Васильев крепко откашлялся и потупился, я понял, что он не пойдет смотреть, где «Индигирка».
Мне хотелось понять этого человека, узнать, что происходит между ним и Кирющенко, но сказать об этом прямо было нельзя, и я спросил, трудно ли работать на Индигирке.
Неосвоенная река, с охотой заговорил он, всего пять лет назад, в тридцать пятом, первые пароходы морем перегнали. Ни береговой обстановки, ни пристаней А душе широко живется неожиданно заключил он, и глаза его опять заискрились. Все своими рукамии погрузочные работы, и строительство домов, и дрова для пароходов Как на пустынном острове. Летом не пройти, не проехать, никаких дорог, только река. Он посмотрел на меня и хрипловато рассмеялся. Вижу, не верите, сказал он.
А город Зашиверск? немного запальчиво сказал я.
На карте в Большой советской энциклопедии стояло это название.
Васильев перестал смеяться.
Старики говорят, в кривунах за шиверами, отсюда вверх по реке с тысячу километров, стояла в древности казацкая крепость, обстоятельно и как-то строго заговорил Васильев. Оттого и название: Зашиверск, за шиверами. Не раз доводилось мимо проплывать. Холмики под скалой стрелками дикого лука поросли, и стоит там старая-престарая церквушка. Смотришь с парохода, тоска одолевает. Говорят, люди давным-давно вымерли от какой-то болезни
II
Васильев нахмурился и замолчал. Вот и рассказать умеет интересно, и к судьбе тех людей не остался безразличен. Молчал и я, боясь потревожить его неловким вопросом.
Про Семена Дежнева слыхали? негромко спросил Васильев.
Я кивнул.
Состоял на казацкой службе в Тобольске, затем в Енисейске, продолжал Васильев. Потом объявился в Якутске. Установлено историками, без двух годов триста лет назад добрался до Индигирки и проплыл ее всю до Северного Ледовитого океана, где и мы сейчас плывем. Вот жизнь была! Ну а мы чтохуже дежневских казаков? Вот так подумаешьи отступать, когда трудно, не захочется Он заговорил со свойственной ему живостью:На морской рейд чуть не опоздал. На плоту пришлось по реке Аркале, притоку, сплывать в Индигирку. Катер мой на мель сел. Ходили разведать, можно ли геологов в верховья Аркалы, где охотники уголь нашли, катером забросить, и на мель напоролись.
Как же геологов на Аркалу забросить? живо спросил я, думая о том, что и я теперь буду жить этими заботами. Дела будничные разом заслонили собой подвиги дежневских казаков.
По первому снегу, сказал Васильев. А путь немалый: триста километров от затона по тайге. Да-а, протянул он, жалко, сорвалось катером! Один неделю сплывал на плоту Течение несет быстро, тишина, зверь непуганый, то лису увидишь на водопое, то медведя, лоси всем семейством у воды топчутся. Ну это я немного увлекся, к делу не относится А вы спрашиваете, трудно ли? Я вам по-другому отвечу: интересно! Правда, это мое путешествие некоторым не понравилось
Открылась дверь, вошел Кирющенко. Мой собеседник замолчал и нахмурился.
А я-то думал, тут город сказал я, не обращая ни малейшего внимания на появление своего начальства.
Кирющенко окинул нас, мирно расположившихся в покойных креслах, неприязненным взглядом и, обращаясь ко мне, сказал:
Город! Не туда приехал, может, и будет здесь когда-нибудь, лет через десяток, город, если найдем что-нибудь в земле И, видно, объясняя свою резкость, добавил:Говорят, ты, пока плыли сюда, только и делал, что разгуливал по палубе в своем отутюженном виде. Арктикой любовался и самим собой. А Рябов отстоял несколько вахт в кочегарке.
Рябов, скромный человек в очках, с откинутыми со лба длинными прядями волос, был назначен редактором политотдельской газеты, в которой мне предстояло работать литсотрудником. Замечание Кирющенко вогнало меня в краску, возражать было нечего, самим собой я любовался, пожалуй, даже больше, чем Арктикой.
Вот что, решительно проговорил Кирющенко, в креслах сидеть некогда, возьмись-ка за организацию бригады грузчиков. Геологов позови, целая экспедиция приехала, они уже на «Шквале». Андерсен прав, без грузов можем остаться «Индигирка» и верно рядом стоит, сказал Кирющенко и уперся в Васильева своим холодным, немигающим взглядом.
Васильев опустил глаза и ничего не ответил. Шея у жесткого ворота кителя налилась крутым румянцем.
Мне хотелось подождать, послушать, что они еще будут говорить об «Индигирке», но Кирющенко напустился на меня:
Шел бы, пока Андерсен у борта. Отвалит на рейд на якоря, и не доберешься до него.
Я отправился на «Шквал».
К середине дня вокруг «Моссовета» мерно покачивался на стихшей волне весь индигирский флот: вдобавок к «Индигирке», что самовольно осталась на морском рейде, несколько колесных пароходов, плоскодонные речные баржи и даже одна пятисоттонная морская с глубокой осадкой. Целый плавучий город!
Моя бригада из геологов и бухгалтеров перебралась на палубу одной из речных барж. Мы столпились неподалеку от трюмного люка, наблюдая, как баржевые швартуются к высокому борту «Моссовета». Работали они быстро, споро, и лишь один среди них, крепкий коренастый якут с развалистой походкой, выделялся своей неопытностью. То он хватался за крученый, неподатливый, в руку толщиной, канат не там, где надо, то мешался под ногами и его незлобиво отталкивали, чтобы быстрее накинуть канат на кнехты и задержать баржу у борта морского парохода. Матрос-якут покорно отходил в сторону и сейчас же опять бросался на помощь товарищам. Если успевал сделать то, что делали остальные, его никто не замечал, но стоило ему замешкаться, как опять его оттесняли и какое-то время он стоял в стороне, выбирая момент, чтобы прийти на помощь товарищам.
Упорный малый, с усмешкой сказал кто-то из моей бригады.
Поодаль от нас, сунув руки в карманы ладно сшитой телогреечки, зябко вобрав голову в плечи, стояла женщина в легкой юбке и сапожках и тоже следила за неопытным матросом. Спутавшиеся волосы ее выбивались из-под платка, я не сразу признал в ней ту, что утром кричала мне с палубы речного парохода.
Данилов! позвала она, когда матрос-якут оказался еще раз оттесненным.
Он отмахнулся от нее, бросился помогать собирать в бухту лишек каната, и опять его кто-то из матросов опередил.
Да поди ж ты сюда! раздраженно прикрикнула она и сказала что-то по-якутски.
Данилов подошел, она быстро заговорила на своем языке. Он односложно отвечал. Отходя от нее, сказал с акцентом, неправильно произнося слова:
Нада работать Матрос хочу Нада
Он снова засуетился, больше мешая своим товарищам, чем помогая им.
Озорное чувство заставило меня приблизиться к девушке в стеганке и, никак не называя ее, сказать:
Ну вот я и пришел
Она отчужденно, не узнавая, взглянула на меня. И тотчас блеснула улыбка, она засмеялась, запрокидывая голову.
Капита-ан протянула она, переставая смеяться, наверное, восклицанием этим давая понять, что узнала меня, и опять звонко расхохоталась.
К нам подошел один из матросов, высокий, гибкий, как тростинка, с холодными синими глазами, в прожженном, с рваными полями, брезентовом плаще, подвязанном обрывком веревки.
Чего, Маша, он привязался к тебе? спросил парень, будто и не замечая меня, но потеснив неожиданно сильным плечом.
Так!.. сказала Маша и отвернулась.
Растекалась!.. угрожающе воскликнул парень.
А тебе какое дело? зло сказала Маша. Улыбка сбежала с ее лица, взгляд стал острым, неприятным.
Иди в рубку к Наталье, ветер холодный, настойчиво произнес парень.
Что ты смотреть за мной вздумал? сказала Маша. Тебе-то что, с кем я разговоры веду?
А ничего, огрызнулся парень. Гляди, Наталье скажу
Маша круто повернулась спиной к нему, поправила платок и вытащила из кармана телогрейки тетрадь и карандашпринадлежности, как я успел узнать, учетчика грузов, тальмана.
Из шкиперской рубки вышла девушка, тоже смуглолицая якутка, в малиновых лыжных брючках, туфельках и не по росту большой мужской стеганке, свисавшей с плеч, с длинными рукавами, в которых тонули ее руки. На волосах, аккуратно подобранных сзади и лежавших волной на вороте стеганки, кокетливо, слегка набекрень, сидела меховая шапочка. Совсем не здешний городской вид; если бы не мужская стеганка. Чья одежка? По размерам, наверное, этого парня. Вот оно что