А вот гляжу я на Бровкиных, главного кондуктора потомство, старшая-то у них уж и бабушке Адамихе ровесница, а все в девках ходит. Скажешь, дело, Диомид Яковлич?
Не дело, покорно согласился отец, кивая встрепанной головою.
Матрене Ивановне сделалось вдруг душно, она обмахнулась платочком и встретилась с вопрошающим, изумленным взглядом дочери. «Поняла! Батюшки, чего теперь будет?» испуганно подумала мать.
Передвинув самовар на край подноса, она властно сказала Клавдии:
Иди сюда.
Та послушно встала, подошла к матери. Касьяныч замолк, подтолкнул вдовца под локоть. Но жених уж и без того уставился на Клавдию.
Мать взяла ее за руки, притянула к себе, обняла за талию. Пальцы у Клавдии были ледяные, а щеки лихорадочно пылали.
Мама, что это? Зачем? шепотом спросила Клавдия.
Мать только крепче прижала ее к себе.
Жених медленно повел масленым, обшаривающим взглядом по тоненькой фигурке Клавдии, почему-то от ног. При этом он бормотал про себя пьяно и неразборчиво. Внезапно глаза его встретились с темными глазами девушки, сверкающими таким яростным огнем, что он поперхнулся и осторожно потрогал усики, словно желая удостовериться, тут ли они еще.
Бебешеная, сказал он тонким голосом, резко прозвучавшим в наступившей тишине.
Клавдия сделала судорожное движение, вырвалась из рук матери, произнесла глухо, но раздельно:
Мама, прости меня!
Выпрямившись, тоненькая и стройная, она прошла через зальце и скрылась в дверях.
VI
Улица была тиха и до черноты темна. Клавдия шла быстро, почти бежала, спотыкаясь и всхлипывая, ее трясло словно бы в ознобе, и нечем было дышать.
Вечером, в саду, когда она убегала от Якова, ей думалось, что жизнь кончилась. Но то, что поджидало ее дома, было еще хуже Отец, положим, неспособен был удивить: он ведь растерял любовь всех детей своих. Но мать? Как могла согласиться мать?
Клавдия ударилась ногой о камень, постояла, пока боль не утихла, и свернула за угол. Тут лицом к лицу она столкнулась с Павлом Качковым и, вскрикнув от неожиданности, резко подалась, отступая в темноту.
Сухова? Клавдия? удивленно спросил Павел.
Она не ответила. Молчание ее и какая-то горестная неподвижность насторожили и даже встревожили Павла.
Вы послушайте начал было он, заглядывая ей в лицо, и вдруг спросил попросту: Что это с тобой?
Со мной ничего, ответила она таким сиплым, дрожащим голосом, что он окончательно затревожился и взял ее за руки.
Давай сядем. Видишь вот, скамейка!
Он слегка подтолкнул ее, она как-то сломленно опустилась на скамейку. Павел сел рядом и осторожно начал выспрашивать:
Случилось что-нибудь?
Нет не случилось, пробормотала Клавдия, пытаясь высвободить руки.
Павел мягко, но настойчиво сжал ее вздрагивающие пальцы и спросил как можно спокойнее:
Тебе холодно?
Д-да с трудом, сквозь стиснутые зубы, ответила она.
Павел скинул пиджак, набросил ей на плечи.
Сейчас согреешься
Что-то случилось с девушкой, в этом Павел не сомневался. Он смутно вспомнил, как примерно месяц назад телеграфист Афанасьев цинично бахвалился, будто Сухова «сама к нему приставала» Была ли тут правда? Они постоянно ходили вместе, Афанасьев и Сухова. Но удивительное дело в самом Павле вот сейчас возникло и неотразимо, непонятно усиливалось ощущение, что, бродя по темным улицам, Клавдия искала и ждала именно его. Да, все последние дни и недели в Павле жило какое-то глухое, скрытое ожидание. Но как же этот как его Афанасьев? Нет, быть не может!
Молчание, затянувшееся и напряженное, прервала Клавдия. Услышав ее тихий, прерывистый голос, Павел слегка вздрогнул.
Яков, наверное, болтал про меня Ну конечно болтал. Только все неправда. Она подняла голову и прямо, твердо взглянула на Павла. То есть было, но это все равно неправда.
Да, да! быстро проговорил Павел. Он ей верил, было бы чудовищно подумать, что Клавдия лжет. Ты согрелась? спросил он, оправляя пиджак на ее плечах.
У меня никого нет, сказала она вместо ответа и повторила: Никого Она глядела прямо перед собою, губы ее шевелились, и Павел угадал слова, которые Клавдия недосказала: «Кроме тебя»
Он глядел на нее во все глаза, сердце у него стучало. Правильно угадал он это «кроме тебя» или ему почудилось?
Клавдия вздохнула порывисто, как наплакавшийся вдоволь ребенок, и Павел опять забрал ее руки в свои широкие, теплые ладони.
Говори, говори, попросил он.
И она заговорила, путаясь, сбиваясь, плача, об отце, о суровом детстве, о матери, которую она, кажется, сегодня потеряла, и еще об Анне Карениной
Труднее всего было ей сказать о Якове. Едва она назвала ненавистное имя, как голос у нее прервался и она, замолчав, низко опустила голову.
Не надо, ну зачем ты? умоляюще проговорил Павел. Все в нем клокотало от глубокого, обжигающего волнения, от внезапной нежности и жалости к Клавдии.
Нет, я сама, сама виновата, Клавдия, кажется, усмехнулась в темноте. О чем он говорил, то правда: сама я Но он не понял У него все перевернулось в голове! Совсем ничего не понял
Клавдия на мгновение замолчала, увидела, наверное, что не может, не умеет объяснить того, что произошло. Помолчав, повторила с горечью:
У меня никого и через паузу, от которой у Павла снова заколотилось сердце, добавила: нет.
Как никого нет?
Клавдии показалось, что Павел проговорил эти слова громко, на всю улицу. Она даже дышать перестала. Протекло несколько мгновений тишины, такой полной тишины, словно все кругом умерло, и вдруг Павел сказал:
А я?
Клавдия едва не вскрикнула, так она ждала, и боялась этих слов, и не могла поверить им. Уж не жалеет ли он ее?
Что это ты? несвязно пролепетала она. Я Да чего там у всех своя судьба, только у меня, только я Мать сосватала Якову невесту, он трусил, боялся меня, а не И ты тоже: я поняла тогда по телеграмме, что на станцию Лес ты подавал. Анне И дети там
Дети? протянул Павел, и в памяти его мгновенно пронеслась давняя сценка на телеграфе: он подает бланк, а Клавдия смотрит, смотрит на него горестными глазами
Так это же Анна, моя старшая сестра! воскликнул он, и в голосе его послышался упрек и еще удивление.
Ох! А я-то думала сказала Клавдия, повертываясь к Павлу. Даже в полутьме, которая была вокруг них, он увидел, как сверкнули ее глаза.
С этой минуты он уж и не пытался что-то понять, в чем-то разобраться: комсомольский секретарь при кажущейся его солидности был обыкновенным молодым пареньком, и сердце легко взяло у него верх над скучным благоразумием. Счастливая ошеломленность завладела им. Что это было? Дружеская поддержка, простое участие к человеку? Но разве о том велся с первой же минуты первой встречи немой, непрерывный разговор между ним и этой девушкой?
Такого с Павлом еще не случалось, тем более стремительно и бездумно отдался он охватившему его головокружительному чувству взлета. Невольно вспомнил он слова отца, произнесенные в какую-то откровенную минутку: «В меня ты, Паша, вижу, однолюбом будешь, как я!» Кто знает, может, и в самом деле он и Клавдия родились, выросли друг для друга и потому и встретились теперь?
С раздражением, а потом и с яростью он думал о Якове: «Паршивец, мелкий паршивец, что ты понял в Клавдии!»
И не догадывался, что испытывает первые в своей жизни болезненные уколы ревности
Почти до рассвета просидели они на скамейке, приютившей их, возле чьего-то безмолвного дома с закрытыми ставнями. И Клавдия говорила, удивляясь и страшась своей откровенности Говорила и не могла остановиться. Павел был удивительным слушателем: лишь изредка вставлял одно-два слова, но и этого было достаточно, Клавдия видела, чувствовала, что он не только слушает ее, но и старается понять, раздумывает над ее словами. А когда ей становилось душно и она умолкала, он осторожно, настойчиво сжимал ее пальцы, как бы говоря: «Не волнуйся, я слушаю, слушаю!»
Она рассказала о себе все, вплоть до нынешнего нелепого сватовства. Только не нашлось у нее ни одного осуждающего слова для матери: все-таки она не представляла ее себе хоть сколь-нибудь плохой, нелюбящей