Петь, а что бы мы стали делать, если бы там оказались немцы, а не пленные? не унимался Мишка.
А вотне видели? Петька запустил руку за пазуху и достал пистолет. Настоящий немецкий парабеллум!
Мишка с Семкой рты пораскрывали.
Откуда он у тебя?
У наших постояльцев стянул, с напускным равнодушием ответил Петька и добавил опешившим друзьямЯ еще хотел парочку гранат с деревянными ручками прихватить, да раздумалзапалы из них вывинчены, а где спрятаны, не знаю.
Вот здорово! воскликнул Семка. И с патронами? Дай посмотреть.
Петька снисходительно протянул парабеллум.
Не думал и даже не предчувствовал Петька, что ждет его дома. Знал бы он, какую беду навлек на седую голову отца и на свою тоже
Под покровом сумерек ребята прокрались к окраине села и разошлись поодиночке, в разные переулки. Темнота окутала Казачье, тишина зловеще пугала, настораживалавсюду чудились враги. Не слышно было даже собачьего лая. Только изредка с церковной площади раздавались резкие выкрики немецких часовыхтам был расположен артиллерийский склад.
Петька потихоньку подкрался к огородному плетню, обогнул погреб и глянул на избяные окнаони были освещены. «Дома ли постояльцы, а может, там только отец?»подумал он. Внутренний голос подсказал ему меру предосторожности: парабеллум теплый от долгого лежания за пазухой, мигом был засунут под стреху сараюшки. Можно теперь идти в дом.
Уличная дверь была не заперта на засов, по обыкновению, немцы, с наступлением вечера, закрывали ее, боясь партизан. Петькино сердце гулко колотилось под фуфайкой, когда он, не стукнув щеколдой, шагнул в сени. Ощупкой нашел ручку избяной двери, осторожно потянул на себя.
Свет от керосиновой лампы на миг ослепил его, но через секунду цепкий взгляд моментально охватил всю картину в избе. Трое немцев сидели за столом, ели консервы, четвертого постояльца не было. Не увидел Петька и отца.
Немцы на легкий скрип двери обернулись и молча уставились на мальчика. Отступать было поздно. Из-за печки донесся голос Захара:
Петька, Петька! Что же ты наделал!
Петька шагнул к отцу.
Ну что ты натворил, паршивец! Зачем ты у них наган взял?
Отец лежал на полу, на соломе. Петька с содроганием увидел его лицо, все в кровоподтеках, волосы были всклокочены и тоже в крови.
Папа! бросился к нему Петька.
В это время резко хлопнула уличная дверь, взвизгнула избяная, и в хату ступил немец, четвертый постоялец. В руке у него был парабеллумтот самый, что Петька минуту назад спрятал под стрехой.
Кляйнес руссишес швайн! проскрипел он сквозь зубы и бросил парабеллум на стол.
Сидевшие за столом немцы загалдели, встали. Петька весь сжался. Старший чином, унтер-офицер подошел к мальчику.
Партизанен?
И он жестом показал, что его вздернут на виселицу.
Ти сказать, где руссише зольдат! Ти партизанен!
Найнпартизанен! выкрикнул в отчаянии Петька и повторил вспомнившееся ему немецкое слово.
Отец страдальчески моргал слезящимися глазами, силился подняться, но единственная нога не слушалась.
Сынок! Повинись, может, простят!
Петька, прижавшись, как затравленный волчонок, к простенку, молчал. Он судорожно искал выхода из создавшегося положения и не находил. Врать, что не брал пистолет, бесполезнокак видно, его ждали у дома и видели, как он прятал оружие. О спасенных же военнопленных, которые очень интересовали немцев, пусть хоть режут его на куски, он ни за что не скажет.
Партизанен! Партизанен! истерично выкрикивая, унтер-офицер принялся ногами избивать мальчика.
Пан солдат! Не бей ты его! Погоди! Он все вам скажет! взмолился отец.
Немец угомонился. Петька, скорчившись, по-прежнему затравленно молчал. Живот болел от ударов сапога, Петька от подступившей обиды и боли чуть было не заплакал. Но тут же сдержалсячтобы эти звери слезы увидели! Ни за что! На кулачках тоже бывало больнотерпел же.
Немцы о чем-то поколготали у стола. Потом один из них подошел к Петьке и ловко связал ему ремнем руки решив, видимо, до утра подождать с допросом.
Отец всю ночь ворочался на соломе, всхлипывал, сокрушался. В полночь тихонько позвал:
Петя! Подползи ближе, я развяжу. Беги, ради бога!
Никуда я не побегу, решительно отверг тот. Чтобы тебя насмерть забили?
Утром, когда немцы встали и оделись, Петька вдруг обратился к ним:
Пан солдат! Я знаю, где партизаны! Я, я знаю партизанен!
О, о! Гут-гут, мальшик! Партизанен? Гут!
Петьке крепче связали руки, двое повели его в штаб, что был на соседней улице, в бывшем здании кружевной артели. Над селом разыгрывалась метель.
За столом, куда ввели Петьку, сидел тощий немец в очках, но по погонам видно было, что он большой начальник. Немцы, приведшие мальчика, сухо щелкнули каблуками, вскинули руки: «Хайль Гитлер!»
Оставив Петьку у двери, они прошли к столу и стоя долго докладывали по-своему. Потом немцы вывели Петьку в коридор, под охрану часового, а сами удалились куда-то.
Горько было на душе у Петьки, но голова стала ясной, мысль работала четко и от этого словно прибавилось сил. Да, выхода нет. Да, он не мог убежать из хаты ночью, не подводить же еще раз отца под удар. Но он может, он должен еще сказать последнее слово, чтобы ни Начинкин, ни друзья, ни тетя Луша не думали бы о нем плохо, не заклеймили бы его позорнейшим словом трус. Нет, он еще не сбит на колени!..
Вернулись те два немца, развязали Петьке руки и приказали идти за ними. На дороге стояла, потрескивая моторами, большая колонна мотоцикловв колясках сидели вооруженные немцы. Все ясно!
Петьку усадили в пустую коляску переднего мотоцикла. Сидевший позади водителя немец в каске тяжело опустил ладонь на Петькино плечо:
Мальшик, ехать партизанен!
Петька рукой показал, пусть-де едут вперед. Мотоцикл взревел и рванулся с места, за нимвся колонна. Ладно, он им покажет «партизанен!»
Колонна мотоциклов, по знаку Петьки, проследовала через площадь, повернула в проулок и устремилась к окраине села. Сквозь снежную круговерть смутно проглянула излучина Воргола, просторный белый луг, где не так давно Петька с друзьями и дедом Веденеем пас в ночном лошадей. А там вон где-то и Горюч-камень, с полевой дороги совершенно не видный. Гордый, неприступный и никакими врагами не поверженный. Туда-то и ведет Петька фашистов, что искорежили родное село, избили его, обидели отца. Он хорошо продумал все ночью, времени для этого было много. Он ясно представлял, что ему делать. На ум пришла песня:
Пусть их тысячи там,
Нас одиннадцать здесь,
Не сдадим мы врагам
Нашу землю и честь
Мотоциклы вырвались на полевую дорогу, прибавили скорость. Недалеко теперь и Горюч-камень с отвесно обрывающейся кручей.
На открытом месте сдуло весь снег и рыжие метелки ковыль-травы то пригибались, то выпрямлялись под порывистым ветром. Снег больно хлестал в лицо. Петька резко указал рукой по направлению к Горюч-камню. Мотоциклы свернули и, взревев, двинулись по бездорожью.
Петька весь напрягся, сжался в комокну, давай скорее! Ну!
Вдруг передний мотоцикл, споткнувшись, завалился набок. Петька вылетел из коляски, водителя придавило мотоциклом.
Хальт! Хальт! истошно заорали сзади.
Колонна остановилась.
Мотоцикл наехал на засыпанную снегом промоину, когда до берегового обрыва было рукой подать.
Петька попытался встать, но не смогколено прострелила такая боль, что на лбу выступила испарина. В голове забилась мысль: все пропало!
Фашисты, ругаясь, сгрудились у лежащего мотоцикла, высвободили из-под него водителя. Двое зачем-то побежали вперед. Вскоре вернулись и начали что-то громко говорить остальным. Все разом поворотились к лежащему мальчику
Петька стоял на краю обрыва, спиной к ледяному простору, лицомк разъяренным врагам. Что думал он в предсмертную минуту? Какие картины проносились перед его взором? Может, видел он лесной кордон, друзей своих и партизан? Может, думал с горечью, что не дождался он того часа, когда село станет снова свободным?
Фашисты вскинули автоматы
Внизу под Горюч-камнем гневно кипел на незамерзающей от родников быстрине Воргол.