Кирилл Комлев ушел от Шелягина не скоро и к Грише не заглянул. Должно быть, решил, что время позднее, люди спят.
Но именно поэтому он и пришелровно через день.
Не обиделся на меня за то, что я не попрощался давеча с тобой? спросил он Григория.
Обиделся.
Вот я и вернулся: улещать тебя. Ты и вправду ищешь работу?
Ищу.
Ну, к нам же ты не пойдешь? В грузчики?
Положение Григория Шумова к тому времени было не из легких. Последние гроши на исходе. И новый урок найти он не надеялся.
К Дормидонтуесть хлеб «в кредит» теперь тоже не пойдешь: пеклеванник в прославленной среди студентов плетеной корзине стал сперва походить на сырую оконную замазку, а с недавней поры и совсем исчез Даже корзину со стола убрали.
А почему бы мне и не пойти в грузчики? спросил он Кирилла.
Одежи одной порвешь больше, чем заработаешь. Сейчас мы бревна грузим, на нихсучки. Одежу порвешь.
Я знаю, что на бревнах сучки, а не цветки.
Кирилл почесал у себя в затылке:
Работали, правда, у нас до осени два студента, ну, у них только фуражки одни остались от их звания, куртки-то носили они попроще твоей. А один себе рукава придумал из брезентавроде мешков. На руки надевал, когда на погрузку становился.
Гриша молча полез в комод-развалюгу: там у него лежал стеганный на вате пиджак из домотканого сукна. Мать положила его в дорожную корзинуГриша ни за что не хотел брать: неужели еще в столице носить самодельщину? Самодельщина эта, неказистого бурого цвета, отличалась той как будто даже и неподвластной времени прочностью, секретом которой владели, кажется, только старые латышки, не успевшие расстаться ни с прялками, ни с дедовским ткацким станом.
Вот! торжествуя, показал он Комлеву неизносимый свой пиджак. Подойдет? И штаны есть такие же.
Кирилл взял материюпогладил ее по ворсу, потом против ворсаи одобрил:
Такую одежину, бывало, отцы носили, а дети с внуками донашивали.
Подойдет, спрашиваю?
Ну!
Тогда за чем дело стало?
Что ж По мне, хоть завтра на пристань выходи.
И стал Григорий Шумов грузчиком.
В первый день у него после работы до того ныли руки и плечи, что он, улегшись на утлом своем диванена обтянутых сатином досках, впервые пожалел, что нет у него постели помягче.
Наутро плечи не нылиони болели острой, будто ножом их резали, трудно переносимой болью.