Попался! не своим голосом закричал Сафоев то ли от радости, то ли от возбуждения и, вскинув руку с тяжелым маузером, выстрелил.
Конь крутнулся на месте, басмач вылетел из седла. Сафоев побежал к нему, наклонился, но тут вспыхнул перед глазами огонь и рванулась из-под ног земля.
Бросив пулемет, Мочалов прыгнул, как тигр, на бандита, который хоть и был чуть живой, однако сумел подняться и силился перезарядить карабин. Вырвав у него оружие, Мочалов хрястнул его прикладом по голове.
Максим, помоги, подал голос Сафоев, держась левой рукой за правое предплечье.
Жив, комиссар? обрадованно воскликнул Мочалов и, бережно взяв его под мышки, поставил на ноги.
Пока жив, сказал Сафоев.
Стоять было трудно, кружилась голова. Мочалов усадил его на землю, прислонил к валуну и перевязал рану, бинты тут же потемнели от крови. Сафоев, ловя ртом воздух, сказал:
Иди, Максим-ака, оставь Вернешься потом
Не имею права, комиссар.
При приказываю, товарищ Мочалов! собрав силы, выкрикнул Сафоев.
Мочалов был вынужден подчиниться, и вскоре его пулемет опять затарахтел, поливая басмачей смертоносным свинцом. Бой продолжался до рассвета. Не многим бандитам удалось вырваться из кольца. Везде валялись их трупы, отовсюду неслись хриплые стоны раненых. В лучах утреннего неяркого солнца блестело брошенное оружие. Мансур Мардонов приказал бойцам отряда обойти вместе с жителями кишлака поле боя, подобрать раненых, оказать им первую помощь, собрать все оружие.
А где Сафоев? спросил он.
Не знаю, ответил кто-то из бойцов.
Не видели, говорили другие, все, как один, усталые, в пыли и грязи, с ярко синеющими пороховыми пятнами на осунувшихся лицах.
А Максим-ака?
Тоже не видели
Мардонов, вскочив на коня, хотел было поскакать туда, где лежали в цепи Сафоев и Мочалов, но они появились сами. Шли по крутой тропе, едва передвигая ноги; левой рукой Сафоев обнимал Максима, а правая, забинтованная от локтя до плеча, покоилась на перевязи.
Что случилось? крикнул Мардонов, подскакав.
Сафоев растянул запекшиеся губы:
То, что случается на войне и, должно быть от боли, поморщился. На его лбу блестели крупные капли пота.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Через несколько дней Султану Сафоеву, помещенному в санчасть, стало плохо. Поднялся жар. Ему мерещились огромные языки пламени, которые лижут лицо, и казалось, что глаза придавило камнем, острые края которого врезались в веки и в брови. Сафоев звал жену и сына, Мардонова, ака Максима, усто Шакира, выкрикивал какие-то бессвязные слова и метался, словно вырываясь из чьих-то чудовищно цепких лап. Его правая раненая рука вздулась и стала покрываться сине-багровыми пятнами.
В тот же день Сафоева отправили на машине в Сталинабад в военный госпиталь, где, едва взглянув на рану, сказали, что теперь, при такой гангрене, единственный выход немедленная ампутация. Не о руке надо заботиться о жизни. Руку уже не спасти, за жизнь еще можно побороться.
Когда Сафоев очнулся, он увидел черные встревоженные глаза сына и красные, заплаканные глаза жены. Их вызвали тотчас же после операции, они приехали вместе с усто Шакиром. Впрочем, об этом Сафоеву сказали позже. А в тот первый миг он сперва не поверил себе и долго смотрел на родных, как на нежданное чудо, которое не растворялось в тумане и не удалялось, не исчезало. Он шевельнулся.
Что? наклонилась Бибигуль.
Сафоев улыбнулся, и она помимо воли всхлипнула. А Давлят не шелохнулся, сидел, как птица с подбитыми крыльями. Подумав об этом, Сафоев левой рукой рывком привлек сына на грудь и, забыв про боль, стал гладить его темные вихры.
Ну, сынок, чего ты?.. Ну, мама, понятно, женщина. А ты? Кто скажет, что ты сын комиссара? Держись, сынок, носа не вешай
Боль, однако, осилила, Сафоев снова потерял сознание. Но всякий раз, приходя в себя, он видел у изголовья жену и сына. Они просиживали возле постели с утра до темна, тревожно прислушиваясь к его тяжелому, прерывистому дыханию и напряженно вглядываясь в землисто-серое лицо с заострившимися скулами и носом. А он, возвращаясь из небытия, шутил:
Дорогая, вчера я вымок под дождем твоих слез, сегодня хотел бы согреться под лучами твоей улыбки.
И Бибигуль заставляла себя улыбаться.
Он брал ее сухую, горячую руку, подносил к губам. Давлят в такие минуты светился радостью. Ему казалось, что отец возвращается к жизни. Но это были последние схватки между жизнью и смертью.
В тот вечер ничто не предвещало беды. К Сафоеву словно бы вернулись силы, он подтрунивал над женой, тормошил сына, весело, заразительно смеялся. Лицо Бибигуль радостно румянилось. Сафоев нежно потянул ее за руку, чтобы поцеловать, но в дверь постучали.
Можно, товарищ комиссар?
Выдернув руку, Бибигуль в смущении отошла к окну. На пороге в наброшенных на плечи белых халатах стояли Мардонов и Мочалов.
Можно, конечно же, можно! взволнованно произнес Сафоев.
Все еще охваченная смущением Бибигуль коротко поздоровалась, пододвинула к кровати два стула для гостей и выскользнула в коридор.
Что это, друг, за шутки? решил подбодрить комиссара Мардонов.
Мы так не договаривались, прибавил Мочалов.
Сафоев улыбнулся.
Что поделать, друзья
Мардонов передал привет и наилучшие пожелания от всего отряда. Понизив голос, с таинственным видом сообщил:
Из Москвы приехал сам Буденный, теперь Ибрагим-беку хана. И следа не оставим.
А еще, подхватил Мочалов, такая новость, товарищ комиссар: в карманах подштанников у того кори, которого взяли в мечети, нашли экземпляр обращения эмира бухарского к своим, так сказать, верноподданным.
Мардонов усмехнулся:
В нем что ни слово, то заклинание, что ни строка, то упование Передразнивая чтецов Корана, он загнусавил: «А уповаем мы, величайший из великих, мудрейший из мудрых, на помощь столпов мира, наших друзей англичан»
Все засмеялись. Сафоев, улыбаясь, сказал:
Эмир и его беки неспроста уповают на англичан. Что ж, пусть попытают счастья. Проучим их и на этот раз. Жаль только, что больше не могу быть больше в ваших рядах
Голос дрогнул, на густых ресницах заблестели слезы. Сафоев прикрыл глаза и стиснул зубы. Потом приподнялся и сказал Давляту, сидевшему в изголовье:
Сынок, угостил бы гостей чаем
Давлят сорвался с места, но Мардонов удержал его.
Не надо, сынок, сиди, сказал он.
Как поправитесь, не только чай и винца попьем, весело произнес Мочалов. Правильно, комиссар-заде?
Давлят зарделся.
Верно, Максим-ака, хорошо назвал парня, сказал Мардонов. Комиссар-заде сын комиссара! Пусть всегда он будет достойным высокого отцовского звания!
Если бы не это с рукой, я остался бы в армии навсегда, вздохнул Сафоев. Теперь вот сыну передам это желание.
А что, правильное желание! воскликнул Мочалов и глянул на Давлята. Что скажет сам комиссар-заде?
Сын комиссара должен исполнить волю отца, наставительно произнес Мардонов. Но при одном непременном условии: вначале хорошо окончить среднюю школу
Не об эскадроне чтоб мечтать или роте полки водить за собой! вскинул Мочалов руки.
Что еще нужно ребенку? Унесли его вдаль крылатые кони мечты, промчали перед ратным строем отчаянно дерзких джигитов, которые ринулись за ним на врагов. Свистел в ушах звонкий ветер, гремели, как гром, буржуйские пушки и сверкали молнии выстрелов, но он скакал сквозь огонь и дым с острой саблей и красным знаменем революции, и, визжа от страха, разбегались толстопузые английские лорды, эмиры и беки Сладостно замирало сердце от этих видений, и думал Давлят: «Эх, стать бы сразу взрослым, скорей подрасти! Вот бы утром проснуться большим!..»
Давлят проводил друзей отца до самых ворот. Мочалов погладил его по головке и шутливо спросил:
Значит, решено, комиссар-заде, в полководцы?
Ага! радостно сказал Давлят. В полководцы!
А утром отца не стало.
Утром клубились в небе черные тучи, блистали молнии, гремел гром
Отца накрыли белой простыней