Голопузый пацан,чей, не вспомнювозится в песке, одергивает рубашонку, спрашивает вдумчиво:
Идешь?
Иду,соглашаюсь, не споря.Иду, понимаешь.
Ну, иди,разрешает пацан.
Спасибо,говорю я.
Малышам худо. Не то что деревьевтравинки нет в помине, даже колючка в поле выгорает дочиста. И не в одной зелени суть. С овощами беда. Молоко в дефиците. Шиворот-навыворот: в летнюю пору маемся без молока, скисает в самолете, получается болтушка. Продукты больше консервированные. Как на полярной зимовке живем, только вместо холодажарища.
Надо будет послать машин пять в Каракудук, выпросить картошки, в столовке жмут на одни макароны. За холостой прогон Батыев может вломить. А, выговором больше, выговором меньшечепуха. На веку их сотни, если не тысячи. Не привыкать. Хозяйственник без взысканиячто военный без орденов.
Иду, размышляю, осматриваю хозяйство. Прикидываю, что стану говорить на планерке. Не забыть бы насчет заявки на солидол, опять Атлуханов проморгает. Суматошный мужик, хотя и старается. Проверить, как выполняется график отпусков. Директора школы вызватьскоро начало учебного года, какие там у нее болячки? Жалуются на почтуписьма пропадать стали, это уж совсем кавардак.
Слышу то и дело:
Здравствуйте, Дмитрий Ильич.
Приветствую, товарищ начальник.
Здрасьте.
Салам.
Дмитрий Ильич, день добрый.
Исамсес.
Привет, дорогой.
Еще бы Димкой назвал. Сейчас я ему...
Слушай, Каноян. Стой. Только против ветра стой.
Почему против ветра, дорогой?
Потому. Закусить охота, пахнет выразительно.
Товарищ начальник,убедительно говорит Каноян и подтягивает штаны, они всегда сваливаются у него.Сто пятьдесят выпил. Когда утром сто пятьдесят выпьешьдо обеда жажда не мучит.
Она тебя и после обеда не мучит, по-моему,говорю я.Еще раз увижувышибу. Полетишь, как спутник, по наклонной орбите.
Зачем так, дорогой?говорит Каноян тоскливо и подтягивает штаны, дыша в сторону.
Я тебе не дорогой, а начальник экспедиции,говорю я.А заведешь пререкания, и сейчас вышибу. Невелика персонапрораб вскрышных работ, замену мигом найду, не волнуйся. Понятно?
Прораб он отличный. Но за пьянку в рабочее время и в самом деле вышибу, делается у меня просто: приказ, бегунок, икланяйся Мушуку, жалуйся в облсовпроф, хоть в министерство. Каноян это знает. Мой характер знает каждый.
Понятно, дорогой... товарищ начальник,рапортует Каноян и орет, поворачиваясь к грузовику:Давай, дорогой, ехать пора; зачем возишься, люди ждут!
Тебя ждем,внятно слышится из кузова, там с интересом прислушиваются к нашей беседе, проходящей в теплой, дружеской обстановке. Поглядев на меняслышал я эту реплику, нет?Каноян подтягивает штаны, лезет в кабину.
Смотрю на часы. Без четырех. Ускоряю шаги: планерка должна быть в семь. Тютелька в тютельку.
Здравствуйте,говорю на крыльце.Проведу планеркубуду принимать. Рано явились, знаете ведь порядок.
Вот что,говорю в приемной,Арсений Феоктистович. Подготовьте приказ: поселок Мушук переименовать в Светлый. А Новыйназвать Веселым.
Прямо так-такиприказ?спрашивает Наговицын, вставая. Вытянуться ему не дает хромая нога.
А что, решение: Верховного Совета испрашивать?
Мы на картах не значимся. Мы сами себеСоветская власть.
И правда: здесь властья. Особенно при таком парторге, как Романцов, не тем будь помянут.
Слушаюсь,отвечает секретарь-машинистка Наговицын, бывший техник-геолог, оставленный мною здесь после увечья по доброте моей сердечной.
Зовите на планерку,распоряжаюсь я и прохожу в кабинет. На столе подпрыгивает от великого усердия телефон. Уже проследили, что я зашел в контору, не оставили минуты сосредоточиться перед началом дня. Брать черную трубку не хочется. Беру ее.
Когда-нибудь спроважусь на пенсию и сочиню книгу под названием «Суеверия атомного века, или Мистическое в технике». В этойнесомненно, блистательнойкниге будет глава о телефонных звонках. Ее главный тезис: телефонодно из немногих явлений жизни, вызывающих потустороннее уважение и незамедлительную реакцию. Вероятно, связано с открытым двадцать лет назад Д. И. Перелыгиным законом: на душу человека больше и сильнее действует непонятное и неизвестное (в данном случае: какая личность трезвонит сейчас?). Реальности бывают скучны и серы, неизвестное всегда остро и впечатляюще.
Неизвестность взывает ко мне, снимаю трубку и слышу зов реальности, воплощенной в облике Сазонкина. Обыкновенно и серо: скулит насчет Атлуханова. Друг к другу оникак несогласные залегания пород.
Он меня, Дмитрий Ильич, дураком обозвал,извещает Сазонкин, стеная в телефон.
Что ж, и на Атлуханова находит просветление,отвечаю Сазонкину, исполняющему обязанности инженера по технике безопасности. Какой, к шуту, инженер, цирк собачий.Что касается заявкиты прав. Сделаю.
Сазонкин благодарит, не оценив остроумия. Не дослушивая, кладу трубку. Она тотчас тренькает опять.
Сажусь за стол, принимаю трубку головой к плечу, берусь за карандаш, придвигаю бумагу, рабочий день мой начался.
Пока разговариваю, собирается руководство экспедиции. Киваю каждому, продолжаю разговор.
Первым влетает, как всегда, Токмянин Ефим Федорович, начальник стройцеха, инженер по образованию, столяр-краснодеревец на досуге и ещенаш доморощенный Рерих. Так сказать, певец пустыни. Токмянина я люблю за многие качества, и в том числе за то, что в шестьдесят три года не спешит на пенсию, а вот в деле он торопится, он вечно суетится и всюду опаздывает, лишь на планерки я приучил его являться вовремя. Он с ходу шлепается на стул, раскрывает блокнот, перехваченный резинкой, принимается строчить. Седой пух развевается над лысиной, глаза поставлены близко к переносице, это придает Ефиму Федоровичу хитрое выражение, а на самом деле он простак и добрая душа.
Входит Норин, главный геолог, похожий на Мелехова в кино, только ростом поменьше. По виду можно предположитьне дурак выпить, охотник до женского пола. Как ни удивительно при такой впечатляющей внешностине пьет и отличается высокой семейной добродетельностью. Может при случае соврать начальству. Любит преферанс и книги по ботаникепоследнее увлечение, должно быть, потому, что зелень видит лишь на картинках, вот уже семь лет в пустыне. Дело знает. Не переносит возражений со стороны подчиненных. Зато сам поспорить с вышестоящими горазд. Только не со мной. У меня шибко не наспоришься.
Явление следующееРоманцов. Глядя на него, всегда испытываю такое, будто нажрался песку: в горле першит, а желудок становится каменным. Тошное ощущение, словом. Романцовосанистый, степенный, наделенный сознанием собственного достоинства не хуже Иннокентия Павловича, моего персонально приданного верблюда. Нелестное для секретаря партийного бюро сравнение, но я не виноват, не я рекомендовал Романцова на этот пост. Не сегодня-завтра поднатужусь, чтобы освободить Романцова от непосильного бремени, а парторганизациюот степенного дурака, хотя с точки зрения чисто утилитарной он для меня удобный секретарь, как бывает удобной мебель. Романцов шагает ко мне и протягивает ладонь, я подставляю локотьруки у меня заняты телефоном и карандашом,но Романцов не может не обменяться со мною пожатием.
Да, да, слушаю,говорю я в трубку и, придерживая ее плечом, беру сигарету. Тотчас протягивается зажженная спичкаэто Романцов,я делаю вид, что не замечаю, придавливаю локтем коробок, чиркаю, затягиваюсь, говорю в микрофон:Ясно. Короче.
Кабинет становится ниже и тесней: входит Забаров.
Здравствуй, Газиз Валеевич,говорю персонально.
Он садится в стороне. По всегдашнему обыкновениюв черной, с накладными карманами гимнастерке, галифе, сапогах. Гимнастерка в данном случае не отрыжка моды тридцатых годов, а привычная с гражданской войны одежда. Не могу представить Забарова в пиджаке или клетчатой рубахе. У негоквадратная грудь, рябоватое крутое лицо, с горбинкою нос, продолговатый шрам под левым глазом, слегка раздвоенный подбородок, редкие седые волосы и неожиданная, мгновенно возникающая улыбка... Никаких штатных должностей Забаровединственный в поселке пенсионерне занимает, но его присутствие на планерке не только желательно, но и совершенно необходимо, и не потому лишь, что Газиз Валеевичпредседатель комиссии содействия партийно-государственному контролю...