Времени нет, времени нет!..зачастили все наперебой.
Странно, что вы выбрали себе науку, которую не любите,сказала Сильвия Александровна.Как же вы сами будете преподавать? Сколько тогда вопросов повиснет в воздухе? Посмотрите в свои тетради!..
Как-нибудь подтянемся,пробасил Поспелов.Словари там, разные пособия...Он безнадежно махнул рукой.Эх, все упования на реформу, тогда, черт-те, все одинаково с панталыку собьются...
Снова смех. Касимова нахмурилась, величавым мановением установила порядок.
В аудитории не принято упоминать черта и панталык,сказала она Поспелову.Кто еще хочет выступить?
А как же с контрольным диктантом перед экзаменами?спросила Кострова.Кто на двойку напишет, не допустят?
Как и следовало ожидать, шум поднялся страшный, и все напали на Кострову:
Что ты болтаешь!.. Такого сроду не бывало!.. Незаконно!.. Не имеют права!.. Мы и не пойдем на диктант!
Касимова, по-видимому, несколько растерялась. Подождав, пока утихли, сказала:
Меня удивляет эта буря в стакане орфографии. Я вынуждена отложить вопрос об освобождении вас от занятий и рассмотреть его заново в деканате. Товарищ Реканди покажет нам ваши последние работы, и мы...
Ой! Наши работы!..вдруг всполошились и тихонькие.
Да, покажет работы, и мы примем то или иное решение.
После этого Тамара Леонидовна вновь обрела величавость и заговорила о желательном моральном облике студента. Скоро всех укачало одинаково, и тихих, и буйных.
Я думаю, мы придем к соглашению, товарищ Реканди,любезно сказала она в коридоре, после звонка.Вы принесете мне их тетради, дорогая? Или отдайте Астарову, я с ним посоветуюсь...
«Моим унижением, дорогая, вы насытили свою кровожадность,мысленно сказала ей Сильвия Александровна,и теперь вы милостивы...»
Возле лестницы они расстались.
Следующий час был свободный. Чтобы не сразу вернуться на кафедру, Сильвия вышла через боковое крыльцо во двор, села на скамью. Под осенней березой самое подходящее место для такого настроения
Как все обнажилось в этой аудитории. Им совсем не важно, хорошо ли, плохо ли она преподает, им надо разделаться с помехами и получить диплом. А ей? Ей скучны эти диктанты. Неправда, что она не умела объяснять, но правда, что занятия велись бессистемно. Пока она не напишет диссертацию, более интересной работы ей не дадут, нечего и надеяться. Об этом и надо помнить, не рассеивать по ветру дни, недели, годы... Касимова не умна, однако у нее и диссертация, и доцентура, ей не нужно ходить в шестую аудиторию и диктовать всякую чепуху отставшим студентам. Диктуют не доценты, а отставшие преподаватели.
Четверть двенадцатого... Солнце светит, береза шелестит, как ей и полагается. Не нужно больше думать о шестой аудитории. Просто посидеть в тишине, пока идет этот длинный час.
Шестая аудитория понемногу отступила, будто такой и не бывало. Но вместе с аудиторией исчезло и солнечное сентябрьское утро, и странный сероватый луч пролег через весь двор до улицы. Когда-то Сильвия видела его во сне, сны эти повторялись. Серый луч, деревья, среди них дом, похожий на тот, что виднеется сейчас напротив. Сердце и во сне замирало так же, как сейчас, но было еще темнее вокруг, и во всемв серых деревьях, в белеющих цветах, в траветаилась безнадежность. Надо было войти в дом, узнать, кто там живет, не он ли... Но все уже было известно: я не найду его, я его никогда не найду. И вслед за тем наступало пробуждение со сладкой, тягучей болью в сердце...
Сильвия вздрогнула, точно проснувшись и сейчас. Никакого серого луча, вздор и бред. Студенческие тетради чуть не вывалились из сумки, она быстро привела их в порядок, бегом вернулась в коридор, поднялась по лестнице к дверям кафедры, сильно дернула ручку двери, решив разом вырваться из вздора, из путаницы
Но это не помогло. Еще не видя лица человека, сидящего рядом с Астаровым, она вдруг в страхе ощутила, что дверь открыта в мертвый мир, что входить туда нельзя. Человек, повернувший к ней худое, сжатое с висков лицо, был, конечно, тот же самый Алексей Павлович Гатеев. Он тот же, но ее, той Сильвии, здесь нет, девушка в пестром платье исчезла навсегда. И он понимает это, иначе он не смотрел бы на нее таким скучающим, чуть презрительным взглядом...
Познакомьтесь, Алексей Павлович,равнодушно произнес Астаров.Сильвия Александровна...
Сильвия молча протянула рукуи вдруг в скучающих глазах приезжего появилось удивление. Он крепко пожал ей руку и проговорил:
Мы с Сильвией... Александровной давно знакомы.
Эльвира Петровна тотчас же затормозиладробный стук машинки оборвался. Потом она клялась, что Гатеев очень тихо сказал: «Неужели это ты, Сильвия! Как я рад!» Однако сама Сильвия ничего не слышала, и, во всяком случае, он не мог сказать ей «ты»...
Через миг все прояснилось, глаза Сильвии увидели Мусю, Белецкого и Нину Васильевну, а уши услышали, что у них опять идет разговор о статье. Разобиженная Нина Васильевна сидела в углу дивана, пудрилась и сморкалась, а те двое ее утешали... И еще, краем глаза, было видно, что Гатеев улыбается.
Сильвия только подумала, куда бы ей сесть или куда бы стать, чтобы не чувствовать себя такой скованной, как Муся поднялась с диванчика, освободив хорошее, безопасное место, и обратилась к Астарову:
Когда же мы напишем опровержение?
Заведующий ответил, морщась:
Обсудим, обсудим в свое время... Эльвира Петровна, надо бы вывесить объявлениекафедра будет в следующую среду...
Что за опровержение?полюбопытствовал Гатеев.
Какой низкий голос... Оказывается, она совсем забыла его голос. Как он похудел, щеки обтянуты сухой кожей. Но все-таки до отчаяния похож на себя.
Астаров ответил:
Да так... Критикуют нас. Опровержениеэто, конечно, не совсем то... Надо собраться, обдумать.
Сколько же времени думать?продолжала Муся.Целую неделю, до среды, будем сидеть, как блаженные, и думать?
Астаров недобро повел бровью, Эльвира Петровна прошептала:
Мария Андреевна, при чужом человеке...
Ну!отмахнулась от нее Муся.А куда Ушаков запропастился, второй том?
Вон там, на полке,показал Белецкий.Сильвия Александровна, а у вас что... грипп начинается?
Сильвия посмотрела на него так, что он отвернулся, и ответила:
Пятый курс не желает учиться грамоте, Давид Маркович.
А какой желает?..вздохнула Нина Васильевна.
Сильвия, встав, выложила тетради из сумки на стол. Следовало бы уйти, вовсе не обязательно оставаться здесь, но уйти трудно, невозможно...
На пятом курсе сейчас больше литературоведов, чем лингвистов,сказал Давид Маркович.Не знаю, откуда такая традиция, но они убеждены, что они выше грамотности. По курсовым видно, да и по дипломным.
Не слишком ли... мм... большое значение мы придаем этой пресловутой грамотности? Можно писать глупо и плоско, не делая ни единой орфографической ошибки,вымолвил сквозь зубы Астаров.
Они безграмотны от самомнения,веско сказала Муся.
Господи боже мой...пробормотал Давид Маркович.
Нисколько не господи боже мой, а так оно и есть. Они на ногах не стоят от самомнения, вы поглядите на них. Нормальный человек при встрече снимает шапку машинально, не замечая даже, а наш студент впадает в тяжелое раздумьеснять или не снять...
И не снимает...опять вздохнула Нина Васильевна.
Астаров все морщился. Сильвия сейчас была на его стороне: ведь и он следит за впечатлением, которое производит «его» кафедра на Гатеева. Как назло разговорились по-домашнему и и хоть бы Нина Васильевна перестала, наконец, пудриться...
Муся между тем говорила:
У вас, Сильвия, никакого толку от этих диктантов не будет. Ваши пятикурсники уверены, что сверхчеловеку закон не писанможет свободно накарякать двадцать ошибок на одной странице... Мания величия!
Накарякать!..в ужасе прошептала Эльвира Петровна.При чужом доценте...
Там у вас снобизм завелся, там эта Далматова тон задает. Носятся с Кафкой, потому что модно. Хоть давятся, да глотают...