Кристину беспокоило только одно: справится ли она с работой?
Конечно, справитесь. Мы вам поможем, пообещал директор и положил свою красивую руку на плечо девушки. Если вам нужны помощь или совет или какие-нибудь хозяйственные вещи, спрашивайте у моей Вареньки.
Не волнуйтесь! ободряюще сказала Варенька, подмигнула Кристине и чмокнула Машу в надутую щечку
Кристина остановилась. Здесь кончилась деревня Старый Такмак, границей которого летом считалась река; теперь же простиралась заснеженная равнина с широкой санной дорогой.
Кристина вздохнула, предстояло еще прощание с Еэвой. Но это произошло просто, без слез и боли. Когда женщины добрались до берега, Еэва первая протянула руку.
Ты ведь зайдешь к нам? позвала Тильде.
Конечно. Как-нибудь зайду, словно нехотя пообещала Еэва и пожелала им всего доброго.
Глава четвертая
1
Новый Такмак был ненамного больше Старого. Но несколько двухэтажных домов с железными крышами, сельсовет, столовая, больница и аптека, лавка и базарная площадь придавали деревне другой вид. И люди. Здесь, в новой деревне, жили счетоводы, учителя, школьники и съехавшийся со всех сторон народ.
Здесь встречались люди, которых можно было поразить шубой, муфтой, кожаным пальто, колечком. Большой интерес к украшениям проявляла заведующая столовой, а часами интересовался милиционер Ганеев. Он всегда ходил в серой каракулевой ушанке, в кожаных перчатках и сапогах. Даже в зимние холода он не хотел сменить сапоги на бурки. На его розовое, свежее лицо приятно было посмотреть. Ганеев был маленького роста, носил длинную, до земли, шинель и полевую сумку, с которой расставался только дома во время еды, вешая ее на спинку стула. Иногда она лежала на полу у его ног, как верный пес.
Дорога вела из деревни в районный центр, оттуда лошади в пене подвозили к крыльцу сельсовета сани с закутанными в тулупы инструкторами, заготовителями, ревизорами и агитаторами. Случалось, что иной жеребец с заиндевелыми губами и животом, стоя перед столовой, прядал ушами, заслышав доносящийся из дверей хохот.
Так ржала Анька, заведующая столовой. Это была молодая, двадцатипятилетняя женщина, ростом меньше полутора метров, с розовым личиком, острыми беличьими зубами и огромной грудью. Муж Аньки присылал с фронта хорошие письма, скучал по жене и двум сыновьям. На почте Анька таращила зеленые глаза и хвастливо размахивала перед бабами треугольными конвертами.
Мой муж пишет мне каждый день!
Слышь, а воевать у него время остается? невинно спрашивали у нее. На это Анька отвечала только надменным ядовитым взглядом.
Многое зависело от настроения Аньки. Иногда она по целым дням не изволила открывать столовую. А когда люди допытывались, в чем дело, она нагло отвечала:
Дело простое закрыта столовая, и все!
Обычно коротенькая Анька стояла за стойкой на ящике, положив груди на прилавок и выпятив зад. Она улыбалась только мужчинам, болтала с ними, перегнувшись через прилавок, и нарочно злила женщин, ждавших в длинной очереди.
Чего вы галдите! Я не сижу! Я работаю! кричала она, когда возмущение становилось слишком уж явным.
Но находились и подхалимы, улыбки которых как бы говорили: Аньке можно все, что только она ни скажет или ни сделает. А когда продажа пирожков ей надоедала, она кричала на всю столовую:
Конец! Кончились пирожки!
Люди расходились недовольные, расстроенные, но некоторые оставались, чтоб сказать Аньке:
Ты красивая женщина. Бабы тебе завидуют и распускают поэтому сплетни.
Льстецы как ростовщики, они всегда отпускают лесть только под высокий процент. Анька умильно прикрывала глаза, потом запускала свои короткие руки в корзину и пригоршнями выбрасывала на прилавок пирожки для льстецов.
Липкина, на тебя жалуются, сердито объявил прибывший в Такмак инспектор.
А что я могу сделать? Моя должность не дает завистникам покоя. Я женщина слабая, беззащитная, каждый может сделать со мной что хочет. Так и смотрят все, как бы к чему придраться, как бы меня обидеть Анька заплакала, вздрагивая плечами.
Инспектор долго успокаивал ее, гладя рукой по шее и горячей спине. На лицо Аньки вернулась улыбка, но тут же она забарабанила своими маленькими, почти детскими кулачками в грудь мужчины, которому теперь вздумалось пощупать ее колени.
Хам! фыркнула Анька, выбралась из объятий инспектора, быстренько налила полный стакан водки, подвинула его гостю и сказала притворно обиженным тоном:
Пей!
Она подперла голову руками и уставилась на инспектора своими зелеными, нагловатыми глазами.
Хоть лезь из кожи вон, все равно будешь плохая
Кто тебе сказал, что ты плохая?
Ты сам сказал.
Я??? Я сказал, что есть жалоба. Лично я для такой женщины достал бы с неба луну и звезды. Не веришь?
Анька, ворча, снова наполнила стакан водкой и принесла из кухни гуляш.
Не веришь? обижался инспектор. Анька уперла руки в бедра.
Не верю. Обещать все вы сильны, а на деле
Достану, Анечка, достану! потянулся к ней инспектор и тут же получил по рукам.
Ну что ты можешь достать? дразнилась Анька.
А чего ты хочешь?
Анька задумалась.
Например, белье?
Белье?
Ну да. У меня белья нет.
Обманываешь!
Не веришь? спросила Анька с невинным видом.
Нет! Не верю! Инспектор затряс головой и единым духом проглотил целый стакан водки. Иди сюда! звал он, вытирая рот.
Анькины мальчишки были уже порядочными сорванцами, Сеньке летом исполнилось пять, а Петьке шесть лет. У Сеньки было лицо херувима: невинные голубые глаза, острый подбородок, тонкий нос с горбинкой, и на макушке торчал вверх рыжий хохолок. Маленький, черноволосый и узкоглазый Петька ничем не походил на младшего брата.
Уже с утра, едва проснувшись, Сенька был полон предприимчивости; как дух беспокойства, двигался он по деревне на правой ноге ботинок, на левой валенок, одно ухо ушанки торчит вверх, другое вниз, под носом зеленые сосульки, руки в красных цыпках. Оказавшись во дворе больницы, он дергал за хвост кошку, прохожим показывал кукиш и деловито устремлялся в конюшню и на молочную ферму. По привычке он каждое утро торопился в детский сад, чтобы через полчаса удрать оттуда. Сеньке нравилась самостоятельная жизнь, а в детском саду приходилось подчиняться всяким скучным распоряжениям, топтаться в хороводе с флажком в руках и петь: «Мы хорошие ребята»
Анька часто обвиняла воспитателей дескать, они не понимают, что к ее мальчишкам требуется индивидуальный подход.
Какие-то неграмотные остолопы поставлены воспитывать моих детей! возмущалась она.
Дрались братья между собой до крови, как молодые петушки. Анька просто удивлялась, всплескивала руками и хвасталась:
Как раз такими и должны быть мальчишки. Маменькиных сынков мне не нужно.
Когда Аньке надоедали жалобы, все эти знакомые истории: Сенька отрезал у девчонки косу и курил сенную труху, Петька ударил приятеля ногой и порвал его рисунок, она без разговора выгоняла жалобщиков из комнаты.
Тоже мне! Слышать не желаю всякую брехню.
Иногда она все-таки ворчала и на виновников, подымала готовую ударить руку или замахивалась чем попало.
Сенька, щенок негодный, я тебя убью! Пошел вон!
Сенька бросался наутек, а Анька смеялась вслед:
Вот бандит!
Спасаясь от бомбежек, Анна Ивановна Липкина прибыла сюда прошлым летом из Минска с двумя полураздетыми ребятишками. Теперь она каждый день меняла платья, и ее коротенькие белые пальцы были украшены золотыми кольцами, а в запястье впивались бельгийские часы с маленьким циферблатом.
Однажды она неожиданно пришла к Кристине. Тильде предложила гостье сесть. Анька внимательно разглядывала их скромную каморку, жаловалась на трудности войны, проклинала фашистов, рассматривала атласное одеяло на постели и рассказывала о своем дорогом муже, которого спасает от пули ее великая и чистая любовь. Она пылко осуждала тех женщин, которые не умеют хранить свою честь, в то время как их мужья проливают кровь за родину. Лицо Аньки выражало неподдельное огорчение, и на ее зеленые глаза наворачивались слезы.