И все-таки об этом узнали мужья. И две женщины были побиты мужьями. И одна из них, скрыв побои от Лола-хон, заявила ей, что больше работать не станет, потому что такая работа для нее тяжела. А другой женщиной была Бегимэ, и она прибежала с жалобой к Лола-хон. И Лола-хон, темная от гнева, пришла к ее пьяному мужу.
Ты собака, подбоченившись, сказала она. Для тебя не кончились ханские времена Если ты еще раз коснешься рукой Бегимэ, ты попадешь в тюрьму.
Ах ты поднялся на нее, покраснев от ярости, муж Бегимэ. Как смеешь ты, отродье, так со мной говорить?
Но Лола-хон изловчилась, схватила его за шиворот и трижды со всей силы хлестнула его по щекам ладонью. Он зарычал, но Лола-хон была сильнее его.
Вот тебе за жену Вот тебе за жену! Это тебе от меня, от женщины, от Лола-хон, отшвырнула его от себя и гордо направилась в сторону.
Бегимэ побежала за ней в слезах:
Что ты сделала, Лола-хон? Теперь он убьет меня.
Убьет тебя? Нет, насмешливо процедила Лола-хон. Я знаю его, он слишком труслив А если боишься иди жить ко мне, мне веселее будет с тобой.
И Бегимэ в тот вечер перешла в дом к Лола-хон. Но уже утром, протрезвев, муж явился к Лола-хон просить, чтоб она отпустила к нему Бегимэ:
Видит бог, Лола-хон Ты сильнее мужчины, и я прощаю тебе обиду. Я не трону больше мою Бегимэ.
Иди, если хочешь, сказала Лола-хон Бегимэ. Но каждый день напоминай ему обо мне. Пусть только попробует свою власть, собака
Женщины, уже не стесняясь, проходили по кишлаку с лопатами через плечо и спокойно выдерживали насмешки мужчин. Еще пять женщин примкнули к работающим.
Мужчины кишлака Лицо Света начали понимать, что власть их окончена. «Это дьявол, не человек, говорили они друг другу о Лола-хон. Вот выбрали на свою голову» Но другие мужчины посмеивались и утверждали, что хоть Лола-хон и женщина, но она настоящая власть.
Азиз старался не показываться на глаза Лола-хон. Несколько комсомольцев, из тех, кто работал прежде, пришли к бугру заявить, что раз они начинали рыть этот канал, то Лола-хон нехорошо делает, не приглашая их теперь продолжать работу.
А раньше где были вы? насмешливо возразила им Лола-хон. Идите к своему Азизу, пусть даст вам другую работу, вы только с невестами своими умеете шляться по вечерам.
Абдуллоджон обиженно заспорил, но женщины стали смеяться над ними, а Бегимэ воскликнула:
Ай, если вам хочется денег, мы каждому из вас подарим по трудодню.
И комсомольцы ушли оскорбленные и долго искали Азиза, но нигде его не нашли. А утром на следующий день пришли к нему в сельсовет.
Не знаю, как теперь быть, заговорил смущенный Азиз. Лола-хон колхозный раис. Упрямая очень, спорить с ней трудно.
А ты секретарь сельсовета. Должен ей приказать. Как это так, она против комсомола идет?
И Азиз решился пойти к Лола-хон. Она работала в поле, встретила Азиза холодно, молча выслушала его.
Не будем ссориться, Лола-хон, заключил Азиз. Я, правда, был виноват. Ты кандидат партии, комсомольцы к тебе пришли Нехорошо получается.
А ты тоже будешь работать? вызывающе спросила его Лола-хон.
Я?.. Да, я Азиз замялся. Я послезавтра приду Сейчас два вечера заняты.
Лола-хон подозрительно взглянула ему в глаза, и Азиз потупился.
Ладно, пусть приходят, сказала Лола-хон. Я пущу их с другой стороны бугра. Посмотрим, кто раньше до середины дойдет.
Азиз сообщил приятелям, что теперь им придется работать крепко: Лола-хон предлагает им рыть траншею с другой стороны.
Пусть, самоуверенно произнес Абдуллоджон. Посмотрим, кто над кем посмеется!
Вечером Азиз решил было пойти со всеми к бугру. Но неожиданно для себя оказался на улице у кооператива. Постоял в нерешительности, борясь с охватившим его желанием, оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, юркнул в калитку.
Азиз не знал толком, что такое любовь, до сих пор он никогда не задумывался об этом. К комсомолкам, к тем дехканкам, лица которых были открыты, он относился с панибратскою дружественностью, они были товарищами его по работе, он всегда старательно подчеркивал свое уважение и физическое безразличие к ним. Такому отношению научила его Лола-хон. К ней самой он относился почтительно и почему-то даже побаивался ее. Женщин старого мусульманского мира, носивших паранджу и до сих пор не сбросивших тяжелой опеки родственников, он по наивности своей презирал. Он не представлял себе, как разговаривать с ними, и, когда они проскальзывали мимо него, как черные привидения, он сторонился их как чего-то непонятного и враждебного.
Сестра Шафи, Озода, до сих пор была одним из таких привидений. Но после встречи с ней в доме Шафи, после того, как он впервые увидел ее запретное лицо, он уже не мог избавиться от мыслей о ней.
На следующий день после этой встречи он принес Шафи деньги за гвозди. Он мог бы принести их в кооператив и тогда не увидел бы Озоды. Но он пришел к Шафи в тот час, когда кооператив обычно уже бывал закрыт, и ему пришлось зайти в жилище Шафи. Азиз не хотел сознаться себе в преднамеренности. Шафи встретил его еще приветливей, чем накануне, опять уговорил его угоститься чаем и среди разговора вдруг встал и, объяснив, что обязательно должен покормить лошадь, вышел из комнаты. Оставшись наедине с Азизом, Озода сама завела разговор о комсомольской работе, о том, что Азизу следовало бы объяснить ей подробней, почему он не верит в бога и клянет шариат. Азиз слушал ее, искренне радуясь. Шафи вернулся. Озода не прервала разговора, и, к удивлению Азиза, Шафи сам принял участие в нем.
Ты честный человек, Азиз. Женщине не надо бояться тебя, а я не враг моей сестре Озоде, не хочу ей мешать жить как понравится. Сам я старик, мое дело сторона. Пусть она, молодая, своим умом думает. Если захочет снять паранджу я тоже ничего не скажу.
Прощаясь с Азизом, Озода, выпростала из-под паранджи, подала ему руку. Азиз вздрогнул от легкого рукопожатия. Шафи пригласил приходить почаще и без всякого дела.
Будешь рассказывать сестре о Советской власти, все, о чем тебя спросит. Только прошу тебя, Азиз, никому ничего не говори. Дурных языков много, мало ли что станут болтать.
Теперь смутное желание встречаться с Озодой Азиз самоуверенно объяснил себе как новую форму выполнения своих комсомольских обязанностей. Однако никому ничего не сказал об этих двух встречах: «Стыдится Озода чужих разговоров». Особенно не хотелось ему, чтоб Лола-хон узнала об этом: думает Озода враг ей большой, не поймет
И стал ходить в дом Шафи сначала редко, потом все чаще и уже не старался в чем-либо себя оправдывать. Озода дарила его неизменной приветливостью, Шафи постоянно оставлял их наедине, благожелательно заявив Азизу, что считает его в доме своим человеком.
Но с каждой встречей росло и непонятное Азизу смутное, беспокойное чувство. Он отлично понимал, что для «комсомольской работы» посещения вовсе не должны повторяться так часто; что просто сами ноги влекут его по вечерам в дом Шафи. Оснащенная паранджой недоступность Озоды только разжигала воображенье Азиза. Он глядел на ее тонкие холодные руки, он слушал ее мягкий, обволакивающий сознание голос и ничего не мог разглядеть сквозь плотную сетку.
И в этот вечер, проскользнув со двора в ее комнату, он сидел рядом с ней на пороге, глядел как будто на ветви деревьев, в которых сгущались сумерки, разговаривал как будто о нужных и полезных вещах, но голоса своего он не слышал, и деревьев перед собою не видел, и понимал только, что сидит рядом с ней, слишком близко, почти касаясь ее. И когда нечаянно притронулся к ее прохладной руке, слова его разом смешались, он почувствовал, что больше сдерживаться не может, что сейчас сорвет с нее ненавистную сетку, резко повернулся к ней, но тотчас же спохватился, вспыхнул, как уличенный мальчишка, и порывисто встал. Озода сложила ладони вместе и тихонько похлопала пальцами. Азизу послышалось, будто она рассмеялась, только послышалось, конечно, потому что Озода с невинным спокойствием сказала ему:
Азиз Темно. Тебе, наверно, пора домой.
Азиз потупил глаза и, не прощаясь, вышел на улицу.
Улица была, как и прежде, пустынна. Дома и деревья сливались во тьме. Азиз свернул в переулочек, чтоб окольными путями пробраться домой. Ему казалось, что пыль под его ногами шуршит слишком громко, он шел настороженно, никого не желая встретить, полный одним собой. Но на перекрестке, у многоводного арыка, он напоролся на группу своих приятелей, сидевших над самой водой и бренчавших на тихих дутарах. Абдуллоджон окликнул его громко и весело: