Мы, «интеллигенция», вернулись к своему люку, и нам тоже показалось, что мешки стали легче. Привыкли, что ли? А может, есть в человеке сокровенные запасы энергии, которые открываются лишь в какие-то особые минуты бытия?
Во время следующего перекура я долго украдкой разглядывал Луконина. Пожалуй, понятнее других был мне этот спокойный простой человек. Неподалеку от него сидел на мешках Данилов и улыбался, поблескивая белыми зубами, оглядывая лица товарищей.
Разгрузка закончилась ночью, на вторые сутки после шторма. Светил меж черных ленивых туч обломок луны. Масляно поблескивало в желтом лунном свете море. Потеплевший ветерок овевал лицо, будто пароходы стояли где-нибудь на Черноморье. Повернешь голову и увидишь колонны кипарисов и огни южного портового города. Изменчива, удивительна Арктика!
В темноте «Шквал» развез нас по речным пароходам. Кирющенко сам распорядился, кого из пассажиров на какой пароход. Были у него на этот счет какие-то свои соображения. Меня он направил на «Индигирку»тот пароход, что оставался в шторм на морском рейде. Когда «Шквал» проходил мимо пароходов, чтобы высадить нас, я прочел над колесом одного из них в свете бортовых огней название: «Память двадцатого августа». Принялся перебирать в мыслях торжественные даты и никак не мог понять, с чем связано название. Решил, что просто не знаю каких-то важных событий.
Я остановился на бакеносовой палубе «Индигирки» и тоскливо вглядывался в ночь, ловил меркнущие огни «Моссовета», уходившего на Чукотку.
Мимо меня в сумраке пробежала Маша, приметная своей легкой стремительной походкой и худенькой фигуркой. Узнав меня в темноте, она вернулась.
Ты зачем у нас, капитан? спросила она, близко подходя и заглядывая мне в лицо.
С вами остаюсь, сказал я. Мне было не до шуток, и я смотрел на нее сумрачно и строго.
С нами? Такой пригожий? В голосе ее послышалось искреннее удивление.
Маша, откуда ты? спросил я.
Я? Маша на мгновение задумалась, наверное, стараясь понять, почему я спрашиваю ее об этом. Из тайги, сказала она. Помогаю Дусе на камбузе. Зачем тебе?
А та, вторая, Наталья, кажется Кто она?
Она тебе нравится? спросила Маша, приближаясь ко мне, и негромко рассмеялась. Федор за нее убьет.
Федор за тебя заступался, сказал я.
По старой памяти, сказала Маша и звонко рассмеялась.
Она повернулась и стремительно побежала прочь. Стальная палуба легко вызванивала под каблучками ее сапожек.
До слуха моего донеслись произносимые шепотом, хотя и довольно явственно, отменные ругательства. Надо мной на капитанском мостике, опершись руками на леера и широко расставив ноги в сапогах, стоял высокий, в перехваченной ремнем телогрейке человек. В сумраке все же можно было увидеть, что у него вытянутое лицо с вдавленными щеками, нос горбинкой. Я узнал его: капитан «Индигирки» Линев. Едва я повернулся к нему, ругательства прекратились. Он был совершенно пьян, Кирющенко был прав. Линев отошел от лееров и скрылся в рулевой рубке. Заработала машина, послышались удары плиц о воду, колеса вращались все быстрее, ожесточеннее, наматывая пенные струи. Пароход пришел в движение.
IV
Позади меня на капитанском мостике кто-то разговаривал с капитаном, интонации были раздраженными, хлопнула дверь рубки.
Я упорно не поворачивался на голоса. Какое мне дело, в конце концов, и до ругани капитана, и до того, что он пьян, и что там на мостике идет какая-то возня. К черту!
По трапу загремели кованые сапоги. Кто-то спускался ко мне на палубу, впечатывая каждый шаг. Так шагать капитан не смог бы
Прошу покорно извинить, послышался за моей спиной густой басок, вы начальство наше, как я по одежке вашей понимаю? Рекомендуюсь: старпом Коноваленко.
Передо мной стоял кряжистый бородатый дядька без фуражки, лохматый. Одутловатое лицо, хитроватые глазки.
Что вам надо? спросил я довольно враждебно, подумав, что и он, наверное, не трезв.
Он, усмехаясь, сказал:
Поскольку вы присланы к нам из Москвы, пойдите поговорите с капитаном, он кивнул на мостки. Меня, старпома, он слушать не желает. Ведет речной пароход в открытое море. Связывать его, что ли? Под суд неохота идти, тем более, что мне в случае чего многое могут припомнить
Но ведь он пьян, как же с ним разговаривать? неуверенно спросил я.
Эка невидальпьян, Коноваленко усмехнулся. Вы-то начальство, вам как с гуся вода. Чистенький, отглаженный, может, еще и партийный впридачу.
Комсомолец, сказал я и пожалел о своей откровенности, он явно насмехался надо мной.
Н-да протянул он, только крылышков не хватает
Каких крылышков? не понял я.
Светленьких, лебединых, в церквах на потолках малюют
Я обозлился, сказал:
Старпом, идите на мостки и заставьте капитана повернуть назад
Вот это другой разговор, одобрительно сказал дядька, так с нами и надо. Только я все-таки к нему больше не ходок, драться неохота, самоуправство припишут. Зайдите к радистке, прикажите ей отправить радиограмму на табор Васильеву, меня она не признает, ей только капитан может приказать. А вас она послушает, вид у вас такой Испугается и послушает. Потом прошу в мою каюту, рядом с радисткой.
Он повернулся и отправился к себе, оставив меня наедине с моими сомнениями: на меня взвалили ответственность за то, за что я не мог отвечать.
Каюта радистки оказалась узкой, полутемной клетушкой. На переборке была смонтирована аппаратура, у столика, наглухо прикрепленного к переборке, с наушниками на голове, сгорбившись над стопкой листков, сидела женщина и быстро записывала пищавшие в наушниках сигналы. Она услышала, как я вошел, и, не глядя, отрицательно покачала головой, предупреждая, чтобы ей не мешали. По округлой щеке, которую я видел сбоку, и волне темных прядей за плечами, я узнал Наталью. Она кончила записывать, обернулась ко мне и невольно встала. Крупная, статная, с неширокими девичьими плечами.
Я сказал, что прошу передать на табор начальнику пароходства радиограмму. Она молчала. Я взял со столика чистую четвертушку бумаги и составил текст: «Распорядитесь капитану «Индигирки» повернуть табору тчк Идем открытое море зпт может быть авария тчк».
Она прочла.
Вы из Москвы? спросила она, глядя на меня чуть исподлобья. Взгляд ее был немного диковат и немного враждебен. Какое-то начальство? И объяснила свой вопрос, холодно добавив:Я подчиняюсь только капитану.
Из Москвы, сказал я, работник политотдела. Надо срочно передать, продолжал я не терпящим возражения тоном. Пароход может оказаться в опасности.
Хорошо, покорно сказала она и совсем по-детски спросила:Мне не попадет?
Голос ее вибрировал, как сильно натянутая струна.
Не попадет, можете быть спокойны.
Пряди волос закрывали ее виски и уши, глаза смотрели строго, яркие губы выделялись на смуглом лице. Она окинула меня быстрым настороженным взглядом и опустилась за столик. Щелкнули переключатели, тускло, угольно засветились лампы передатчика.
Через десять минут я читал полученный радисткой ответ: «Приказываю взять курс устье Индигирки тчк Случае неисполнения пойдете под суд тчк Начальник пароходства Васильев зпт начальник политотдела Кирющенко».
Читая радиограмму, я мельком глянул на радистку. Она стояла, опираясь о край столика тонкими смуглыми пальцами руки и, слегка покачиваясь, поджав губы, следила за моим лицом. Я кончил читать, она опустила глаза.
Отнесите капитану на мостик, сказал я тоном приказа, объясните, что на таборе заметили отсутствие парохода и потому прислали эту радиограмму.
Я хотел оградить ее от неприятностей. Нагнув голову, пряча от меня лицо, она тихо, враждебно сказала:
Врать я не стану
Она тряхнула головой, сторонясь, быстро прошла мимо меня и скрылась за дверью. Я вышел на палубу следом за ней. С трепещущим на ветру листком в руке, высвеченным тусклой электролампочкой над каютой старпома, она взбегала по ступенькам трапа на мостик.
Я постучал в дверь старпомовской каюты.
Прошу, прошу, послышался за дверью знакомый басок, для начальства моя каюта всегда нараспашку.