Возвращаясь сейчас домой, Гуннар надеялся, что первой увидит жену. Все время, пока они были в разлуке, он думал только о ней. О ней и об их неудачной семейной жизни. Да и нужен ли он Лиили, человек с больным сердцем? Уж если военная комиссия признала его негодным
Дома Гуннар узнал, что жена ушла, и внутренне осудил мать. Но Ванда была такая несчастная, постаревшая и расстроенная. Гуннар никогда еще не видел ее такой. Ее голова дрожала, когда она рассказывала обо всем случившемся:
Я спросила: «Неужели мы действительно такие плохие, что с нами нельзя жить под одной крышей?..» Мы провожали ее до конца деревни, отец нес чемодан, я плакала, поцеловала ее и просила навещать нас и писать. Но ведь ты знаешь Лиили, какая она замкнутая и скрытная. Мы еще долго стояли и смотрели ей вслед. Надеялись, что она вернется, ждали каждый день. Отец часто сидит у окна, я знаю, о чем он думает и почему так сидит.
Ванда посмотрела на сына покорно, словно ожидая удара. С того момента, как Гуннар сообщил о своем возвращении домой, Ванда готовилась к этому разговору и боялась его.
Гуннар нахмурил брови. Уж лучше бы вообще молчали! Порой достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы склонить смятенную душу на свою сторону. И мать снова победила. Голова Гуннара упала на грудь, и Ванда увидела, что волосы у него седые.
Слишком рано, сказала она грустно.
Война не спрашивает возраста. Для войны все одинаково старые, даже младенцы.
Беззвучно плача, Ванда стала стелить чистые простыни, надевала на красные подушки наволочки и достала из чемодана пижаму из мягкой фланели.
Гуннару стало жалко мать, ведь она так молила глазами простить ее. «Жена может уйти, думал Гуннар, но мать всегда остается». Он встал, подошел к матери и положил ей голову на плечо. Мать остается
Ты почитаешь мне вечером что-нибудь вслух? спросил Гуннар.
Ванда вытерла глаза и кивнула.
Весна все приближалась. По ночам заморозки, днем оттепель, и лишь с северной стороны на крышах оставались белые заплаты снега. Худые вороны в поисках пищи спускались прямо во двор, клевали какую-нибудь торчащую из-под снега тряпку и, разочарованные, снова взлетали. Огромной стаей они кружились над столовой Аньки, как собаки налетали на помойное ведро или сидели неподвижно в конце деревни на верхушках высоких берез и наблюдали, что делается на заднем дворе больницы.
Весна все приближалась, и солнце топило снег.
Однажды утром увидели, что черная воронья стая, каркая, кружится у реки. Что они могли найти там, на голом месте? Потом прибежали дети и объявили, что в придорожном сугробе в глубоком снегу стоит труп.
Ганеев, который сидел в комнате у Аньки и пил из блюдечка чай, мгновенно привел себя в надлежащий вид, привесил сумку на пояс. Мимо столовой к речке, вниз по улице, бежали люди, мчалась вся школа. Классы остались пустые, с распахнутыми настежь дверями.
Ганеев расталкивал людей, некоторые шептали:
Милиция идет!
Труп был уже выкопан и лежал на снегу.
Так, так, сказал Ганеев и раскрыл свою сумку.
Кто мог подумать, что именно здесь, у дороги, надо искать Свена Лутсара? После метели перерыли весь берег реки. Копали три дня. А отсюда даже волки не догадались его вытащить. Лицо его почернело, щеки ввалились, рот раскрыт, в глазницах снег, а волосы под теплыми лучами солнца начали понемногу оттаивать. Руки в красивых сине-пестрых перчатках, а на шинели потемневшие золотые пуговицы с тремя львами. Кристина ни разу не посмотрела в лицо умершего, ее взгляд вдруг приковали к себе рукавички, в которых был Лутсар: сочетание цветов, орнамент и вязка говорили о том, что их наверняка связала эстонская женщина. «Свен не был шпионом», подумала Кристина с облегчением. Не проронив ни слезинки, Кристина молча повернулась и пошла обратно в школу. Ожидание кончилось, Свен больше никогда не вернется.
Разве он когда-нибудь был?
Очень тяжело подействовала эта история на Ванду Ситска. Она считала себя виноватой в смерти Лутсара. Ночами она мучилась на постели и пыталась представить себе тот несчастный вечер. Как же это было?
Она сказала:
Будет буран! и закуталась в платок.
Ром и Лутсар играли в карты.
Почему ты думаешь, что будет буран? спросил Ром.
Луна надела рубашку, ответила Ванда. Ревматизм мучил ее. «Долго еще собирается сидеть лейтенант?» думала она.
Тут началась пурга.
Метет! воскликнула Ванда.
Сыграем еще партию, предложил Лутсар.
«Нахал», думала Ванда. Но когда лейтенант, уходя, помедлил у дверей, Ванда заметила ему доброжелательно:
И куда вы пойдете в такую пургу!
Но на самом деле она и не пыталась удержать его, и, должно быть, Лутсар почувствовал это.
Должно быть, он почувствовал!..
Ты так ничего и не сказал, Гуннар, что ты думаешь об истории с Лутсаром, упрекнула Ванда.
Каждую минуту, каждый час гибнут люди, это было все, что Гуннар думал об этой истории. После этого он уткнулся в газеты недельной давности, которые отец принес ему из сельсовета.
Гуннар читал до вечера. Многое он дал бы сейчас, чтобы быть в своей части
Ну, как там дела? спросил Роман, взяв газеты в свои руки и оглядываясь в поисках очков.
Эта война будет последней.
Это мечта, вздохнула Ванда, так всегда говорят. Еще Овидий сказал: «Люди дрожат от страха перед войной даже тогда, когда царит мир». От войн нет спасения.
Салимов все еще директор? неожиданно спросил он во время ужина.
Нет. Мобилизовали. Ты еще помнишь его? удивилась Ванда.
В тот раз мы были не особенно приветливы с ним, напомнил инженер.
Да, согласился Гуннар.
Жена кузнеца Пярья вступила в партию, сказала Ванда.
Гуннар кивнул.
Представь себе Ванда собиралась уже сказать, что Пярья ждет ребенка, но успела закрыть рот. О детях лучше не говорить.
Отступление снега было явным. Максимум еще неделя, и начнется распутица. Тогда будешь пленником своей деревни, не проедешь ни в санях, ни на телеге. Да и куда колхознику ехать в такое время, что за срочные дела у него? Вот только врачам надо попасть к больным да Аньке с районного склада привезти провиант ядовито-зеленые конфеты, повидло, крупчатку и мясо.
Когда раскисают дороги, с фермы не вывезти молочные продукты, и тогда можно по государственной цене купить брынзы и творогу. Этого времени ждали все, в том числе и Ванда. Каждый вечер она думала: «Что я подам на стол?» В запасе было топленое масло и жир, чуточку мяса, муки и пшена, немножко меда на дне банки и две вязанки лука. Разве это много? Много возят на телеге! У ее мужчин был хороший аппетит, и накормить их трижды в день оказалось довольно сложно.
Через неделю после приезда Гуннара, утром, неожиданно вошла Лиили. Гуннар еще лежал в постели и читал книжку. Ванда готовила завтрак, а Роман Ситска исправлял карманные часы. Вчера они остановились впервые за двадцать пять лет. Все винтики были разложены на табурете, а опустевший золотой корпус, казалось, предчувствовал свой печальный конец.
Они не ждали Лиили, не договорились между собой, как ее встретить, но все они спокойно ответили ей почти хором:
Доброе утро!
Как будто она и не уходила. Лиили была поражена и обрадована, засунула свой чемоданчик под скамейку и повесила пальто на вешалку. Потом она села на нары к Гуннару и спрятала голову у него на груди.
Прочтя письмо Татьяны Лесковой, она тотчас же подумала: «Сейчас я там нужна, сейчас я должна быть с Гуннаром!» И она поспешила домой. Это было не так просто, оставить работу и сказать: «Ухожу, делайте что хотите, возьмите где хотите человека вместо меня!» Лиили просила разрешения поехать к мужу, который тяжело болен, только на две недели. У людей не каменное сердце. Что ж, пусть их милый аптекарь съездит к своему мужу, может быть, вместо одного человека приедут двое. Вернутся вместе, работа для всех найдется! Лиили трудно было сказать этим хорошим людям, что, может быть, она никогда к ним не вернется. Скажи она это ее бы наверное не отпустили. Ведь в такое время оставить пост преступление. Лиили не думала о том, что будет дальше, она только почувствовала, что должна быть с Гуннаром, всегда быть рядом со своим мужем.