Девушка подошла к Маше, они о чем-то негромко заговорили.
Федя! позвала она, поворачиваясь к парню в прожженном плаще.
Tот опустив руки в брезентовых рабочих рукавицах, подошел к ним.
Ну, пришел пробормотал Федор.
Зачем ты кричишь на Машу? строго, словно выговаривая ребенку, спросила она.
Лезет вон к посторонним парень кивнул в мою сторону. А потом сама же будет жалиться
Наталья, не слушай его сказала Маша.
Я тебя сколько раз просила не быть грубым. Неужели так трудно? строго продолжала та, которую называли Натальей.
Федор стоял перед ней, потупившись, и молчал.
Иди, раскрой трюм, сказала она.
Федор, свирепо цокая подковками сапог по стальной палубе, покорно отправился к люку и принялся снимать брезент, прикрывавший сверху доски, которыми был задраен люк. Кто-то из наших попытался помочь ему, но парень нарочно с силой рванул край брезента, и помогавший выпустил его из рук.
Обойдемся с усмешкой пробормотал Федор.
Тотчас к нему подбежал суетливый матрос, которого Маша назвала Даниловым, и, схватившись за грубую складку материи, принялся помогать стягивать брезент с люка. Я ждал, что Данилова постигнет та же участь, что и одного из наших. Ничего подобного! Раздражение Федора исчезло, он спокойно сказал Данилову, чтобы тот перехватил в другом месте, оба они согласно рванули тяжелый, неподдающийся брезент и, наклоняясь вперед, потащили его по палубе. Обнажились прикрывавшие люк побитые выщербинами замызганные доски. Оба матроса принялись дружно открывать люк. Когда дело было сделано, Данилов отошел к борту с просветленным лицом. Я понимал его: может быть, впервые к нему отнеслись со вниманием. И кто же? Тот самый парень, который так грубо разговаривал с Машей и оттеснил меня. Теперь я готов был простить ему и грубость иг бесцеремонность.
Но за Даниловым следили не только мы. К нему подошла Наталья и, участливо заглядывая в лицо, заговорила с ним. Ветер относил ее слова, но по тому, с какой благодарностью смотрел на нее молодой якут, я понял, что она хвалит его работу. Кто же она, эта якутская девушка, откуда она?
III
На морском пароходе тоже стягивали брезенты с люковэто было понятно по доносившимся сверху командам; лебедчикисудовой врач и механики, я их зналготовили механизмы, направляли стрелы лебедок над трюмами; тальманы с пачками грузовых документов стояли там у борта. И на соседних баржах все было в движении, раскрывали люки, чалились к бортам «Моссовета». И лица у всех были посветлевшими, радостными. Не странно ли: предстояла трудная, изматывающая работа сутки напролет, а люди были, как на празднике.
Мы опустились на елань трюма. В проем люка на наши головы падал широкий поток света. Лишь дальние углы трюма таились в темноте. Наверху заскрипели стрелы лебедок, послышались команды: «вира», «майна», «стоп», «вира» Над люком повис загруженный мешками строп, осторожно опустился на елань у наших ног. Я неумело подставил свою спину навальщикам. Никогда не думал, что восьмидесятикилограммовый мешок с мукой так тяжел. Под первым мешком, едва отойдя от стропа, я поскользнулся и свалился. И обидно стало, и краска стыда залила лицо, и сердце билось, как при беге. Навалили мне на плечи уроненный мешок, и шел я под ним с такой опаской, точно нес ящик с хрусталем. Донес. Вернулся за новым мешком, и еще за новым После десятого или одиннадцатого спросил себя, долго ли выдержу? И когда разгрузили строп, привалился к штабелю мешков в глубине трюма, хватая губами воздух.
Вспомнил, как напористо говорил со мной Кирющенко, и дал себе слово: «Выдержу». А если бы он был мягче, хватило бы у меня упорства продолжать? Может быть, он и прав в своем неуступчивом стремлении укрепить волю людей, чтобы здесь, один на один со стихией, выстоять, разгрузить пароход в кратчайший срок, взять все, что предназначалось «Индигирке»? Может быть, так и нужнобез благодушия, без умилительности, без снисхождения друг к другу? Слишком сурова жизнь
И злость на Кирющенко, и невольное уважение к нему охватили меня. И когда повис над трюмом новый полновесный строп, я оттолкнулся плечом от пыльного штабеля и пошел к ненавистным мешкам. «Работать, работать»шептал я сквозь зубы.
Во время перекура наша бригада, составленная из геологов и двух бухгалтеров, собралась у соседнего люка. Там были настоящие грузчики-матросы с речных судов, команда «Шквала». Любопытно было на них посмотреть. Среди грузчиков увидел я капитана Андерсена в его неизменной тельняшке, с пустым мешком, накинутым на голову и плечи, предохранявшим от муки и мусора, как и у остальных. Сначала подумал, что ошибся. Вгляделсянет, Андерсен.
Грузчики столпились у трапа вокруг двух споривших. Один был немолод, с выгоревшими волосами, высокий, крепкий, звали его Луконин. Второй, тот самый парень, который оттеснил меня от Маши.
Слабо, Федор! говорил спокойно Луконин. Куда тебе, мамкино молоко не обсохло
А ну, спорим, горячился, наступая на него, парень. Спорим, боцман.
С кем взялся спорить, Федя, сказал Андерсен отечески. На таких Лукониных свет держится.
А тебе что? без всякой почтительности к капитану огрызнулся Федор.
Андерсен не принял за обиду возглас парня, сказал:
Покажи себя, Федя, а потом поговорим.
Пусть прежде боцман сладит, резанул парень.
На елани лежало несколько, видимо, нарочно оставленных мешков. Луконин подошел к ним, сказал:
Кто навалит?
Два добровольца подскочили, подняли мешок, бесцеремонно бросили на сильное, не дрогнувшее плечо боцмана, подняли второйи не смогли высоко забросить, попросили помощи. Вчетвером водрузили на Луконина второй мешок. Сильное тело боцмана напряглось, под тяжестью двух мешковсто шестьдесят килограммов! стало стройнее, красивее. Уперев локоть в бок, придерживая им мешки, он легко пошел в глубину трюма и так же легко перевалил оба мешка с плеча на верх штабеля.
Ребята зашумели, кто-то хлопнул вернувшегося от штабеля Луконина по плечу с такой силой, что меня бы такнаверное, споткнулся, а он и не двинулся, и ладонь товарища отскочила, как от дубовой доски.
Кто-то потянул меня за рукав, я оглянулся. Позади стоял Данилов.
Зачем нада два таскать? спросил Данилов и посмотрел на меня, напряженно вытянув шею. С наивным любопытством в глазах ждал ответа.
На спор, сказал я.
Зачем нада на спор? Можно один таскать, он два таскал. Зачем два таскал?
Спорят, кто сильнее, сказал я и отвел Данилова в сторону, чтобы никто не слышал вопросов парня, чего доброго, еще подняли бы на смех. Сейчас Федор понесет два мешка, чтобы не уступить Луконину. Понял?
Да, понял, Данилов часто закивал. Теперь понял, сказал он и благодарно взглянул на меня, опять подошел к мешкам, встал за спинами грузчиков и стал следить за происходящим.
Федор молча подставил острое плечо под мешок: выпрямился, и синие глаза его, казалось, стали еще синее. Андерсен помог навалить на парня второй мешок.
Третий! с натугой сказал Федор.
Хватит, повелительно сказал Андерсен, грыжу захотел?
Третий! упрямо сказал Федор.
Иди! Андерсен легонько хлопнул его по плечу. Не будем мы тебя калечить.
Подняли было третий мешок, но Андерсен помешал. Спорить с ним не стали, бросили мешок на елань.
Иди, иди, добродушно сказал кто-то сбоку, капитан правильно говорит.
Федор понес мешки к штабелю.
Данилов выбрался из-за спин грузчиков, сказал, глядя на Луконина:
Ладна, давай буду два таскать
Под смех грузчиков, ему навалили два мешка, он согнулся под ними и, быстро переступая короткими сильными ногами в ичигах, заспешил в глубину трюма и почти одновременно с Федором перевалил мешки со спины на штабель.
Сверху раздался крик:
Принимай!
Над трюмом повис загруженный доверху строп.
Федор, возвращаясь от штабеля, сказал:
Мы еще с тобой потягаемся, боцман.
Ладно, потягаемся, спокойно сказал Луконин. Навались, братва, каждый час дорог.
Не знаю, что произошло в душах этих людей, работа пошла бравее, как непривычно для меня сказал кто-то из них, с какою-то удалью, с веселыми возгласами, с беготней под мешками, будто полегчали мешки.