В тамбур пошли.
Обручев стоял у окна.
Иди, место освободили, сказал Маркелов.
Маркелыч, ты Афонина помнишь? В другом дивизионе был? Ну да? Шахматист. На той неделе ко мне заезжал, уже майор, академию закончил, дивизионом командует. А ведь что он, что я, по первому разряду выпускались. Вот так-то бывает, Анисин. Живешь будто ничего не замечаешь. А когда начнешь подбивать бабки пшик получается. Одному почет, звания, а другому У другого вся жизнь малина: как ни поверни, со всех сторон красная.
Капитан Маркелов хорошо изучил характер Обручева. Он относился к числу тех, кто по поводу и без повода должен буркнуть, выказать якобы недовольство, а потом пойти и основательно все сделать. За это любили в дивизионе Обручева и знали, что там, где он, всегда будет порядок.
Интересно, чем твоя жизнь плоха? спросил капитан Маркелов. Уважением и почетом тебя не обошли: твой портрет лет пять в клубе висит.
Обручев так и взъерошился. Ах, ты вот как, подковыриваешь. Ну, погоди! И обрушился на капитана.
Знаешь, что. Ты хоть и секретарь партийной организации и сам мог бы понять, что к чему, но коль пошло на откровение, скажу. Да, почет есть, не обижаюсь, и портрет висит, и часики от начальства имею, а все равно не то может, я на большее рассчитывал.
Но жил-то честно? спросил Маркелов.
Честно
Так какого черта панихиду служишь? Живи и радуйся, работай. Идешь в ногу с людьми, ну и иди.
Не поймешь ты, Маркелыч. В проблемах ты разбираешься. А в человеке, извини, не тянешь
В тебе, значит? переспросил Маркелов. Ты думаешь я тебя, лиса старая, не вижу, не знаю, почему слезу пустил? В жилетку захотел поплакаться. Рассчитывал, посочувствую, с тобой повздыхаю. Великолепно, лучше не придумаешь. Твоя заслуга, Обручев, в том, что ты сам себя хоть разок высек. Совершенно правильно, как гоголевская вдова. И тебе это, возможно, на пользу пойдет. Люди не с твоей лысиной за парты садились, буквари брали. А он, видите ли, постарел, в академию ему поступать поздно. Я, например, не могу себе представить, как ты, человек с такими способностями, до сих пор не учишься?..
Обручев стоял у окна, хмурился, недовольно сопел и, хотя на Маркелова сердился, винил во всем себя. Мог бы ведь учиться раньше, да почему-то не захотел, ходил и раздумывал. А теперь, выходит, надо было браться вновь за науку. «Ну да, конечно, рассудил он. У него сила воли есть И служит, и учится заочно А куда я, уже поздно, не потяну» А вслух спросил:
Маркелыч, ты в высших кругах вращаешься, что насчет стрельб слышно?
То же, что и тебе.
Шарахнут низколетящую. Туго тебе, Анисин, придется, как бы между делом сказал Обручев.
Тебе не легче будет. А в Виктора я верю. Виктор свое покажет, и Маркелов обнял его, потискал сильными руками. Ну все, идемте спать. Пора.
7.
Состав у платформы остановился рано утром. Первым вышел подполковник Назаров. Мороз ожег лицо, защипал уши. «Градусов тридцать будет, решил подполковник. Никого почему-то нет». Но, повернувшись влево, он увидел офицера, подошел к нему, представился:
Подполковник Назаров.
Встретивший его офицер был в куртке, такого же, как и он, среднего роста, но лица и погон Александр Кириллович в темноте не различил, а осветить фонарем не решался.
Назаров? с удивлением переспросил офицер.
Так точно, Назаров.
С приездом вас, Александр Кириллович. Майор Михайлов, не узнаете?
Виталий Петрович! А я слышу голос знакомый. Встречаете или как?
Опять проверяющим.
Уже хорошая примета, Виталий Петрович. Я в приметы стал верить. Сейчас ведь как, не предупредят, кто, когда поедет. А «пятерку» все равно привези. С «противником» никто считаться не хочет.
Он и сейчас не дремлет, Александр Кириллович. Тревога!
Понял, ответил Назаров и, повернувшись к составу, подал команду: Дивизион, тревога!
Платформа загудела под ногами людей, загремели на железных дверях вагонов замки, морозный воздух наполнился звуками и разнес их далеко по степи. Паровоз выпускал клубы белого пара. Лейтенант Анисин быстро вспотел, расстегнул куртку, все время был занят и лишь иногда украдкой бросал взгляд в сторону горизонта. Но ни справа, ни слева, ни впереди он ничего не видел. Черное небо сливалось со степью и скрывало ее под мрачным покровом.
Капитан Фролов, служивший одно время с майором Михайловым, подошел к нему, поздоровался.
А ты чего все в капитанах ходишь? спросил Михайлов.
У тебя подчиненные есть? Нет. А у меня, видишь, их сколько. За каждого шапку подставь. Хотел вырваться, да как?
На этот раз, полагаю, все обойдется, уже в другую сторону направил разговор Михайлов.
Надеюсь По крайней мере, рассчитываю, ответил разочарованно Фролов.
Чего так? Середняков привез?
Есть и такие. Да у кого их нет. Иные, правда, научились таких маскировать: то дома забудут, то в госпиталь отправят. А мы смелые, вот так, как есть, прямо в бой и без всяких.
Не пойму что-то
Я тоже, Виталий. Поживем, как говорится, увидим.
А ваши, смотри, погрузились, прервал Фролова майор. Александр Кириллович знает свое дело. На уход готовится?
Пора, вздохнул Фролов.
Пора-то, пора, да на его место не каждый созрел. Убывают фронтовики, на глазах убывают. Я не надеялся его тут встретить. Пошли в машину, за колонной пойдем.
А когда они тронулись, Фролов, наклонившись к Михайлову, сказал:
Ты так, Виталий, говоришь о стариках, будто им замены нет.
Нет, Николай, я о фронтовиках говорю, а не о стариках Ну да, я тебя понял. Есть замена, почему. Самоотдача не та. Ты посмотри на Назарова. Он за годы командования дивизионом в землю врос. Раза три его вышибали с первого места, и все А стреляющий? В десятку лучших входит. Хотя войну пушкарем закончил. Но парадокс знаешь в чем? Они, фронтовики, не от науки, как мы с тобой, а от самой жизни идут. Мы формулами напичканы. У меня макушка уже в темноте светится, и он поднял шапку. Кандидатскую защищу, совсем лысым стану. Жена говорит: мне идет.
Ехали осторожно. Предрассветное небо с каждой минутой становилось бледнее и мягче, и степь, которая, как показалось Анисину, будто бы лежавшая где-то внизу, теперь поднялась и была рядом, приняв свой обычный бесконечно пустынный вид. Анисин нетерпеливо смотрел вперед, по сторонам, и от приближения чего-то необыкновенного, тайного у него колотилось и замирало временами сердце. «Тут, тут и все решится, думал он, Не сегодня, так завтра, послезавтра, но решится. Я все увижу и приму первый бой», продолжал он говорить с собой и смотреть из кабины то вперед, то вправо, замечая на снегу следы ворон.
Но как и когда Анисин потерял все это из вида, он не помнил: перед глазами встала совсем другая картина. Он видел себя дома, на даче у деда. Утром, вернувшись с рыбалки, он настоял, чтоб к столу все явились «при параде». Отец Виктора вышел в черном костюме, на нем ордена. Сам дед причесался, надел с накладными карманами гимнастерку, баба Настя и мать явились в новых платьях, а Виктор в лейтенантской форме. Мать смотрела на него счастливыми глазами и все летала по дому.
Ну хватит вам, разбегались. Садитесь, чествовать выпускника будем, ворчливо заметил дед и первым занял место во главе стола.
Справа он зачем-то положил мастерок, налил всем по первой и встал. За ним последовали все.
С выпуском, значит, тебя, Виктор. Рады мы, что ты стал офицером. Отцу и матери радость принес. Ну, ну, потекло, увидев слезы у дочери, прервал он.
Я все, пап, я так
Слава богу, что не за деньги. И вот что я хочу сказать тебе, Виктор. Должность офицерская тяжелая, но уважаемая. Отец знает, вон, видал, сколько орденов имеет. Мне, правда, не пришлось много служить, дома все строил. Но горжусь, горжусь, что этим самым мастерком в твои годы довелось стены в Кремле латать. Не я один, бригада там целая была. Лучших нас, комсомольцев, отобрали. Думал я, и ты в меня пойдешь. Помнишь, учил. Я даже на тебя вначале обиделся. Ишь, думаю, хлыщ какой, известки испугался. Обиды теперь не таю. Время такое: одним надо строить, другим защищать. Вот и будь настоящим защитником. Чтоб фамилия Анисиных гремела, чтоб на любом посту тебя добрым словом вспоминали. Чтоб знали: мы, Анисины, свою марку держим.