Знаешь, что сие значит?
А что?
Это он предупредить заходил. Дескать, через стенку все слышно. А за другой стенкой кто живет?
Портниха. Онаглухая.
А все-таки лучше на эти темы не говорить. Особенно со мной: дело-то бесполезное.
На другой день Гриша спросил у Шелягина:
Через стенку все слышно? Каждое слово?
Да разве ж это стенка! Переборка дощатая. Только что обоями для красоты оклеена.
К Шелягину, бывало, заходили, больше по воскресеньям, рабочие с завода, человека дватри, Гриша голоса слышал, а слов не разбирал; только сейчас он понял: говорили-то у токаря вполголоса.
Значит, вчера все было слышно? Вы только по правде, Тимофей Леонтьевич.
Да если по правде, то слышно. А я не прислушивался. Помню толькопро конс-пи-ра-цию что-то
Шумов покраснел:
Понятно. Спасибо за урок. А Франс, поди, и не нужен вам?
Вот беда-то, улыбнулся Шелягин, некогда мне читать. А жаль: Франсписатель, я так считаю, замечательный!
20
Судьба такая, что ли? Люди, к которым Гришу влекло неудержимо, оставались далекими. Захочешь повидать кого-нибудь из них, так и через адресный стол не сыщешь.
А чужие, ненужные, те тут как тут.
Вот и сейчасстоит перед Шумовым на углу Первой линии Самуил Персиц и требует:
Отвечай! Чем ты объяснишь свое безобразное поведение?
«Безобразное поведение» Гриши Шумова состояло в том, что он ушел от Сурмониной, не попрощавшись. И вдобавок «увел» через день Катю.
Чем ты, повторяю, объяснишь?
Ничем не объясню.
Ну, это, конечно, самое простое!
Сейчас Самуил заговорит об Ирине Сурмониной. Ему-то самому говорить о ней интересно, а другим это, может, и ни к чему. Другие, может быть, хотят поговорить, ну, хотя бы о профессоре Платонове.
Тебе на этот раз не отвертеться! зловещим тоном проговорил Персиц. Разговор у нас с тобой будет серьезный. Пойдем посидим в Лермонтовском сквере.
Не хочу я сидеть в Лермонтовском сквере.
Уклоняешься?
Нет, не уклоняюсь. Просто пора мне домой, на Черную речку. У тебя, я вижу, недостатка в свободном времени нет? Если хочешь, можешь по дороге вести со мной серьезный разговор.
Что ж хорошо! Имей в виду, это меня не остановит. Прежде всего: я хорошо понимаю, что твоя гордость уязвлена. Но ведь Ирина не хотела ничего дурного, она действительно задумала сделать тебе сюрприз. Фантазия, конечно Она такая фантазерка! Целую неделю она носилась с этой мыслью: изумить тебя.
Кстати: профессор Платонов рассказал нам о происхождении слова «изумить». В старину изумиться значиловыйти из ума, потерять сознание, упасть в обморок. Дьяки при пытках на дыбе записывали: «Пытали сего татя до изумления» или: «Дондеже не изумился».
При чем тут профессор Платонов?
А в девятнадцатом веке уже говорили: «удивился до изумления». И постепенно выражение «изумляться» стало обозначать крайнюю степень удивления. И еще очень наглядно профессор Платонов объяснил однажды
Я спрашиваю: при чем тут Платонов?
А при чемСурмонина? Тебя не интересует Платонов, меняСурмонина.
Ты никогда не любил!
Никогда не любил? Ну, это как сказать
Сколько раз встречались Грише девушки, которые не только нравились емуэто слово было бы, пожалуй, слишком слабым, они прямо-таки вызывали его восхищение. Даже восторг!
В свое время на балу в женской гимназии Довгелло, смеясь и чувствуя себя, видимо, совершенно свободно, познакомил Гришу с Верочкой Головкиной, маленькой блондинкой с беленьким личиком, на котором застыло не то сонное, не то мечтательное выражение. Очень ее украшали льняные пушистые локоны. Во время вальса один локон легонько коснулся разгоряченной Гришиной щеки, ощущение, которое никакими словами не передашь! Он понял, что жизнь его сохранит свою ценность только в том случае, если у него останется хотя бы тень надежды на дальнейшие встречи с Верочкой Головкиной. Верочка эти встречи милостиво обещала.
Затем на том же балу Гришу подвели к черноокой Тамаре, фамилию которой память его не сохранила. Как шло к ней это имя, тогда еще довольно редкое в России! Царица Тамара Продолговатые, темными миндалинами глаза, пушок над коралловым ртом, волна черных кудрей, куда там до нее Верочке Головкиной!
А Груня? Аристократически надменная Грунястройная фигурка, тонкий профиль, огромные строгие глаза На этот раз дело было посерьезней: о ней Гриша думал долго, месяца два, если не больше. Пренебрегая опасностями, он даже пошел взглянуть на ее отцамаркера при бильярде в пивной Познанского. Грунин отец оказался невзрачным, плешивым мужичонкой в засаленном жилете, в сатиновой рубахе с заплатой на локте.
Потом были встречи с бойкой Аней Тиньковой
Но вот какая беда происходила каждый раз при этом: вдруг возникало в памяти лицо Нины Талановой, такое обычное единственное, неповторимое!
Однажды Нина ему сказалакак другу, конечно: «Знаешь? Любить много разэто все равно что разменять золото на пятачки. Дурень-то, может, и порадуетсявон сколько медяков добыл».
Положим, это не ее слова, она повторяла услышанное где-то или прочитанное, что она сама могла понимать в этих делахдевчонка И что мог понимать Григорий Шумов?
Ты еще будешь утверждать, что не заметил, какие у ней глаза? неожиданно спросил Персиц.
У кого? очнулся Гриша.
У Ирины Сурмониной.
Заметил. Глаза, по-моему, довольно, водянистые.
У ней русалочьи глаза! Пожалуйста, не воображай, что Ирина страшно заинтересована тобой. Если она чем-нибудь сейчас и заинтересована, то только одним: испытать на тебе свою власть, как она испытывала ее в свое время на мне. Да и на многих других.
Какая там власть! Чепуха. Слушай-ка, вот уже и Средний проспект. Если ты будешь все время говорить о Сурмониной, а яо Платонове, ты не успеешь закончить свой серьезный разговор.
Я буду на этот раз говорить о тебе. Что твоя гордость уязвлена, это, по-человечески, понятно. Родители Ириныпомещики, а твой отец работал у них садовником. Как это там называетсяклассовая ненависть, что ли? Правильнее было бы сказать: классовая зависть. Класс неимущих завидует классу обеспеченному. Это, в сущности, и есть марксизм.
Это, в сущности, и есть пошлейшая болтовня, марксизм тут ни при чем.
Позволь! Ты ведь при мне сказал Ирине: «Я недостаточно образован для того, чтобы считать себя марксистом». Как же ты можешь судить о предмете, в котором ты не осведомлен? Где логика? А вот я тебе с неопровержимой логикой сейчас покажу, на чем основаны твои поступки. Ты, оказывается, знал и сестру Ирины.
Да какое там «знал»! Видел в детстве издали: ходят по саду две девочки в платьях с оборками, вот и все.
«Вот и все»! Действительно, ты сказал все, чтобы объяснить свое поведение. Девочки, были в платьях с оборками. И, должно быть, в красивых башмачках? А ты бегал босиком. В рваных штанах. Верно?
Верно.
Ну, вот видишь.
Вижу вдали Черную речку. Поторапливайся с серьезным разговором.
Я все время говорю серьезно, Шумов! Будь выше мелких чувств! Забудь зависть
Гриша захохотал:
Вот угадал-то!
Конечно, угадал. Ты даже ничего не спросил у Ирины о ее сестре. А между тем жизнь ее сестры сложилась трагически. Сперва у ней как будто все шло удачно. Представь себе, она вышла замуж за миллионера! Обстановка у Ирины куплена ведь на деньги сестры, мать у них хоть и богата, но прижимиста. А теперь выяснилось: миллионер оказался грубым животным, Иринина сестра его больше не любит, ее жизнь разбита.
Ужасно!
Ты можешь смеяться над этим?
Нет, я не смеюсь. Я хочу плакать.
Еще в реальном училище ты почему-то считался очень умным. Но никогда не было в тебе этой, как бы сказать душевной тонкости.
Да что ты?!
Несомненно. Никогда в тебе не было ее, душевной тонкости.
Ты прямо меня убиваешь.
Рассказывают при тебе о попытке к самоубийству Ирининой подруги Люси Дзиконской, а ты молчишь, как пень.
Ну, вот и Черная речка. Мы пришли.
Протяни руку Ирине! Она, правда, сумасбродка фантазерка
Персиц вдруг замолчал и низко опустил голову. Потом выпрямился и взглянул на Шумова с отчаянием.