Да я не поэтому смутилась Тильде. И почему это Еэва всегда понимает все не так.
Санки легко скользили, хмурая Еэва шла рядом с Тильде, а воронья стая черной тучей кружилась над ними, и в сердца обеих женщин закралась тревога.
Еэва уже давно предвидела расставание и боялась его. И вот Тильде с дочерью уходят, и их ждет впереди что-то новое может быть, счастье, может быть, горе! Но все-таки новое. А что станет с Еэвой? Что она будет делать с Популусом? Как не хотелось возвращаться в эту хибару! Пошла бы просто дальше, без всякой цели, все равно куда Какими пустыми будут теперь вечера. Керосин в лампе можно жечь только во время еды, а в пять часов уже темно. И нары как гроб, лежишь, словно заживо погребенная, и раздирает душу
Тильде было жалко Еэву. Но не отказываться же Кристине от места учительницы! Жестоко оставлять земляков в беде, но Тильде прежде всего должна думать о Кристине и устраивать ее жизнь.
В бледном утреннем небе гасли слабые звезды, и снег похрустывал под ногами. Тильде остановилась, чтобы дать отдых рукам, и посмотрела назад. Дома едва выглядывали из-под снега. Их дом никогда еще не казался таким покосившимся. Добрым пристанищем был для них этот дом, и Тильде будет помнить о нем до самой смерти.
За окном одиноко глядело им вслед лицо, заросшее щетиной. Популус, бедняжечка
Но стоять было холодно, и Еэва постукивала одной ногой о другую. Тильде подняла веревку с земли и снова потянула сани. Петухи высокими голосами кукарекали быстро и нестройно, словно пьяные, и из труб прямо в остекленевшее небо поднимались тоненькие нити дыма. Все вокруг до боли в глазах было белым. Просто не верится, что в заметенных снегом канавах снова расцветет одуванчик или пробьется весенняя нежная травка.
Тильде оглянулась еще раз. Да, старик по-прежнему глядел им вслед
Но Популус не только смотрел не чувствуя боли, он бился головой об оконную раму. Его руки! Они когда-то умели все, выполняли любую работу. Если бы теперь его руки и ноги были здоровы, он бы не чувствовал старости, он бы и пел, и плясал, он бы горы своротил! Что еще нужно человеку, кроме здоровых рук и ног, чтоб работать и есть заработанный хлеб, чтоб быть самым счастливым человеком под солнцем!..
Популус с ненавистью разглядывал свои руки и ноги. Сегодня ушла Тильде с дочерью, завтра уйдет Еэва
И Еэва об этом думала.
Тильде, сказала она, разрешишь мне еще некоторое время пользоваться твоими вещами? Может, я тоже где-нибудь найду работу.
Тильде обрадовалась, она так боялась брани и обвинений Еэвы.
Ну, понятно! Если еще что надо, скажи. Да, Еэва, не думай обо мне плохо
Еэва думала совсем о другом. И это была очень грустная дума.
Хочу сегодня с врачом поговорить. Мази больше не помогают. Пусть возьмет Популуса в больницу, иначе старик погибнет, от него и так почти ничего не осталось. Пойду в амбулаторию, если по-другому нельзя, устрою скандал.
Конечно, одобрила Тильде. Возьмут, надо только быть понастойчивее.
На сердце у Тильде стало намного легче: Еэва на нее не обижалась, и уж, наверно, с Популусом будет все в порядке. За плохим всегда приходит хорошее, за несчастьем счастье. Как радостно и легко шагает ее Кристина. Ее дочка попадет теперь совсем в другое общество, в среду таких же, как она, образованных людей. А здесь девочка все время терпела выходки Йемеля и слышала нытье Еэвы.
Тильде всегда пыталась скрыть от Кристины теневые стороны жизни, уберечь ее от жизненных тягот. Мало хорошего видела Тильде в своей жизни, мало у нее было радости. Другие дети катались на санках с гор или играли на поляне, а она пекла хлеб, таскала воду и ходила за скотиной.
У нее не было и настоящей любви. Юри Лаев, серьезный, неразговорчивый, скрытный человек, был намного старше ее, и жили они с ним тихо и скромно. И, впервые дав новорожденной свою грудь, Тильде поклялась сделать все, чтобы жизнь Кристины была легче, радостней и счастливее, чем ее собственная. Кристина была радостная и счастливая. Она шла впереди матери и Еэвы и пыталась представить, как войдет в класс, встанут дети. Она улыбается им и приветливо говорит:
Setzen Sie sich, bitte.
Потом, открыв журнал, записывает урок и вызывает детей к доске. Она не закричит, не потеряет терпения, она уравновешенная, но требовательная. Дети восхищенно смотрят на нее, а на перемене группами бегают вокруг или под ручку с ней гуляют на школьном дворе
Весной она непременно пойдет с ними на луга собирать цветы, поведет их на природу, как сама когда-то в начальной школе ходила в Вескимяэ, собирать папоротники и ракушки.
Сорвет ромашку и скажет: «Kinder, das ist ein Gänseblümchen».
Покажет фиалку и скажет: «Aber dieses ist ein Veilchen».
И дети будут повторять: «Das ist ein Veilchen».
Может быть, Кристина и станет настоящей учительницей? Радость окрыляла ее. Это было опять то знакомое ощущение легкости, которое возносило ее во снах выше церковных колоколен, несло через города и моря. Жизнь такая странная ждешь и ждешь свое счастье, а его все нет. Но вдруг, когда ты уже ни во что не веришь, счастье само приходит к тебе. Еще так недавно Кристина скучала и тосковала, а теперь неожиданно у нее интересная работа, отдельная комната, топливо, керосин и зарплата И кого она должна благодарить? Татьяну Лескову, которая предложила ее в качестве учительницы. Школу в Новом Такмаке укомплектовали еще с лета, но не было преподавателя немецкого языка. Это очень беспокоило директора, и, когда Татьяна рассказала ему о Кристине, Салимов сразу же попросил вызвать девушку. Кристина не стала ждать понедельника, а сразу же в воскресенье пошла к Салимову домой.
Салимовы обедали. Ели селедку с картошкой. Директор спустил старшую дочку с колен и вышел навстречу смущенной девушке. Не помогли ни извинения, ни отказы. Кристину заставили сесть за стол. Жена директора, Варя, пухленькая женщина с синими добрыми глазами, одетая в цветной сарафан и белые шерстяные носки, поспешила поставить на стол чистое блюдце для гостьи и достала еще чайную ложку. Варя была очень милая и приятная, но рядом с мужем она показалась Кристине по-деревенски простоватой.
Пока директор набивал трубку, Кристина оглядывала комнату. На постели высоко взбитые горки подушек. На бревенчатой стене фотографии родственников и друзей, помещенные под одно большое стекло. На подоконнике горшки с цветами, а между оконными рамами елочная игрушка ярко-зеленый стеклянный шар. Все как у других, только чище и уютнее. На вымытом полу полосатые половики, а на вешалке полотенца с красными петухами, вышитыми крестиком.
Директор попросил позволения курить и снова посадил к себе на колени старшую дочку, которая, испугавшись Кристины, поглядывала на нее исподлобья и прятала лицо на груди отца. Гюльбустан была вся в отца: тонкий прямой нос, черные глаза и продолговатое бледное лицо. Младшая, краснощекая, с голубыми безмятежными глазами, Машенька походила на мать. Она играла на кровати с деревянной уткой, постоянно роняла игрушку на пол и до тех пор заставляла Кристину поднимать ее, пока Варя не рассмеялась и не взяла дочь на руки.
Разговаривая с Кристиной, директор гладил чернобровую дочку по голове, а Варя держала двумя пальцами кусок селедки и удивлялась жадности, с которой младшая девочка его сосала.
Смотри, Искандер, как ей хочется солененького! крикнула Варенька. Директор улыбнулся. Гордо и нежно.
Кристине здесь очень понравилось. Понравился Искандер Салимов, который с такой нежностью глядел на своих дочек, понравилась простая, домашняя Варя Салимова, наивная и очень откровенная. Казалось, она принадлежала к тому типу людей, которые не способны причинить кому-нибудь зло и поэтому сами совершенно беззащитны перед ним.
Разговор с Салимовым шел о родных Кристины, об отце, матери, образовании и Эстонии.
Да, да, сказал он. Сейчас тяжелое время. Нельзя ныть, нельзя поддаваться жалости.
Под конец он надел пальто и длинноухую меховую шапку и собрался проводить Кристину к вдове Фатиме, показать ей комнату, где она будет жить.
Оставаться в Старом Такмаке и работать в школе об этом нечего было и думать.
Во времена весенних разливов оттуда невозможно добраться до школы, а зимой метели заметали дорогу, и люди попадали в снежные могилы. Много раз здесь погибали и бесследно пропадали люди.