Освоились?
Маленькая сестра улыбнулась.
Больные повсюду одинаковые.
Вы правы. Значит, довольны?
Белобородова утвердительно кивнула.
Большое счастье работать с таким врачом, как доктор Фатыхов, сказала она восторженно. Больные обожают его, и мы все тоже.
Ревизор кивнул:
Он прекрасно справляется с большим районом.
Да, согласилась маленькая сестра. Но это очень трудно. Один человек не в силах сделать больше. Война и здесь дает о себе знать.
В чем?
Ну, отвечала сестра, помедлив, ну, например, нет бинтов. Трудновато с марлей. Иногда колхозники, которым предстоит операция, вынуждены приносить свои простыни и керосин.
Тогда, конечно, трудно, задумчиво согласился ревизор.
Да. С бельем, с пищей, со всем! Мы не хнычем, но нельзя быть спокойными, когда больные желудком сразу после операции должны есть щи и сырой кислый хлеб.
Это почему же так? удивился ревизор, а маленькая сестра терпеливо улыбнулась:
Потому, что другого ничего нет.
Ревизор нахмурился, а Белобородова встала.
Меня ждут дела.
Ревизоры остались. Больница вдруг стала хмурой. Больные беспокоились и пытались узнать новости у санитарок. Через два часа все уже знали, сколько риса, манной крупы, яичного порошка, сушеных фруктов и белых сухарей выделялось больнице в каждом квартале. Сколько медикаментов, бельевого материала, марли, спирту, керосина, топлива.
После отъезда ревизоров Фатыхов свалился. Зуфия хотела позвать сестру Белобородову, чтобы та сделала укол камфары, но Фатыхов, услыхав ее имя, пришел в неописуемую ярость.
Двое суток врач бессильно топтался дома, как зверь в клетке, и потом велел Популусу запрячь лошадь.
Я заставлю все колеса завертеться, сказал он плачущей Зуфии, завернулся в тулуп, сел в сани и стегнул лошадь. Лицо у него было сердитое, решительное и энергичное.
Сразу после его отъезда сестра Белобородова попросила разрешения поговорить с Зуфией.
Что ей надо? спросила Зуфия, глядя из окна на дорогу. Кухарка не знала.
Поговорить с вами.
Со мной?
Маленькая сестра осталась стоять около дверей. Зуфия дала ей выплакаться и наконец холодно спросила:
Что плохого сделал вам доктор?
Белобородова яростно затрясла головой и снова заплакала.
Что вы хотите? воскликнула Зуфия раздраженно.
Белобородова задвигала губами.
Поверьте! Я очень люблю доктора. Я бы никогда не смогла доставить ему неприятности! Я никогда не поверю, что все это правда!..
Зуфия поняла, что она несправедлива к Белобородовой.
Все это правда, печально сказала Зуфия. К сожалению, все это правда
Разве она вообще имела право кого-нибудь осуждать? Разве она могла теперь смотреть людям в глаза?
Зуфия закрыла лицо руками.
Ночью Фатыхов вернулся домой. Второпях зажигали лампы, кухарка в длинных штанах дрожащими от волнения руками разжигала самовар. У нее не было времени даже надеть юбку.
Лицо Фатыхова говорило все.
Что же теперь будет? спросила Зуфия с ужасом.
Отдадут под суд.
И ничего нельзя поправить?
Нет. Мои заслуги и награды ничего не значат.
Пей чай. У тебя лицо от холода посинело, сказала Зуфия.
Водки! хрипло воскликнул Фатыхов, и девушка принесла графин.
Зачем ты это сделал? спрашивала Зуфия, глядя на него. Ведь это же преступление.
Я хотел, чтобы в моей семье не было недостатка! Я хотел создать дом, который навсегда привязал бы тебя ко мне! кричал Фатыхов. Понимаешь? Ты сидела рядом со мной в повозке, но я чувствовал, что ты далеко от меня. Ты ела за моим столом, но это была не ты. Ты спала в моей постели, но не со мной!
Значит, потому?.. глядела на него в упор Зуфия.
Оставь меня в покое, неожиданно бросил Фатыхов.
Зуфия тщетно ждала его в спальне, потом набросила на плечи платок и снова пошла в столовую. Фатыхов, как и прежде, сидел за столом, сжав голову руками.
Ты никогда не разрешал мне вмешиваться в твои дела. Ты никогда не разговаривал со мной, как с человеком, не советовался со мной как с женой, как с врачом, как с другом. Я была у тебя в доме куклой. Да, куклой.
Врач поднял голову. Он был пьян.
Фатыхов уезжал в начале марта. Он просил послать его на передовую, чтобы искупить свою вину перед родиной. В день отъезда Фатыхова Зуфия была бледнее обычного. Горе ее было безутешным, но глаза оставались сухими. Фатыхов взял ее руку и нежно прижал к своим глазам.
Прости меня, просил он.
Зуфия кивнула. Что с того, что она простит Фатыхов, умный, властный Фатыхов, который вырывал людей из когтей смерти, стоял теперь жалкий и беспомощный перед людьми. А у ворот больницы собрались люди из окрестных деревень Да, они не могли найти оправдания поступку доктора и считали, что он должен искупить вину, рискуя своей жизнью. Это справедливо, иначе нельзя. Но они пришли проводить его они не забыли и все то добро, которое он делал людям.
В это раннее утро покидали деревню и другие мужчины. Уходили директор школы Искандер Салимов, кузнец Хабибуллин и Карим, Карим Колхозный.
Старшая дочка директора билась на снегу, и люди не могли ее успокоить. Салимов нахмурился, это было для него тяжелым испытанием.
Гюльбустан, нагнулась Татьяна к девочке, ты делаешь отцу больно. Подымись и пожелай ему доброго пути.
Салимов поднял ребенка, на руки, и девочка обхватила его шею руками. И большое семейство кузнеца Хабибуллина стояло вокруг отца с удивленными лицами и пыталось мужественно улыбаться. Карим показывал свою удаль. Он лихо размахивал шапкой его провожал весь колхоз. Пришла и Кристина Никто никогда не узнает о том, как сильно нравилась ему Кристина.
Татьяна пожала директору руку.
Танечка, сказал Искандер Салимов, нежно и глубоко глядя ей в глаза, Таня, дорогая. Поймите меня правильно
Я глупая, сказала Таня почти шепотом.
Не будем говорить об этом, попросил Салимов.
Салимов повернулся к Вареньке, чтобы поцеловать ее.
Так. Теперь это была деревня без мужчин.
3
Все мужчины и даже мальчишки стремились на фронт.
Зверствовали фашисты. В Ленинградской области фашисты посадили школьного учителя Агеева на кол. В Туле закопали по шею в землю председателя колхоза Морозова. В Московской области в деревне Новинки палачи отпилили ржавой пилой правую руку у четырнадцатилетнего Вани Громова. В Орле, в деревне Донец, они требовали, чтобы мать своими руками обложила дочь соломой и сожгла.
Люди помнили все места и имена жертв, вели счет неслыханным злодеяниям оккупантов.
Лучше погибнуть в бою, чем попасть в руки фашистов, сказала Ванда Ситска, думая о своем сыне. С тех пор как Гуннар покинул Такмак, она не получила ни одной весточки. А загадочное письмо Ханнеса снова обнадежило ее.
Не принимайте всерьез эти ужасы, утешал Свен Лутсар. Никто не знает, точны ли эти сведения. Во время войны всегда стараются очернить врага.
Но это же официальные сведения! воскликнула Ванда.
Лутсар пожал плечами.
Может быть. Это трудно проверить.
Лутсар ухмылялся, его удивляла наивность старой женщины: кто может установить, был ли какой-то Агеев или Матвеев посажен на кол? Как это проверить, доказать или опровергнуть? Расписывать зверства врага, чтобы этим разжечь гнев своего народа, прием известный Кроме того, на войне можно все.
Вы ужасный человек, сказала Ванда.
Лутсар принял это за шутку.
Как-то с трудом верится, что один из самых цивилизованных народов может совершать такие зверства, улыбнулся он.
«Как же так! думала Ванда. Ведь Гитлер сам объявляет, что людьми можно управлять лишь при помощи силы и что для этого позволительны все методы, даже убийства! Ведь Гитлер считает совесть унизительной химерой, а образование, по мнению Гитлера, превращает человека в калеку».
Жеребец! кричал Роман Ситска, когда Лутсар ушел. После «бала» у Аньки он с трудом терпел общество Лутсара.
Ром! Ром! стыдила его Ванда. Она не переносила резких слов.
Да, жеребец! Да, да! упрямился инженер.