2 ч. ложки нерафинированного оливкового масла холодного отжима
Разогрейте духовку до 175 °C.
Достаньте стейк из холодильника и дайте ему постоять в тепле 2030 минут. Промокните его салфеткой, чтобы убрать все излишки влаги.
Поставьте на сильный огонь жаростойкую сковородку, желательно из нержавеющей стали или чугунную. Влейте в нее одну столовую ложку рапсового или подсолнечного масла.
(Пользуйтесь только жаропрочными сковородками!!! «Никаких пластиковых ручек!»снова и снова повторяет Джессика нашим клиентам, но всегда найдется какой-нибудь идиот, который потом будет жаловаться на загубленную посуду, испорченную расплавленным пластиком духовку и отвратительную вонь, которая пропитала всю кухню.)
Посолите и поперчите стейк непосредственно перед тем, как класть его на сковородку. Прожарьте одну сторону до образования хорошей коричневой корочки (около 2 минут), потом осторожно переверните щипцами (ни в коем случае не протыкайте стейк вилкой!) и прожарьте другую. Снимите сковородку с огня, сверху стейк полейте сливочным и оливковым маслом и поставьте сковородку в духовку. Через 5 минут проверьте температуру стейка мясным термометром. Чтобы стейк получился с кровью, доставайте его из духовки при 4346 °C. Мясо выращенных на одной лишь траве бычков очень постное и потому готовится гораздо быстрее обычной говядины. Переложите стейк на разделочную доску или блюдо и дайте ему полежать 5 минут. Внутренняя температура мяса еще некоторое время будет расти. Через 5 минут нарежьте его на тонкие полоски и красиво разложите на подогретой тарелке. Стейка «Нью-Йорк» вполне хватит на двоих, но я легко могу съесть его и одна.
Я даже не стала заморачиваться с салатом: мясо будет хорошо и без него.
Итак, стейк уже пожарен, и я стою над ним с бокалом вина, вдыхаю аромат, любуюсь на коричневую корочку и жду, пока он дойдет. Я уже представляю себе, как восхитительно он будет таять у меня во рту, как я запрокину голову от удовольствия, и в этот момент что-то как будто лопается у меня в мозгу. Какая-то смутная, еще не совсем оформившаяся мысль, и я заранее знаю, что она будет недоброй и мучительной, но меня неудержимо тянет додумать ее, как тянет расковыривать едва подсохшую ранку.
Какого черта я делаю здесь, в одиночестве и пустоте? Что это, если не та же сухая выдержка? И какая часть меня в итоге сгниет, а какую придется отрезать? Наш союз с Эриком? Или, наоборот, все остальное: мою измену, боль, Д.? Стоит ли избавляться от всего этого ради обновленного, более нежного и гармоничного брака?
А что, если срезать придется меня саму, всю мою старую сущность, и оставить что-то новое и прекрасное, в чем уже не будет ни капли меня?
Я стою со щипцами в руке, смотрю на розовую лужицу сока, вытекшую из стейка на тарелку, и плачу. Возможно, настанет время, когда мне уже не будет жалко того, что сгнило, чем бы оно ни было. Возможно, чистый и красивый результат достижим не только в мясной лавке, но и в жизни.
Стейк получился хоть куда. Я съедаю один, а еще два на следующий день беру с собой в Нью-Йорк, чтобы поделиться ими с Эриком. Своими мыслями я с ним не делюсь. Он все равно не поймет или, скорее, поймет слишком хорошо. Нет, достаточно будет, если я поделюсь с ним только этим ароматом и вкусом и, возможно, расскажу немного о сухой выдержке и о том, как приходится кое-чем жертвовать. Пока только влагой, мясом и жиром.
Два дня спустя я иду по Юнион-сквер, возвращаясь с занятий по йоге, и неожиданно вижу Д.
Нет, на самом деле ничего неожиданного здесь нет. Удивляться можно только тому, что мы так долго не встречались. Я бываю на Юнион-сквер три или четыре раза в неделю; здесь средоточие моей городской жизни. С ньюйоркцами такое часто бывает: каждый этап биографии имеет свою географическую привязку. Хотя мы с Эриком, после того как поженились, обитали в Бруклине, вся наша жизнь крутилась главным образом в Ист-Виллидже, в нескольких кварталах между авеню С и Первой, между Седьмой и Десятой улицами. А последние несколько лет такой центр существования для меняэто Юнион-сквер. Здесь, как объясняю я Гвен и своим друзьям, принимает мой личный психотерапевт, здесь в студии я занимаюсь йогой, покупаю еду в магазине «Органические продукты» и на овощном рынке, здесь находится бар «Республика», где бармен знает меня и, не спрашивая, наливает бокал рислинга. Все это правда, так оно и есть, но началось-то все с Д. Он работает поблизости. Здесь завязался наш роман, и здесь же он протекал: встречи в «Барнс и Нобл», короткие свидания у входа в метро или на зеленом газоне. И кончилось все тоже здесь. И, если говорить честно, с тех пор я немало времени проторчала тут, надеясь его увидеть. Странно другое, хотя, возможно, не странно, а вполне закономерно: вижу его я в тот самый момент, когда, усталая и умиротворенная после занятий, я о нем совершенно не думаю.
Раньше мне часто приходило в голову, что я могу даже не узнать его, если вот так случайно встречу на улице, в толпе людей. На самом деле я узнаю его сразу же, еще за квартал, едва заметив алую шапочку и знакомую походку. Он идет прямо на меня. Я не видела его уже несколько месяцев, и внезапно мне становится трудно дышать, а в ушах начинает громко стучать кровь. Я низко-низко наклоняюсь к экрану мобильника и стою так, пока он не проходит. Мне не хочется встречаться с ним глазами, а он то ли не замечает меня, то ли притворяется, что не заметил.
Он живет в том же городе, в том же мире, что и я, только меня крутит в бешеном водовороте, а он спокойно качается на волнах. Он свободен. Я брошена. Я чувствую подступающую к горлу тошноту.
Когда моему брату было лет девятнадцать, он составил еще одно стихотворение из магнитиков:
Когда начнется прилив
И заиграет музыка,
Я поплыву на корабле и буду смотреть кино
И, может быть, тогда я забуду тебя.
Всего девятнадцать лет Откуда он мог знать это тогда? И как вышло так, что я узнала это только сейчас?
11Я вешаю нож на гвоздь
И сколько будет гореть эта свеча, столько мы будем вспоминать тебя здесь, во «Флейшере». Значит, приблизительно двадцать четыре или двадцать шесть часов.
Гип-гип-ура-а-а-а!
Мы стоим тесным кружком посреди лавки через полчаса после ее закрытия и пьем шампанское из видавших виды фаянсовых кружек. Стол уже вымыт и протерт солью, грязные фартуки брошены в корзину, а моя кожаная шляпа лежит на сумке с собранными вещами. Сегодня мой последний день в лавке; я договаривалась, что полгода буду здесь ученицей, и вот сегодня этот срок закончился. Я уже дала объявление, что ищу новых жильцов для своей съемной квартиры, а дома меня ждет муж. Не на пару дней, навсегда.
Свечаэто одна из последних придумок Эрона: золотистая колонна примерно сантиметров пятнадцать высотой. Она сделана из говяжьего сала, которое я помогала топить. Теперь он торжественно вручает ее мне. Усы у него шикарно топорщатся в стороны и кокетливо завиваются на кончиках. Колин отрастил длинные, похожие на котлеты бакенбарды, а у Джоша на лице по-прежнему главное украшение порнозвезды (надпись на одной из его любимых футболок гласит: «ЛЮДЕЙ УБИВАЮТ НЕ РУЖЬЯ, А ТЕ, КТО НОСИТ УСЫ»), Финал конкурса усов приближается, и наши клиенты уже активно делают ставки.
Сегодня я получила и другие подарки. Джесс преподнес мне мраморное яйцо с черными и розовыми прожилками и специальную подставочку для него.
Я подумал, оно поможет тебе писать книгу. Будешь смотреть на него и типа медитировать.
Джош передает мне диск в коробочке с надписью: «Прощальная смесь для Джули Хуан».
Хуан заходил позавчера. Я сказал, что ты пошла по его стопам и тоже собираешься нас бросить, и он завез вот это.
Как у него дела? Я по нему скучаю.
Я тоже, сестренка. Но у него все хорошо. В этой новой колбасной лавке платят больше, чем я могу себе позволить платить работникам. И Хуан был бы дурак, если бы отказался. Вперед и вверх, знаешь?
Знаю.
Прошлой ночью мне снился сон: я ползу вверх по отвесной, голой и бесконечно высокой скале. Все, кого я когда-то знала, мои друзья из магазина, родители, брат, Эрик, Гвен, Д. обогнали меня и ушли далеко вперед, а я осталась. Я пытаюсь позвать их, но у меня внезапно пропал голос, и никто не слышит. Я проснулась мокрая от ужаса, с застывшим в горле криком. Этот сон снится мне довольно часто.