Люди назвали поле за Косым верхом, где погиб дед Веденей, его именем.
И застучали в каждом дворе молотки, зазвенели застоявшиеся без дела отбиваемые косы.
Мишка и Венька ладили сразу по два крюкасебе и матерям. Варька тоже упросила брата взять ее с собой на поле: «Буду воду вам носить», сказала. И он согласился, вспомнив, как на недавнем сенокосе сам таскал косцам воду из Кошкина колодца. Крюкэто косье с длинными деревянными зубьями внизу. Когда косишь, зубья не дают стеблям ложиться под косой на землю, а доносят их в валок. Не всякий сможет косить крюком, тут нужна сноровка и сила, ведь почва под хлебами неровная, и коса должна ходить не по земле, как при косьбе травы, а на весу. Но Венька накануне поучился работать с крюком на зарослях крапивы. Он столько ее навалял за гумном, что соседкаАринка Кубышка съязвила:
Что, Вениамин, аль на зиму для щей запасаешь?
Вреднющая баба эта Кубышка! От колхозной работы воротит нос, как черт от ладана, а на железнодорожную станцию чуть ли не каждый день шастает: носит лепешки на продажу проезжающим. И где она муку берет, не понятно? Поговаривают, что Кубышка ходит по ночам в поле и стрижет колоски. Обмолотит, смелет зерно на самодельной меленке и стряпает лепешки. Ну, погоди! Когда-нибудь мы до тебя доберемся, заключил Венька, добивая крюком последние скопления крапивы-жгучки
Рано утром по улице двигалась подвода, и сидевший на ней кузнец Григорий останавливался под окнами домов, кричал:
Эй! Выносите крюки на телегу! Выезжаем за Косой верх!
Колхозницы выходили из хат, складывали косы на подводу и сами шли за ней, с мешочками в рукахс харчами на обед.
Начало жатвы! Испокон веку это был для крестьянина торжественный праздник. Ради долгожданного дня, когда на хлебном поле сверкнут косы и стебли с тугими колосьями лягут в ряды, а потом появятся на словно бы остриженном клину первые крестцы снопов, было столько пролито пота и недоспано ночей.
Нынешняя жатва для жителей Казачьего, как и для всех советских людей, была особой: фронт ждал хлеба. Солдаты, изгоняющие врага с родной поруганной земли, оставили косы своим женам, матерям и сестрам да еще детям. Вот и тут, за Косым верхом, были одни женщины да дети, да еще увечный кузнец Григорий, который, раздав крюки, сам встал во главе косцов.
Ну, бабоньки, начнем! сказал он, и лицо его словно бы помолодело. Он сделал шаг вперед деревянной ногой, и коса, описав полукруг в воздухе, срезала стебли желтой ржи; они покорно легли на стерню, словно золотые от солнца. И пошли за Григорием косцы, держа интервал, взмахивая в такт крюками: сначала бригадирка, за ней Настенка Богданова, следом Ульяна Лобынцева, Федосья Багрова с сыном да Домнуха Горохова. За взрослымиребята Ряды выходили плотнымидобрый уродился хлеб! Будет что и фронту отправить, и на семена засыпать, и людям на трудодни дать.
Над Веденеевым полемни облачка. Солнце, как начищенный медный таз, сияет, палит над головой. Косцы, разгоряченные и потные, стараются не замечать его, взмахивают и взмахивают крюками, временами отирая ладонями пот со лба.
Мишка уверенно шел, не отставая от взрослых ни на шаг. Правда, прокос у него получался уже, чем у них. Косу он отбил на славу, и стебли легко и неслышно валились на крюк, а с него в валок. Гоны были длинные, и Мишка, пока шел из конца в конец, успевал намечтаться вволю.
А вспомнилось ему последнее предвоенное лето, такая же уборочная пора, когда он с отцом ездил за Большой верх косить рожь. Косил-то отец вот таким же крюком, а Мишке он давал его лишь изредкаучил исподволь. Думалось ли тогда отцу, что совсем скоро его заменит вот на этом поле он, Мишка! И заменит с честью: если бы он увидел сына, то не устыдился бы за него. Венькиному отцу уже никогда не придется держать в руках косу, не ощущать тяжести литых колосьев на ладони. Да только ли ему не придется увидеть это хлебное поле и вон то яркое знойное солнце! И дед Веденей навсегда ушел из жизни, оставив свое имя полю, и Ленька, Мишкин дружок, и Петька Многих своих хозяев ты уже не дождешься, родное поле!
В то предвоенное лето уродилась хорошая рожь, и косцы, чтобы не тратить попусту время, ночевали прямо в поле. Намахавшись за день крюками, они спали под открытым небом, на ворохе свежей соломы. Мишка помнит, как отец ложился навзничь и, прежде чем уснуть, беседовал с ним. Там Мишка и узнал от отца всю его, а следовательно, и свою родословную.
В нашем роду, Мишатка, все были земледельцы: и дед твой, мой отец, и мой дед, а твой, выходит, прадед сеяли хлеб, говорил отец. Тогда колхозов не было, наделы земельные имели, правда, не бог весть какие. Но землю все Богдановы любили, от нее не отрывались. И она за эту любовь кормила весь род
А Мишка, слушая и прижимаясь к сильному плечу отца, думал, что и сам он тоже будет землепашцем, как все в его роду. Он научится и косить рожь, и молотить цепом. И вот он, Мишка, уже косит хлеба наравне со всеми, а отец незримо наблюдает за его работой. И наверняка доволен сыномне срамит он богдановский род.
За день бригада смахнула большой клин ржи. Если так и дальше пойдет, то за неделю все Веденеево поле будет убрано. А там надо еще снопы вязать, в крестцы ставить, а потом свозить на ток и молотить. Работы непочатый край.
Такие беспокойные мысли одолевали Лукерью Стребкову. Сумеют ли они успеть и сжать и обмолотить хлеба до сентябрьских дождей? Цепами-то молотить не больно споро, промолотишь до «белых мух». «Завтра надо будет съездить в район, может, какую-нито молотилку выделят»
Поездка Лукерьи в райцентр была удачной: через два дня в бригаду приехал потрепанный и часто чихающий ХТЗ и привез на прицепной тележке сложную молотилку. Тракторист немедля стал с помощью кузнеца Григория устанавливать ее на току. И вскоре молотилка была готова. Приводить ее в движение должны были пять лошадей, припряженных к длинным деревянным дышлам-водилам.
С косовицы были сняты несколько женщин и ребята. И вот настал день пуска молотилки. Свезенные с поля снопы высились скирдой рядом с молотилкой. Мишка взобрался на кожух шестереночной передачи в середине круга и, встав во весь рост, взмахнул кнутом:
А ну пошли, гнедые и каурые! Но!
И лошади, натянув постромки, пошли по кругу, вращая вал. Ремень привел в движение барабан молотилки. Григорий развязал свясло, бросил первый сноп на приемную доску, и барабан, получив работу, натужно и громко загудел, отфыркиваясь соломой напополам с половой. Из желоба на землю потекла струйка зерна.
Но, пошевеливайся! погонял лошадей Мишка.
Молотилка ускорила темп, глотая сноп за снопом, ржаной ручеек превратился в сильную струю. Григорий едва успевал подавать снопы в жадно глотавший зев молотилки. Быстро росла груда соломы, медленно вырастал ворох зерна.
Мишка крутился в кругу, как бес, крутя над головой кнутом. Он то свистел и покрикивал на уже притомившихся лошадей, то начинал ласково их уговаривать:
Но! Но! Залетные! Веселей ходи! Давай, давай, милые, живей!
Струнами натянуты ременные постромки, летит пыль из-под копыт, запаленно дышат животами лошади, яростно гудит и гудит ненасытная железная машина.
Мишка сбросил рубаху и швырнул на солому. Тело его налилось силой, душа переполнялась неизъяснимым азартом. Ему было любо видеть: и это веселое круговращение, и вихрем летящую из барабана солому, и на глазах растущий ворох золотистого зерна.
До обеда обмолотили полскирды. Выпрягли лошадей, и Мишка с Венькой и Григорием погнали их на Воргол, к Миронову мосту.
Искупнемся, потом пообедаем. Хоть пот малость смоем, сказал Григорий.
Лошадей загонять в Воргол не было надобности: завидев широкий плес реки, они сами устремились к воде. Зайдя в нее по репицу хвоста, они остановились, блаженно пофыркивая и мотая головами.
Григорий и ребята разделись не спеша и тоже ухнули с коряги в прохладную воду. Мишка и Венька сразу же выскочили из глубины, а кузнец вынырнул аж на середине реки и поплыл по-матросски, сильно загребая воду сразу обеими руками.
Плывем на тот берег! крикнул он ребятам.
Те часто завзмахивали руками и бросились догонять Григория.
А потом они лежали на траве, наслаждаясь тишиной и любуясь рекой и купающимися в ней конями.