Как, по-вашему, Анисин, будет вести себя этот контур, вот эта лампа, если здесь, на управляющей сетке, уменьшится напряжение? И наоборот, если оно увеличится.
Лейтенант Анисин ничего не находил особенного в работе этого каскада и рассказал так, как он отвечал на экзаменах в училище.
Это все? спросил Фролов.
Все. Если сомневаетесь, я, как приедем, покажу конспект.
Мне, товарищ лейтенант, ваш конспект не нужен. И на полигоне о нем никто не спросит. Там потребуют знания, а они у вас, извините, школярские. Вы меня поняли? холодно взглянул Фролов на смутившегося лейтенанта и, не дожидаясь его ответа, вновь вышел в тамбур. Анисин сел и опустил голову. Какой он, оказывается, еще слабый техник. Зачем же тогда он едет? Может, сказать сразу: не могу, верните назад, пока не поздно? Чего же тогда я хотел, зачем рвался? Он сидел, сцепив руки и глядя в одну точку немигающими глазами. Как тень, кто-то прошел мимо него и вновь вернулся. Чья-то рука коснулась его плеча и сильно пожала. Это был капитан Маркелов.
Ты вот что, нос не вешай, сказал он. Как говорят: цыплят по осени считают.
В тамбуре Маркелов подошел к капитану Фролову, закурил. Минут пять они стояли молча, оба друг перед другом испытывали неловкость, Маркелов наконец сказал:
Зачем же вы так, Николай Яковлевич, делаете? Обиделись на Анисина? Он здесь не при чем. А веру у человека подорвете.
Фролов не стерпел выговора, вспылил:
Я не психолог и не замполит, Геннадий Иванович. Электроника любит знания, точность. Этого я и хотел услышать. Резко? Другим быть не собираюсь.
6.
В вагоне было полутемно, по углам и на потолке выступил иней, он таял, и вода капала на нары. К полудню состав прибыл на полустанок.
Капитан Маркелов и лейтенант Анисин ходили вдоль вагонов, солдаты покупали ситро, конфеты, а когда увидели верблюда у магазина, сбежались к нему. Он был огромный, на боках клоками висела рыжая шерсть, глаза были закрыты. Маленькие сани, словно в насмешку над этим огромным животным, стояли у задних ног, пристегнутые к постромкам.
Уразов, не подходи, плюнет! толкнул Зюзин.
Ну да, плюнет, он своих знает.
Хозяин пустынь. Глаза закрыл и смотреть ни на кого не хочет.
Вот у кого нервы! острили солдаты.
Из магазина вышел низенький черноглазый мужичок, чмокнул губами, прыгнул в сани, и верблюд тронулся, задрав вверх голову.
Анисин и Маркелов подошли к вагону, продолжая начатый разговор.
Нет, ты напрасно так думаешь, говорил Маркелов. Не спорю, Фролов с характером человек, но инженер он толковый.
Мне от этого не легче. Ведь мог бы он сказать: «Анисин, ты этого не знаешь, садись, расскажу». Так нет, он сразу: «Ты школяр!» Причем тут школяр. У меня действительно по этому блоку есть конспект
Верю, верю, Виктор. И принцип работы ты рассказал правильно, но на уровне специалиста третьего класса. Да и пока от тебя большего и не требуется. А этот вопрос обычно задают первоклассникам, когда сдают на мастера, или, как говорят, на засыпку. Так что забудь все, успокойся.
Вдоль состава навстречу офицерам приближался мужчина в черном полушубке и валенках. Он стучал молоточком по колесам, заглядывал под вагоны, а когда поравнялся с солдатами, попросил закурить и тут же о чем-то заговорил с ними. Подошел и Назаров. Пожилой с морщинистым лицом железнодорожник вдруг перед офицером вытянулся и, как положено солдату, представился:
Рядовой запаса артиллерийского полка Ефим Петрович Козельский.
Здравствуйте, Ефим Петрович. Подполковник Назаров.
Вот солдатам говорю, товарищ подполковник, что места эти исторические. Какие тут бои гремели! А впереди, когда через реку поедете, наши переправлялись Сколько полегло! Машинист, услышите, сигнал даст. А я вот сюда из-под Ростова приехал. Тут меня ранило, кровь пролилась, значит, и жизнь с этой землей решил связать.
Со стороны вагона-кухни раздался голос:
Самарин, воды, воды, давай!
Солдаты замахали руками на кричавшего ефрейтора: «Чего, мол, ты глотку дерешь, дай человека послушать». А Ефим Петрович, закрыв глаза, потянул носом воздух:
Макаронами, кажется, пахнет. Ах, жизнь солдатская! И трудная и беспокойная. А не забудешь ее. Не забудешь. Частенько вот так приходится встречаться, остановлюсь, не пройду мимо. И всегда говорю: «Куда и зачем вы едете не знаю и знать не хочу. Это дело ваше. Но, говорю, ваш черед пришел держать в руках оружие. Вот и не посрамите нас. Ни в учебе, ни в деле». Так я говорю, товарищ подполковник?
Спасибо, Ефим Петрович, за хорошие слова. Мы не подведем. Каждый, смотрите, орел!
Да уж солдаты-то наши молодцы. Люблю я их. А вот идти надо. За папиросу спасибо.
Молоточек Ефима Петровича застучал по колесам. Вскоре его фигура скрылась из виду.
Вечером рядовой Зюзин принес ужин. Старший лейтенант Обручев заглянул в бачок, спросил:
Зюзин, гречневая?
Никак нет, товарищ старший лейтенант, макароны по-флотски.
А я-то думал, гречневая, обиженным голосом и с недовольной гримасой произнес Обручев. Эти повара другого придумать не могут.
Обручев, вы чем-то недовольны? спросил из своего купе подполковник Назаров.
Конечно, товарищ подполковник Я считаю наш пищеблок отстает от уровня развития техники. Как можно: в армии произошла техническая революция, все изменилось, появились ракеты и мы, ракетчики. А уважаемый пищеблок кормит нас с флотского стола, говорил нарочито обидчивым тоном Обручев, глядя масляными глазами на вкусные макароны. Он любил поесть, и об этом все знали.
Замечание, я думаю, вполне справедливо, поддержал его Александр Кириллович в том же шутливом тоне. Рядовой Зюзин, передайте повару, когда получим отличную оценку, а в этом я нисколько не сомневаюсь, пусть он в честь великого торжества, тут подполковник задумался и, словно вспомнив что-то, сказал, пусть приготовит гигроскопическую кашу. Павел Петрович, вас это устраивает?
А что это такое, товарищ подполковник?
Что? Каша, как каша вроде гречневой будет. Такие же зернышки, дробные, кругленькие. Из силикагеля, короче говоря, что на просушку лючков выдают.
Вот это как раз для меня! поддержал шутку Обручев. Со всех сторон офицеры предлагали свои рецепты приготовления «гигроскопической» каши. В вагоне минут пять стоял смех. Над Обручевым подтрунивали, он же сидел у окна и спокойно доканчивал вторую порцию макаронов.
Рядовой Зюзин принялся собирать посуду. Офицеры разошлись по купе. Назаров хотя и казался веселым, на самом деле, встретившись с этим человеком на станции, до сих пор не мог успокоиться. Кто он, этот Ефим Козельский? Не тот, конечно, Ефим. Да разве не узнал бы он своего друга! Он был повыше. И глаза не такие. Он хорошо его помнит. И помнит то майское утро. Ложбины были укрыты туманом, разведчики возвращались с «языком» в расположение своих позиций. «Язык», молоденький офицер, сначала трепыхался воробьем, а затем сник, вытянулся, сильно потяжелел, точно чурбан. Ефим все время ругался и злился на него.
Сволочь, притворился вот гад, ползти не может. Ух, ты! замахивался он кулаком.
Ефим, не тронь! предупреждал того Назаров. Метров двести осталось.
Но эти двести метров показались адом. Туман таял на глазах, и далеко было видно, как в нем барахтались люди. Немцы открыли пальбу. Все ближе ложились мины, и одна из них разорвалась совсем рядом. Назаров ткнулся лицом в землю, а когда поднял голову, увидел на виске немца кровь. Ефим лежал на нем неподвижно. Назаров схватил его и, что было сил, пополз к окопам. Туман разносило клочьями, лежать на месте было невозможно.
С перебитыми руками Ефима отправили в госпиталь, а Назарова увела война дальше. И эпизод этот в майское утро затерялся среди десятка таких же, случавшихся в жизни Александра Кирилловича. Спасали его, спасал и он, а сердце и теперь нет-нет да и воспламенялось огнем благодарности к людям. Хотелось разыскать однополчан, собраться всем вместе, посидеть, вспомнить то суровое время, но жизнь ракетчика так закрутила его, что он все эти годы собирался, собирался да до сих пор ни с кем из фронтовых друзей не встретился.
Капитан Маркелов заглянул в купе. Александр Кириллович лежал на нижней полке с закрытыми глазами. Маркелов осторожно прикрыл дверь, кивнул Анисину: