Как тебе экзерсисы твоего друга? позвонил как-то Коля. Это следы Растиньяка на утреннем городском асфальте.
Не знаю, не читала, соврала я.
Может, возобновим игру-пари?
Коля, мне это давно не интересно.
Как там говаривал Станиславский: «Не верю», да? Вот так. Целую ручки. Ваш «Ка».
Я вспоминаю тот период жизни лишь в части, относящейся к Котельникову. А вообще-то он был богат событиями, особенно н е моими (мои личные оставались в круге В. П., то есть Василия Поликарповича). Даже в редакции произошли перемены, и наш любезный Валерий Викторович (и теперь только так, никаких «Вальков»!) из завов все-таки полетел, хотя и остался внештатным обозревателем. Степан Степанович Главный (уже не новый) сильно окреп, говорить стал с расстановочкой, придыханиями, а иногда вдруг комкая слова, скороговоркой, это, видимо, чтобы не ослабевало внимание у слушающих. Нижняя губа у него отвисла. Впрочем, я от обиды не объективна; ведь он после ухода Василия не напечатал ни одного моего очерка. И даже слегка отворотился, столкнувшись в коридоре. А что я ему сделала? «Не нравятся мне эти недоученные мудрецы, сказал он как-то кому-то. Гонору много и этой дешевой храбрости». Слова отнесли на мой счет, как и было предназначено. («Не угоден» и «Могу себе позволить».) И стала я пытать силы в другой редакции, вернее в еженедельнике. Меня продолжало интересовать возможное будущее деревни. И я о том написала. Собрала цифры, всякий там подытоженный опыт. Сидела долго, хотела, чтобы и самой нравилось, и другим. И оно получилось. Вот ей-богу, получилось! Я поняла это ночью, уже усталая перечитывая листки. Там билось живое.
«Ну и хорошо. Ну и умник», говорила я себе, ложась спать. Но заснуть не смогла. От возбуждения. Оттого, что я такой умник.
Бывают случаи, когда дело твое катится как по маслу? Бывают. Редко. Это был тот редкий случай. Понравилось редактору новой редакции. (Обо мне, правда, этой молодой и любезной женщине сказали накануне моего прихода, но когда это помогало, уж если всерьез-то!) Понравилось зав. отделом, ответ. секретарю, кому-то из редколлегии и, наконец, главному редактору. После унизительных возвратов моих материалов в прежней газете с прятаньем глаз, с привычным «понять не могу, в чем дело» (в том смысле, что дело в главной редакции, а не здесь, внизу), с постоянным оптимистическим приглашением к новым творческим усилиям, теперь я ходила как король, проигравший и выигравший снова свое королевство, да еще хорошего управляющего (премьер-министра, что ли? советника? визиря?) в придачу. Таким управляющим стал зав. отделом (имя рек), веселый и нестарый человек, одетый по-молодежному.
Вы в о о б щ е мыслите? спросил он.
То есть?
Ну, я хочу сказать, что надеюсь и впредь
И он заговорил об экономических прогнозах на двухтысячный год, как бы мельком упоминая имена Германа, Кана и Энтони Винера (как прекрасно, что я тоже просматриваю периодику!), не без остроумия погружаясь в фантастические прогнозы Мерля и Чапека. У него была отлично отработанная манера монологической беседы. Но слушатель должен был соответствовать. Я старалась из последних сил, но несколько раз промазала, в частности забыв о Бредбери, к которому перешли, потому что он видит будущее почти так же, как Чапек. («Помните его «451° по Фаренгейту» и чапековский «Кракатил» почти одинаковые концовки!»)
Человек, заведующий отделом, глядел на меня ласковыми выпуклыми глазами, оттопырив полные, кругло сложенные губы, и лицо его со впалыми щеками и вся стать маленькой фигурки наводили на мысль о древнем восточном божке. И едва я подумала об этом (вернее, ощутила сходство), как он сказал:
А вот про Восток
Я даже вздрогнула. Человек засмеялся, показав длинные выпуклые, как у японца, зубы, и успокоил:
Мы позже будем еще лучше понимать друг друга. Это несложно. И вообще, заходите ко мне просто, не обязательно по делу, я начальник нестандартного типа («Да уж! Что верно, то верно!» подумала я), а что касается общений вы замечали, при разговоре каждый человек звучит по-разному? По-разному отзывается на звук, на удар твоего голоса: один как деревяшка, другой как хрусталь.
Я не думала об этом, а когда подумала, оценила точность замечания.
Моя статья прошла заметно, шумно, вызвала, как говорится, отклики и споры. Меня поздравляли, мне удивлялись:
Когда ты столько начитала?
( Вот не думал!
Да ты голова),
будто я дурочка какая.
Не могу сказать, что состояние признания дало радость. Было приятно, не больше.
Примерно через месяц довольно ранним утром меня разбудил телефонный звонок. Я подумала: «Если Коля, отлаю», но услышала голос своего нестандартного шефа:
Если у вас найдется десять минут для бывшего заведующего отделом сказал он вместо приветствия.
Это кто же?
Это я, простите.
Как это
При помощи вашей статьи. Зайдите, зайдите, мой любимый автор.
Я зашла. Он был расстроен, как ребенок, его губы оттопырились, будто для плача.
Нам надо ответить, Анна Сергеевна
На что?
Разве вы не читали?
Видно, не нашлось у меня доброго друга, чтобы сообщить радостную весть: на мою статью была большая разгромная, да еще в центральной прессе. Я стала читать и поняла, что не могу вникнуть. Что-то мешало. Какой-то промельк. Ассоциация. Маленькая искорка от абзаца к абзацу «Факты наводят на мысль, что», «вызывает удивление», словом, та нарочитая безличность, за которой скрывалась не то скромность, не то говорение «от имени»
Чья статья? стала искать я.
Не ищите. Без подписи. Редакционная.
анонимная
И я заплакала. Не было, совсем не было злости, обиды, досады. Была лишь боль потери. Ведь теряют по-разному. Бывает, что остается надежда встречи, или доброй вести, или просто радости сознания, что вот живет человек. Живет где-то далеко и высоко, не добрести до него, но он есть. Светит тебе.
А бывает потеря, когда встретишь да глаза отведешь, весть услышишь доброй огорчишься, плохой обрадуешься
Анна Сергеевна, вы зря так расстроились. Для вас это событие имеет две стороны: долго не будут печатать это одно, но и заметность, отмеченность, то есть слава, другое. И потом, о вас довольно мягко Кажется мне, что все это касается меня и только меня. Вы тут случайность. Не огорчайтесь.
Знал бы он, этот восточный божок, подоплеку моего рева!
Для вас это чем грозит? спросила я.
Боюсь увольнением.
Боитесь или уже сказали?
Намекнули.
А вы возьмите да и не поймите намека.
Подумаю, милый друг. Давайте-ка сообразим, как ответ держать.
(Должна сказать наперед, что прогнозы зава не сбылись, что никто его не снял, а позже он доработался до главного, ничем не поступаясь, потому что смелость она тоже иной раз дает свои плоды; а еще что к нему перебрались позже и Коля Птичкин, и многие другие, не оценившие системы Степана Степаныча.) Но пока мы долго придумывали глупейшие объяснения.
Домой я пришла как ограбленная. И никто не поймает вора, не отберет и не вернет добра. Что делать-то?
Я схватилась убирать квартиру. И сразу наткнулась на щетку, хитроумно сделанную так, что ею можно протирать стены (любил этот человек чистоту! Живота своего не жалел для ради нее!). Любил. Был. Как мог? А вот так. Не век же вековать в городишке захолустном! Но как же против меня А? Как же так? Был обижен. Да, был. Но разве так делают? Видать, что да.
Я бросила уборку. Уборка совсем не то. Ничего нет в этом деле лучше стирки теплая вода, однообразие движений, никакой необходимости соображать и, опять же, утомительно. Но как же он взял именно мою статью? Назло? Не может быть! Предложили. Но ведь можно отказаться. Да, можно, если хочешь опять получить пинка. Да еще в своем городишке, перед лицом семьи и родных. А может, убежден, что я неправа в своей статье? Я ведь даже не вчиталась в доводы. Где газета? О господи, я не взяла ее! Растяпа. Растяпа! Шваркнула в таз кофточку и тут же вспомнила: я ведь и сама выписываю эту газету. Только открыть ящик Вытерла руки и побежала вниз, к ячейкам-ящичкам для всех квартир. Мой ключ, кажется, вообще не отпирает. А, черт! Все кое-как! Ну, наконец-то! Вот и газета. Хотела закрыть, но