Пересев в трамвай, идущий к бульварам, Аля устроилась на пустой задней скамейке. Дед Коля дремал впереди, где меньше трясло полупустой в этот час вагон. А она вспоминала предпоследнее воскресенье
Сидела в библиотеке. Только раскрыла «Историю государства Российского» Карамзина, мама наманила, и вдруг по читательскому залу, словно ветер по страницам захлопнул одну за другой все книги, из коридора раздалось громко и нервно:
Война!
Люди бросали книги библиотекарше и громыхали по ажурной лестнице, вниз, забыв главную здесь заповедь: соблюдение тишины. И как сегодня, из репродуктора, но не ранним утром, а в полдень, Аля услышала страшную весть. И стало ей, к собственному замешательству и стыду, жутко и весело. Мерещились какие-то невообразимые перемены, грозный вал войны и блистательная победа! Фанфары сверкающих труб, барабанная дробь, всадники на белых конях, ликующие толпы, знамена, музыка, цветы театр! Сейчас даже не верилось в ту мгновенную, опьяняющую дурь. Но это было в воскресенье. В понедельник они провожали Игоря на фронт.
Сошла у Никитских ворот, оглянулась. Деда Коли не было. Проехал на Арбат, может, продремал, а скорее из самолюбия, очень уж не любил старик жалостливого внимания.
Утро набрало силу, людей на Малой Бронной полно. По-летнему пестрые, снуют муравьями. И все больше женщины, война начала заметнее подбирать мужчин.
Во втором номере тишина. Все его обитатели на работе, мелюзга под опекой дворничихи Семеновны. Можно и поспать после ночной смены.
Разбудил Алю приход мамы. Она спросила одними глазами: слышала? Аля кивнула и стала одеваться. Пообедали, и мама села в свое низенькое кресло вязать к зиме носки.
Пришли ребята. Пашку Аля сейчас не узнала: на его длинной шее яйцом маленькая голова
Забрали? Когда тебя?
Не знаю, меланхолично ответил он и провел длиннопалой рукой по оголенному черепу: Скоро. Подготовился. Жарко и гигиена.
Шел бы ты домой, Пашок, лениво развалился во всю тахту Горька. Того и гляди явится конвой! и захохотал. Пашка с выпускного вечера потопал прямиком в загс. Жену его звали Музой, и она уже ждала ребенка.
Натка, небольшая, плотненькая, смотрела в румяное крупное лицо Горьки с нестрогим осуждением. А он только бровями поигрывал, поддразнивая свою названую сестренку. Аля досадовала на слабость подружки, для нее самой Горька был как разгаданный ребус «найди охотника». Откуда бы ни смотрела, видела всего: самовлюбленный искатель приключений. Натке же все казалось, что он из тех, «кого мама не любила». Этой громадине мамина любовь, как слону цветочек, он уже с няньками на Тверском зубоскалит.
Ответ Пашки прозвучал печально, он даже сам расчувствовался, шмыгнул пряменьким носиком, унаследованным от мамы, в прошлом красавицы.
Не торопи, может, не увидимся вовсе слышал обращение Сталина? Ну вот.
Нормальное обращение, чего это ты? Сам же с нами пел «Смело мы в бой пойдем».
«И как один умрем» не закончив, Пашка примолк.
Паш, там же ничего похоронного, у Сталина. Быть готовыми, сплотиться
Мы, пионеры, всегда готовы! вскочил Горька. Врагу наше уныние очень кстати и плюхнулся обратно в притворном испуге, хлопая глазами.
Дверь отворилась, и в комнату внесла свой огромный живот Муза. Ее припухшие губы зло оттопырились:
Тебе дружки ближе жены и ребенка? А ну, домой!
Неумело обняв ее за шею, Пашка поцеловал жену в щеку, и она вдруг заплакала, жалостливо и бессильно.
Ладно, женуля, доревешь дома, пошли.
Поправляя светлые волосы крупными розовыми руками, Натка нетерпеливо поглядывала на Горьку. Им пора домой, а он и не двигается. И Аля погнала Горьку:
Ты решил вместо меня тут ночевать?
Жестокая ты, засокрушался Горька. Через некоторое время обвздыхаешься: хоть бы Егорушка пришел Вот убьют, будешь знать.
Что это на вас с Пашкой накатило? рассердилась мама. Не кличь беду, сама явится.
Со мной ничего не стрясется, я, Анастасия Павловна, заговоренный.
Разговорчивый. С малых лет такой, улыбнулась мама.
Вышла Аля с Горькой и Наткой на крыльцо, а там Пашка с Музой шепчутся. Постояли все вместе, послушали тишину двора, и вдруг из дверей громыхнула Нюрка Краснова:
Ой, Муза, да у тебя двойня будет, расперло донельзя!
А тебе завидно? Не сумела родить, так другим не мешай, больно задела Муза Нюрку, но, увидев подходившую осанистую свекровь, добавила: Теперь и один в тягость.
Свекровь завелась с ходу:
Об этом, Муза, надо было думать, когда Пашу окручивала.
В точку, Вер Петровна, поддакнула Нюрка. Чего посеешь, то и пожнешь.
От этой перепалки Пашка подался к воротам, там и догнала его Аля:
Ты чего? И Музу, и маму жаль?
Парня жаль.
Какого парня?
Сына.
А если дочка? отвлекала его Аля.
Сын. И пошагал к своим женщинам.
Вечер такой тихий, теплый, мирный Она смотрела на парадную дверь первого номера вдруг откроется, выйдет Игорь и скажет Ничего не скажет, и парадной дверью первый номер никогда не пользовался, слишком близко к воротам. Дед Коля, верно, уже поковылял на завод. А Игорь с отцом на фронте. Вдруг вместе?
Малая Бронная никогда не сияла огнями, но света хватало: из бесчисленных окон, от лампочек над номерами домов на воротах или домах. А сейчас темнющая, словно слепая. Изгибается черной просекой сквозь еще более черные дома по обе стороны. И так недавно они с ребятами шатались по своему заветному кругу, перебирая нехитрые новости, хохоча, рассматривая абажуры в окнах: синие, зеленые, красные, а больше почему-то оранжевые и желтые. Иной раз под утро явится Аля в свой двор и шмыг в окно преимущество одноэтажного дома. Заранее оставляла шпингалет открытым. Мама спит или делает вид? Все равно она знает, где и с кем ее дочка, тайн у них нет, как и во всем дворе
Аля побежала в сторону Тверского. Пересекая бульвар, неожиданно увидела на скамейках людей, сидят себе, дышат левкоями, что посажены у памятника Тимирязеву. Стало легче. Живет ночная Москва!
На остановке возле кинотеатра ее догнал Славик, поискал зоркими глазами в негустом скоплении людей, вздохнул:
Дед Коля опять укатил спозаранку?
Как всегда.
У Али отлегло от сердца. Со Славиком стало опять хорошо, такой свойский парнишка, и так много у них теперь общего, хоть он и помладше.
Почему утром не слушал Сталина?
Не знал, мазут на железнодорожной ветке помогал перекачивать. А потом слышал. Только нам с тобой придется околачиваться в тылу.
Оба вздохнули. Позванивая и громыхая, приближался трамвай.
3
Пруток нелегко вставить в нутро полуавтомата. Это только говорится пруток, а он в поперечном сечении сантиметров пять и длиной метра полтора От напряжения болели руки, ныла спина, а к концу смены ослабевали ноги.
Ну, все, пруток закреплен. Аля нажала пусковую кнопку, заработали сразу и сверло, и резец. Из черного прутка получались одинаково блестящие снаружи и внутри стаканчики гильзы для снарядов. А на резец и сверло струилась белая жидкость, тоненько, экономно. В первый день работы именно на эту струйку дивилась Аля: молоко. В магазинах с ним уже перебои: война, с транспортом туго. А тут Подставила палец над резцом, и рискнула лизнуть, что за молоко?
Отравишься, самолаборатория! крикнул отлаживающий соседний станок худой, беловолосый парень.
Ей стало неловко, стыдно и за незнание, и за любопытство. «Молоко» оказалось пресным, без запаха, вроде мутной воды.
Это эмульсия. Посчитай, сколько делают оборотов сверло и резец.
Много нахмурилась Аля.
Правильно. И от этой крутежки они сильно нагреваются. Вот их и охлаждают эмульсией.
Надо же придумать: молоко льют на железо! Дурында. Но не говорить же этому беловолосому, что завод она увидела вблизи только теперь, на Малой Бронной их нет.
Осторожно сняв жестким проволочным крюком стружку с резца и сверла, бросила ее в ящик и глянула в проход. Рабочие выключили станки. Ага. Перерыв. Подождав, когда кончится пруток и последний стаканчик упадет со звоном в ящик на своих собратьев, Аля выключила станок и, взяв сверточек с выступа фундамента, пошла к полуавтомату Сони. Вместе уселись на кирпичную бровку перед цехом, поели, угощая друг друга. Аля положила голову на узенькое плечо Сони. Из цеха выбежала стайка токарят, парнишек лет по четырнадцати, они расселись напротив, на такой же побеленной бровке.