На глазах у него показались слезы:
Пойми Она сказала, что и на порог меня не пустит, если я вернусь без тебя. Что мне делать!
Значит, он на самом деле страдает?
Что-то похожее на жалость шевельнулось в душе Гриши.
Молча прошли они вдвоем в тесную калитку.
Во дворе, у низкого каменного флигеля, в котором жил мастер швейной фабрики, тревожно гудели сбившиеся в кучку женщины.
И вдруг раздался полный отчаяния вопль.
Гриша увидел выбежавшую на крыльцо Дашу. Широко раскинув руки, она с криком упала на ступеньки и забилась в рыданиях:
Прощай, мой нелюбимый Простишь ли, родной?
Одна из женщинв старой потертой шубейке, с лицом худым и горестно сморщенныммахнула рукой и пошла к воротам.
Что с Дашей? шепотом спросил ее Шумов.
Муж помер. Женщина опять безотрадно махнула рукой. Жила с нимне радовалась, а смерть пришлагоре принесла. Сердце-то живое, привязчивое
Гриша остановился, не зная, что делать.
Он смотрел, как две женщины подняли Дашу, увели ее в дом.
Оставшиеся долго еще гудели во дворе, обсуждая случившееся.
И не один еще день, не одну неделю неутомимо будут перебирать в тесных квартирках захолустного питерского дома невзгоды Дашиной жизни.
Гриша вдруг заметил, что Персиц так и не ушел, стоит рядом.
Живут совсем неподалеку от непритворного человеческого горя всякие Сурмонины, Персицы, выдумывают себе от скуки разные чувства
Молча стал он подниматься по лестнице к себе домой.
Его встретиласловно ждалаМарья Ивановна и сразу же заговорила:
Убивается как Даша!
Гриша, не останавливаясь, прошел к себе в комнату. И эта старушка готова посудачить о Дашиной беде, да еще и собеседника ищет для этого занятия.
Но голос у Марьи Ивановны звучал не совсем обычно. Взволнованная чем-то, она, не спросясь, вошла вслед за Шумовым в комнату и, кажется, не заметила даже, что тут же стоит и чужой человек, Персиц.
Раньше, грешница, винила я ее. Да и разве я одна? Все бабы во дворе со мной заодно судили: и чего ей надо? Муж трезвый, старательный, зарабатывает хорошо, к ней ласковый Чего же еще? Да нет, видно, другого просила песенная ее душа. Она ведь сперва, как приехала из деревни, песни пела. Потом перестала. Выйдет только, бывало, к воротам, постоит, помолчит, вот и вся ее утеха. Григорий Иванович, вы тогда откройте мне, никого больше дома нету, пойду я к Даше, как бы с ней чего худого не вышло
«Песенная ее душа». Вот какие слова нашла повидавшая всячины на своем веку, ко многому притерпевшаяся, порядком очерствевшая старая жительница Васильевского острова.
Значит, и у ней сердце живое: постучалось в него чужое гореи оно приоткрылось.
Д-да, неприятно, конечно, принужденно проговорил Персиц. Но ты позволишь вернуться к нашему разговору?
Песенная душа, повторил Гриша. Ну-ка, поэт, найдешь ты такие слова?
Тебе они нравятся? пожал плечами Персиц. Что ж, на вкус и цвет
Глаза теперь у него были сухие.
Он говорил еще что-то, на этот раз голосом спокойным и рассудительным. Потом, удостоверившись, что Шумов его не слушает, обиделся и ушел.
21
На другой день явился Борис Барятин. Румяные его губы улыбались.
Встретил я опять красотку с вашего двора. Почему-то ее глазки заплаканы.
Ты про Дашу? Гришу покоробил игривый той Барятина. У ней горе. Муж умер.
Борис толкнул Гришу в бок:
Вот тут бы и утешить молодую вдовушку.
Шумов поморщился:
Как ты можешь Я же тебе сказал, что у ней несчастье!
Э, время все залечивает. Смотри, как бы кто другой тебя не опередил. Осушить такие прелестные глаза охотники найдутся.
Не хочу я продолжать подобные разговоры!
Борис захохотал:
Эх ты, монах в синих штанах!
Перестань!
Ну, ну! Орать на меня не было уговора.
Не было уговора и мерзости говорить.
Мерзости? Тоже мне еще рыцарь нашелся!
Рыцарь не рыцарь, а мерзостей говорить в моем присутствии не позволю.
Ах, в вашем присутствии? В присутствии столь высокой персоны? И как этоне позволишь? И при чем тут мерзость? Шутка простая
Бывают шутки мерзкие.
Студенты чувствовали, что в раздражении могут наговорить лишнего, о чем потом, может быть, и пожалеют, но остановиться уже не могли: разговор становился все более неприятным.
Сказал бы сразу, что это дама твоего сердца, я и не стал бы тебя задевать.
Ну, знаешь ли Если такдо свиданья!
Это как же позволите понимать? Гостюи «до свиданья»?
Да, гостюи «до свиданья». Не надо мне таких гостей! закричал Гриша, уже не владея собою.
Ты пожалеешь о своих словах, бледнея, проговорил Барятин.
До свиданья!
Нет, тогда уж не до свиданья. Апрощай! Подумать только, как отплатил ты мне за все, что я для тебя сделал!
Барятин, уходя, срыву распахнул дверь, и Гриша увидел у ситцевой занавески испуганно-любопытное лицо Марьи Ивановны, слышавшей весь разговор.
А вечером того же дня учтиво-наглый лакей вице-губернаторши принес Григорию Шумову конверт из великолепной полотняной бумаги, в котором лежал голубой надушенный листок: господин Шумов извещался о том, что с сего числа в его услугах не нуждаются.
Ах, Борис, Борис! Вот до чего ты, значит, дошел!
Никаких причин для отказа «от услуг господина Шумова» не былозанятия с Коко увенчались таким успехом, какого и ждать было нельзя: в балльнике лицеиста стали появляться самые высшие отметки. В чем же дело? Значит, Борис Барятин в жажде мести успел (и как поспешно!) побывать у «мадам» и в чем-то очернить недавнего своего приятеля. Это, конечно, не доставило ему больших трудов«вице-дуреха» и без того относилась к Шумову довольно кисло по причинам, для него неизвестным.
Ну, уж подобного поступка от Барятина все-таки никак нельзя было ожидать.
И, однако, сомневаться, не приходилось. Недаром же он сказал уходя: «Ты пожалеешь».
Ответа не будет? спросил лакей, с пренебрежением оглядывая убогую обстановку студенческой комнаты.
Нет!
Так вот как все вышло.
Ехал в столицу из уездного городка парень, немного угловатый, среди сверстников слывший почему-то за умного, ехал с самыми светлыми предчувствиями, загадывал: если встанет поутру наперекор сегодняшнему ненастью солнце, тогда все «с самого начала» пойдет счастливо.
Вот оно, твое счастье, Григорий Шумов! Кого искал, того (или той) не нашел. В первом же человеке, в котором надеялся встретить друга, обманулся. Заработок потерял.
В унынии лег он на диван, закинул руки за голову и долго лежал в темноте.
В квартире было тиходолжно быть, все ушли.
Такая тишина как нельзя больше располагает к грустным размышлениям.
Потерять заработок в его положениине шутка А впрочем, черт с ним, с заработком, если при этом приходится быть обязанным фальшивому человеку. Жалеть не приходится!
Гриша теперь чувствовал к Барятину нечто вроде гадливости: с какой стороны ни поглядеть, иначе как подлостью поступок его не назовешь.
Даже если он сделал это сгорячавсе равно, нет ему оправдания!
В передней (в узком пространстве между занавеской и входной дверью) еле слышно всхлипнул колокольчик; кто-то тронул его чересчур осторожной рукой.
Гриша переждал, прислушался. Никто не открывал.
Колокольчик звякнул слышней. Ничего не поделаешь, придется вставатьв квартире, кроме него, никого нет. Даже Марья Ивановна, значит, ушла куда-то по соседству, поделиться свежими новостями.
Гриша с досадой поднялся, нашарил в темноте спички и пошел зажигать висевшую на жестяном щитке, у самого косяка входной двери, маломощную и чрезвычайно пахучую керосиновую лампочку.
Колокольчик звякнул, на этот раз уже с нетерпением: раз, другой, третий.
Ни Марья Ивановна, ни соседи Гришины так не звонили. Кого это еще принесло? Не Персица ли снова?
Сейчас! крикнул он сердито, закончил возню с заросшим сажей фитилем лампы, надел стекло и, не спрашивая, кто звонит (бояться тут не было в обычаеоткуда взяться в такой квартире имуществу, привлекательному для злоумышленников?), открыл дверь.
Руки вверх! громко сказал шагнувший через порог рослый человек.