Хурам не спорил, но продолжал наблюдать. И только последнее выступление Баймутдинова на бюро райкома произвело на всех одинаково странное впечатление. После бюро Арефьев и Леонов согласились с Хурамом, что деятельность Баймутдинова нужно проверить. Арефьев даже признался Хураму, что у него тоже возникли какие-то свои соображения о Баймутдинове, о которых пока преждевременно говорить.
Работа, однако, шла своим чередом. Катастрофа в Хунуке на несколько дней отвлекла внимание руководства от прочих дел. Баймутдинов, видимо угадывая общее к нему отношение, держался от всех в стороне, но внешне, в деловых разговорах, сохранял прежние спокойствие и невозмутимость.
Вернувшись из Хунука после Первого мая, оставив там Шукалова, Хурам занялся проведением посевной в отстающих колхозах. Надо было, однако, закончить дела с Хунуком. Через несколько дней, приехав в Румдару, Шукалов передал Хураму список желающих переселиться на Вахш. В списке значилось одиннадцать человек. Переселенческими делами ведал райисполком, и Хурам со списком отправился к Баймутдинову.
Исполком помещался на базарной площади, на пригорке, у самой реки. Кирпичный, побеленный известью дом окружали высокие тополя, и в доме никогда не бывало жарко.
Баймутдинов принял Хурама вежливо, но официально.
Что же ты в Хунук не приехал? глядя в окно, произнес Хурам с напускным безразличием. Мне дехкане сказали, что ты в Оббиоре часа три провел.
Да, надо было распорядиться перегрузкой с автомобилей на ишаков. Ты ведь там никого не оставил, с тем же безразличием, но с чуть заметной язвительностью протянул Баймутдинов. Я решил справитесь и без меня, а у меня тут дела много: с тем же грузовиком и вернулся обратно.
А я думал, ты поинтересуешься тамошней обстановкой.
Раз вы там значит и без меня для обстановки властей достаточно А ехать из простого любопытства я не считал возможным.
Вот что Хурам протянул Баймутдинову список. Мы считаем необходимым переселить часть народа оттуда на Вахш. Вот список. Утверди, пожалуйста, надо оформить их переезд и выдать пособие, сколько полагается, каждому.
Баймутдинов мельком пробежал список и свел брови:
Ничего не выйдет У меня денег нет.
Как же так? Ведь у тебя же есть специальная смета на переселенцев?
Есть. Вся исчерпана. Сколько по смете полагалось, столько мы переселенцам и выдали. Больше нет ни копейки.
Не может этого быть!
Значит, я понимаю так, насупился Баймутдинов, ты мне не веришь.
Ты неправильно рассуждаешь. Тут речь не о недоверии Ты извини меня, но мне в таком случае интересно, кто именно и из каких кишлаков поехал
Я наизусть не могу перечислить!
В тоне Баймутдинова Хурам почувствовал обиду и недовольство, но решил не сдаваться:
А ведомость у тебя есть?.. Ты не можешь мне показать?
Баймутдинов помедлил, словно что-то припоминая, вызвал секретаря и небрежно подобрал губы:
Тут товарищ Раниев просит ведомость на переселенцев. Принеси ему.
Хурам развернул перед собою листы и, внимательно их изучая, не замечал пристального взора Баймутдинова, следившего за ним из-под приспущенных век. За длинной колонкой имен и фамилий следовала колонка с названиями кишлаков, из которых выезжали переселенцы. В следующих графах были обозначены даты выезда, количество членов семьи, суммы выданного пособия. Каждую строку завершала подпись или оттиск пальца переселенца. Хурам водил пальцем по ведомости, пробежал ее всю и снова, уткнув палец в середину, задумался, что-то соображая.
Вот, наконец поднял он голову. Итог правильный. Но распределял ты деньги неправильно.
Как это так? Баймутдинов живо протянул руку за ведомостью.
А так. Пожалуйста! Каждому полагается по триста и на члена семьи по пятьдесят. Так?
Так, настороженно подтвердил Баймутдинов.
А вот тут смотри, Хурам черкнул ногтем по бумаге. Селахетдин Ахунов. Кишлак Ляк-Танга. Первого февраля. Одинокий. Восемьсот рублей Почему ж это всем по триста, а ему вдруг восемьсот?
Баймутдинов побагровел и вырвал ведомость, удивив Хурама внезапно охватившим его волнением. Прикусив губу, молча уставился в отчеркнутую ногтем строку. Хурам искоса за ним наблюдал, и Баймутдинов, заметив это, постарался придать своему лицу спокойное выражение.
У других хозяйство есть, наконец вымолвил он напряженно, имущество увозили с собой. У этого ничего нет, голый был, когда уезжал. Мы постановили дать ему больше, чтоб он мог на Вахше купить себе самое необходимое
Хурам, ничуть не удовлетворенный таким объяснением, подумал: «Что он крутит? Придется мне это расследовать. Наверно, какого-нибудь бая переселил» Вслух, однако, произнес примирительным тоном:
Ну если так Хотя, по-моему, все-таки это неправильно. На этот додаток двух дехкан можно было б переселить Впрочем, спорить не буду. По ведомости выходит, что действительно смета исчерпана. А переселить хунукцев все-таки надо. Давай так решим: ты их оформи, а деньги я как-нибудь через политотдел достану. Согласен?
Так, конечно, согласен! успокоенно произнес Баймутдинов, пряча ведомость в ящик письменного стола.
Хурам собирался было встать, но подумал и, изучая выражение глаз Баймутдинова, медленно, как бы нехотя, врастяжку сказал:
Вот что, Баймутдинов Дел у меня к тебе больше нет Но нас сейчас двое, и я хочу тебя спросить, знаешь, так, по-товарищески Твое выступление на бюро
Баймутдинов навалился грудью на стол, положил перед собою руки, и в глазах его мелькнуло выражение удовлетворенности. Он мягко перебил Хурама:
Вот правильно Я сам хотел сказать тебе Именно по-товарищески Нехорошо получилось тогда, я чувствовал себя нездоровым, знаешь, работы много, мы все переутомлены, у всех нервы расстроены в тоне Баймутдинова было полуизвинение, а в глазах, ставших приветливыми, доверительность. Я очень погорячился, обидно мне было, что даже ты, такой же, как я, таджик, не понимаешь меня. Ты не обращай внимания, мало ли что в таких случаях срывается с языка
Погоди, Баймутдинов Пусть так, но такого объяснения я принять не могу, так с женой объясняться можно, а тут дело серьезней. Но я не прошу у тебя объяснений. Ты прекрасно знаешь, что за твои слова ты должен будешь ответить партии, а не мне. Такие слова, как тогда, на ветер не швыряют, и партия с тебя очень строго спросит за них.
Баймутдинов нахмурился и опустил глаза. Хурам продолжал:
Что ты скажешь партии, я не знаю. Но я предварительно по-товарищески хочу спросить только об одном, и то потому, что это лично меня касается. Какие основания у тебя были, когда ты назвал Винникова белогвардейцем?
Баймутдинов, с трудом сдерживая себя, заговорил очень тихо:
Слушай, Хурам. Давай поговорим начистоту. Как это так, до сих пор мы с тобой сговориться не можем? Ты член партии, я тоже очень давно. Но я, кроме того, таджик, и ты тоже шугнанец значит таджик. Я люблю мою родину и не сомневаюсь, что ты тоже любишь ее. Правда?
Ну, люблю, конечно. Дальше что? нетерпеливо произнес Хурам, еще не понимая, куда Баймутдинов клонит.
Любишь, вкрадчиво заглядывая в глаза Хураму, продолжал Баймутдинов. Я знаю, ты честный человек значит любишь. Наша страна прежде была большим государством, вспомни Согдиану, вспомни войска Искандера и вспомни еще твой родной Бадахшан, когда он простирался от Яшиль-Куля до Файзабада, от Рохарва и почти до Таш-Кургана Велика, богата, могущественна кто мог тогда с насмешкой взглянуть на таджика? А потом, чьи только лошади не топтали страну наших дедов и прадедов! После всех прошли русские, сколько земли твоей отдали чужим людям?
Какие это русские? строго сказал Хурам.
Пусть царская власть, не все ли равно! Или ты думаешь
История! мрачно прервал своего собеседника Хурам, следя за его бешеными, налившимися кровью глазами.
История?.. Да, конечно, история, проклятая память ее! Потом пришла революция, мы думали, таджики теперь выгонят всех чужих, снова раздвинут границы своего великого государства Коммунистическая партия? Хорошо! Если независимость пусть будет партия. Я стал коммунистом, ты стал коммунистом, потому что нам было сказано, что мы сами будем управлять нашим государством.