Потом, уже значительно позднее, он узнал, что были там переплетенные годичные комплекты журнала «Нива» почти за тридцать лет, многотомные дорогие издания Пушкина, Достоевского, Лермонтова, Толстого, Некрасова, Шекспира, Помяловского, Байрона, Гюго и многих других тогда еще неизвестных ему русских и мировых классиков. Кроме того, восьмидесятидвухтомный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона и еще много книг на французском языке.
Все это сказочное богатство он обнаружил и оценил, конечно, не сразу. Тогда же тогда Андрей будто окаменел, молча застыв с ошеломленным видом. Стоял и слова промолвить не мог, мысленно в восторге повторяя: «Ох ты ж Ох ты ж!..»
Проходи. Садись вот сюда, на стул.
Нонна Геракловна повторяла эти слова, вероятно, уже в третий или четвертый раз, пока они наконец дошли до него, и хлопец, опомнившись, ступил несколько шагов от порога, осторожно примостившись на самом краешке стула с изогнутой спинкой, не отрывая восторженного взгляда от тускло блестевших золотом книжных корешков.
Ты любишь книги?
Он и теперь едва услышал эти слова и молча кивнул головой в ответ.
Хорошо. Но сначала давай выпьем с тобой по стакану чаю!
Потом Андрей часто вспоминал, да так и не мог ясно вспомнить, пил он или не пил этот чай. Запомнилось из всего этого только то, что был будто в жару. Щеки у него горели, уши пылали, а голова была словно в тумане. В памяти и чувствах у него от этого первого посещения осталось главное: с этой встречи и началась их дружба, длившаяся несколько лет.
Послушай, Лысогор, посмотри и отбери себе домой то, что тебе самому захочется.
Я Так я могу взять домой? холодея от восторга и страха, от того, что, может, не понял ее, переспросил Андрей.
Конечно. Будешь брать. А прочитанные менять на другое.
Долго рассматривать и отбирать он тогда не осмелился, боялся и стыдился. Взял первую попавшуюся, видимо только потому, что была она хотя и толстая (тогда единственным требованием у него вообще было, чтобы книга была потолще), однако в обыкновенной, скромной по сравнению с теми золотыми обложке. К его счастью, книга эта как раз и оказалась «Кобзарем» Тараса Григорьевича Шевченко. Так впервые попала ему в руки эта великая книга. До того он знал лишь отдельные шевченковские стихи из книг для чтения. А полного «Кобзаря» в школьной библиотеке еще не было.
Когда Андрей решился уже попрощаться, спрятав «Кобзарь» в свою полотняную, в чернильных пятнах сумку, Нонна Геракловна сказала:
Послушай, Лысогор, хочешь, я буду учить тебя французскому языку дополнительно, внеклассно?
Сказала как-то осторожно и, будто застеснявшись, чуточку покраснела при этом.
А он снова растерялся, не понял и. промолчал.
Она тоже помолчала, явно колеблясь, а потом сказала тихо:
Ну ладно Я потом зайду к твоей маме.
И, как это ни странно, она действительно зашла через несколько дней неожиданно и для него, и для мамы. Ее появление на их глухой улице стало событием необычайным для всех их соседей.
А она, не замечая никаких посторонних взглядов, пересекла двор своей стремительной походкой и, войдя в темные сени, осторожно постучала в дверь. Подождав, постучала еще раз, уже более настойчиво.
Мама как раз ставила чугунок в печь. Услышав наконец стук, насторожилась, удивленно взглянула на Андрея, готовившего уроки за столом.
Взгляни, Андрей, там, кажется, кто-то в сенях. Щеколду не нащупает, что ли
Он быстренько метнулся к порогу, толкнул дверь да так и застыл перед ней, ошарашенный неожиданным появлением.
Переступая порог и входя в хату, Нонна Геракловна вынуждена была легонько рукой в черной перчатке отстранить его с дороги. Ступив два шага от дверей, остановилась и, внимательно оглядевшись вокруг, поздоровалась.
Растерянная, даже напуганная ее неожиданным приходом, мама сначала и ответить на приветствие не смогла, и Нонна Геракловна молча, терпеливо ждала, пока мама наконец не пришла в себя и, поздоровавшись, взволнованно не предложила стул, который Андрей придвинул ближе к столу.
Нонна Геракловна неторопливо и как-то осторожно села на стул и без лишних слов приступила к делу.
Ваш сын, сообщила она суховато, по-деловому, кажется мне способным учеником. Хочу попробовать заниматься с ним дополнительно, сверх программы.
Мать, поняв учительницу по-своему, по-крестьянски, взглянув на Нонну Геракловну, пожала плечами.
Господи! выдохнула горестно. Да нам ведь нечем платить за это!
Нонна Геракловна вспыхнула, видимо возмущенно и обиженно, даже носком туфли притопнула. Потом, пристыдив несколькими словами маму и уже не ожидая ни ее, ни Андреева согласия, решительно и твердо приказала:
Так вот. В следующую субботу сразу после школы ко мне!
Домой к Нонне Геракловне Андрей ходил два раза в неделю каждый вторник и каждую субботу на полтора-два часа. Постепенно учительница все увеличивала и усложняла задания. На жалобы Андрея, когда он уже освоился и немного осмелел, что у него времени на все это не хватает, отрубила сердито и безапелляционно:
На что не хватает? На баловство?
На работу, нахмурившись, обиженно буркнул хлопец.
На какую работу?
А на такую. Воды в хату наносить, у нас до колодца знаете сколько? Топлива наготовь, дерезы наруби или еще там что Хату убери. А то и сходи к кому-нибудь на поденное. У мамы знаете сколько чужой работы. Не говоря уже о лете, осени и весне Сами должны бы знать
Она внимательно выслушала его непривычно длинную речь и, будто обрадовавшись, сказала:
Так это же чудесно!
Что? удивился Андрей.
А вот! Ты ведь всю эту работу чем делаешь?
Как это чем? не понял Андрей.
Ну, чем ногами, руками, головой?
Конечно же, как и все люди, сдержанно улыбнулся он, руками.
Вот и чудесно! Идешь за плугом, полешь или пасешь корову, руки заняты, а голова свободна, в нее и лезут разные глупости. Так вот. Работай и французские глаголы или стихи повторяй. Ты ведь хлопец умный, сам подумай! День ведь длинный-предлинный! А тебе за весь день какой-нибудь десяток слов запомнить да повторить! Только так твердо, чтобы уже на всю жизнь!
Легко сказать, пожал плечами, заколебавшись, Андрей. Так это ж если бы я был сам-один на все поле, улыбнулся недоверчиво. Заметят затюкают да засмеют. Малахольный, скажут!
А ты не обращай внимания. Глупый смех к умному не пристанет!
Она впервые говорила с ним так долго и с такой убежденностью, с такой настойчивостью, что он даже мысленно не осмеливался возражать или же тем более не послушать ее.
И она все-таки подчинила его своей воле. Не оставляла без внимания все долгое лето почти четыре месяца, время, за которое ученики, как говорил их старенький директор, «дичали и тупели на степном приволье», втягиваясь не только в изнурительную, тяжелую работу, но и в курение и всякую прочую скверну.
А вот Андрей, пиная, к примеру, дроботова ленивого быка под бок, разговаривал с ним вежливо, обращался к нему не иначе как только «мусью рябой, чтоб ты подох!». Обругав так невинную скотину, он читал ей стихи и множество раз повторял французские слова. И постепенно заучивание десятка слов в сутки при любых условиях, запоминание и удержание в голове названий предметов, животных и растений, окружавших его, по-французски стало не только привычкой, но и потребностью. Сначала по-французски, а потом, через несколько лет, и по-японски, и по-китайски. И теперь уже и вспомнить трудно, сколько разнообразнейших стихов мировых и отечественных поэтов-классиков выслушали в степи волы и коровы Дробота, серые диковатые лошадки Свириденко или овечки Пивня!
Рос Андрей как бы там ни было, но все-таки один у матери человеком независимым и самостоятельным, весьма норовистым и не всегда послушным. А вот с Нонной Геракловной становился и покорным, и послушным. Не то чтобы утрачивал свою независимость стыдился и побаивался учительницу. Пусть даже эта боязнь исходила из глубокого уважения и от присущего его натуре самолюбия. Почти все то время, пока занималась с ним, Нонна Геракловна была сдержанной, суховатой, до педантизма точной и аккуратной.
Занятия дома и в школе она начинала всегда минута в минуту, выполнения дополнительных домашних заданий требовала строго. И хотя голос никогда не повышала, была неуступчива и беспощадна. Голос повысила, лишь когда стыдила маму за мнимую плату за обучение да еще однажды, когда швырнула к дверям его грязно исписанную и залитую чернилами тетрадь. Во всех остальных случаях лишь вспыхивала слабым румянцем, внимательно, придирчиво присматриваясь к хлопцу, так, будто он своим неумением или непониманием оскорблял, обижал ее лично. И именно они, эти немые вспышки, пристальные взгляды доводили Андрея до отчаяния, почти до слез. Иногда хотелось сквозь землю провалиться, лишь бы не чувствовать себя униженным и беззащитным под ее странным взглядом. Выдерживать ее деспотизм не всегда хватало сил И тогда он злился, мысленно спрашивал неизвестно кого: на кой леший все это нужно? И похвалялся, что бросит все к чертям собачьим и что ему совсем не нужен этот французский, на котором он объясняется с кулацкими быками да коровами. Да и всей школе не нужен французский, никто не изучает его по-настоящему, никто не требует его знания так, как, например, математики, физики, родного языка или литературы! Да и самое ее, Нонну Геракловну, как он узнал позже и очень огорчился этим, учителя за глаза зовут не иначе как Василием Блаженным.