Хурам улыбнулся:
Расскажу, пожалуй Только вот сейчас мы товарищу Арефьеву спать не даем.
Одильбек осторожно склонился над головою Арефьева, прислушался к его дыханию и тихо сказал:
Спит рафик Арефи.
Хурам с завистью взглянул на Арефьева и подавил легкий зевок. Дехкане, подтащив по одному одеяла, завернулись в них, подсели к Хураму плотней и забыли о медленном ходе звезд. Хурам делал долгие паузы, и, дружно покачивая головами, не решаясь из вежливости его торопить, дехкане чуть слышно повторяли: «Хоп, хоп».
Обряды самосожжения, сотни прошедших веков, стихи, которые двигали полчищами исмаилитов, легенды о всеобщем разуме акликуль, диспуты фатимидов, капища Кафиристана, фирманы «живого бога» бомбейского слуги британских колонизаторов, тайны переселения душ все нанизывалось на острую тонкую, иронию неуязвимых объяснений Хурама. Только звезды в прозрачном и свежем воздухе были так же чисты и ясны, как тысячу лет назад, их не надо было ни учить, ни разубеждать. И за звездами, из пропилов горных ущелий, неуклонно вырастало ясное, бледное небо рассвета.
Глава восьмаяРАИС ЛОЛА-ХОН
В углу двора жался к стене курчавый ягненок. Рядом с ним похрустывали жвачкой быки. Еще не увядшие листья колыхались на свежесрезанных ветках, которые Азиз в этот день навалил на доски навеса, перекрывшие угол двора. Лола-хон сидела на краю глинобитной площадки, заменявшей террасу у ее дома. Азиз стоял перед ней, ковыряя порыжелые ногти. Фонарь «летучая мышь» освещал половину его худого лица.
Азиз, по дружбе скажи, мой раис хорошим был человеком?
Хорошим, лучше нас с тобой, Лола-хон.
Азиз, я женщина, я любила его, для меня он всегда был хорошим, но, может быть, кишлак иначе смотрел на него?
Нет, Лола-хон, ты сама знаешь, кишлак думал о нем так же, как ты и как я. Все любили его.
Ага. Любили. Я знаю это, внезапно распаляясь, выкрикнула Лола-хон. А все-таки убили его! Те, кто идет против нас, убили его Ну, ничего, им тоже жизни не будет теперь. Все дела его не нравились им, вот и убили его. Спасибо товарищу Хураму, теперь я раис, все дела моего раиса продолжать буду я. Каждое мое дело теперь станет для них как нож. Я дышать им не дам, пока не сдохнут они все один за другим
Про кого говоришь, Лола-хон?
Про врагов говорю, Они прячутся, пусть я в лицо их не знаю, имен их не знаю пусть. Они ходят кругом. Когда в кучу свалены золото и навоз, нужен огонь. Все, что навоз, сгорит от огня, пусть мои дела станут для них как огонь. Слышишь, Азиз? Ты мне друг? Будешь мне помогать?
Скажи, что надо, конечно, тебе помогу.
Много дел, Азиз Каждое надо сделать огнем Думать не надо если б ты мог ненавидеть, как я Вот первое дело. Стыдно тебе, Азиз, ты бросил его. Новый участок мы сделать хотели. Начали рыть бугор у реки. Мой раис это дело начал. Откуда нам знать может, за это и убили его? Потому что оно тоже против наших врагов. Все, что он делал, он против них делал. Значит, теперь в два раза скорее этот участок должен быть наш. Где твои комсомольцы? Почему ты их распустил? Почему сам не ходишь туда?
У меня в сельсовете большая работа, уклончиво ответил Азиз. Времени мало.
А у меня, скажешь, много его? Но я найду время работать там. Слышишь, Азиз?
В тоне Лола-хон Азиз уловил угрозу. Ему стало не по себе.
Хорошо, Лола-хон. Обещаю тебе. Завтра приду.
Смотри, Азиз. Лягушкой будешь ногой тебя в воду спихну. Иди сейчас, довольно нам зря болтать, иди разговаривай с комсомольцами.
Азиз покорно встал и ушел, удивляясь про себя бешенству Лола-хон.
На следующий день, однако, он за ней не зашел. Лола-хон напрасно прождала его. Поймав в переулке одного из парней, прежде работавших с ней на бугре, она спросила его:
Почему-не пошел на новый участок? Азиз вчера с тобой говорил?
Ничего не сказал, оправдался парень. Мы все вместе вечером у арыка сидели. Не приходил к нам Азиз.
Еще день прошел, и ничего не изменилось. Встретив Азиза на улице, Лола-хон подошла к нему в гневе:
Ты лягушка, Азиз. Твои слова не стоят плевка.
Не сердись, Лола-хон Я еще не успел.
Ты не успел? Ну, иди от меня. Ничего от тебя не надо. Смотри, Азиз, придешь теперь на бугор, работать тебе не дам, в глаза тебя засмею.
Что же, ты одна станешь работать там? несмело улыбнулся Азиз, но Лола-хон, гневно махнув рукой, уже отошла от него.
Она пошла по кибиткам, к своим подругам. Многие из них носили еще паранджу и не работали в поле. Лола-хон знала, что им запрещают работать мужья.
Розиа-Мо, сказала одной из них Лола-хон. Твой муж купил тебе платье в прошлом году?
Правда, купил.
Оно у тебя порвалось уже.
Правда, порвалось. Вот видишь, рваной хожу.
А ты хотела бы иметь много новых платьев?
Кто не захочет этого!
Иди работать со мной, будут у тебя твои трудодни, сама себе купишь.
Нет, Лола-хон. Не пойду.
Неужели тебе приятней целые дни сидеть в темной комнате?
Что ты говоришь Мне, как смерть, надоела такая жизнь. Только работать я не пойду.
Почему, Розиа-Мо?
В прошлом году я пошла работать. Ты знаешь ведь, вместе с мужем два месяца я работала в поле.
Знаю. Потому тебя звать теперь и пришла.
А этого ты не знаешь, что, когда я шестьдесят семь трудодней заработала, мой муж мне сказал: «Не годится женщине распоряжаться деньгами, не умеет женщина их тратить разумно», себе все забрал, мне новое платье купил, больше я ничего не видела. А на мои трудодни двадцать платьев можно было купить. И сказал мне: молчи. Я молчала, тебе первой сейчас говорю, чтоб ты знала: какой интерес мне работать?
Розиа-Мо Теперь я раис, сама женщина. Я сделаю так: твой муж твоих трудодней не получит. Ты веришь мне? Камнями подавится, если захочет украсть твои трудодни.
Лола-хон, ты хорошо говоришь, я верю тебе, но как ты сделаешь это? Я все-таки мужа люблю, не хочу обижать.
Таких мужей в спину гнать надо Ты не можешь? Ну, пусть. Я с ним тебя ссорить не буду. Мы хитростью сделаем это. Когда придет время тебе трудодни получать, ты перечислишь мне все, что захочешь себе купить. Мы список составим. И сами, женской комиссией, пойдем купим, скажем вашим мужьям: постановление колхоза такое натурой женщинам выдать их трудодни. Так работать пойдешь?
Так, конечно, пойду. Только чтоб муж не узнал.
Ха, какой страх у тебя перед мужем. Глупая ты еще. Хорошо, не узнает твой муж
Бегимэ, говорила Лола-хон в другом доме. Скажи, Бегимэ, много проку, что твой ребенок без молока?
Ты же знаешь, Лола-хон, что у нас нет коровы.
Нет, потому что твой муж хоть и стар, а водку пьет как рыжий мясник в Румдаре.
Правда, плохо он делает, водку пьет, забыл мусульманский закон.
Для этого забыл, для другого помнит А если б ты сама со мной работать пошла, была б у тебя корова.
Разве могу я наработать столько? Смеешься ты, Лола-хон.
Слушай, Бегимэ. Теперь такой есть советский закон: если ты хорошо поработаешь, пусть на корову не хватит твоих трудодней, колхоз премирует тебя коровой. Даром получишь ее.
Неправду ты говоришь, Лола-хон. И меня муж будет бить.
Бегимэ, стыдись. Я знаю, ты мужа не любишь. Если он ударит тебя, скажи мне, мы посадим его в тюрьму. А корову я обещаю тебе. Пойдем.
Лола-хон ходила из дома в дом. Ее крепкие ноги в городских башмаках торопливо расшвыривали кишлачную пыль. Ее голубой джемпер, рукава которого были засучены выше локтей, пожелтел от облаков лёсса. Все видели, как, сомкнув красивые губы, она заходит то в одни, то в другие ворота, надменно оглядывая поднимающихся ей навстречу мужчин. И в ответ на их нерешительные приветствия хмурит высокий лоб и молча проходит на женскую половину.
Не все женщины верили ей, не все хотели работать. Но Лола-хон выбирала лучших своих подруг и разговаривала с ними так хорошо и тепло, что однажды вечером восемь женщин, отпросившись у мужей на девичник, собрались в хижине полевого стана и, разобрав приготовленные лопаты, тайно пробрались к рассеченному глубокой траншеей бугру и проработали там два часа. Лола-хон показала им, что и как надо делать.