Йемель, кроме того, после своего великодушного жеста стал считать слишком обременительным хождение в задний угол двора, он не желал отойти ни на шаг от порога.
Все молчали. Тильде каждое утро отбивала с дверной притолоки желтый лед
Однажды вечером в дверь долго стучался пьяный, безжалостно избитый мужчина. Узнать в этом человеке Йемеля было трудно, и Тильде долго не впускала его в дом. Избил Йемеля Абдулла. Дело было так.
Йемель пошел к Абдулле. Они сидели скрестив ноги на нарах и пили водку. Абдулла хрустел луковицей. Йемель жевал хлеб. Шел знакомый разговор.
Сколько лошадей у тебя было, недомерок?
Ни одной!
Так я и знал. Ты же не можешь отличить барана от жеребца. Даже бабы у тебя нет. И борода не растет, и бабы нет. Хе-хе!
Так бы они и сидели до утра, если бы Йемель не вздумал предложить старику бумагу на раскурку. Абдулла собрался уже смочить языком самокрутку, как вдруг его рука остановилась на полдороге ко рту. Старик сделал повыше огонь в лампе и принялся подозрительно изучать бумагу. Потом он закричал и стал как сумасшедший бить себя кулаком по голове. На Йемеля посыпалась лавина проклятий: «Чтоб ты издох! Чтоб твои кишки разорвали волки! Чтоб твои мозги проглотили черви! Чтоб твои глаза закрыла вечная ночь! Чтоб твоя жена родила щенков! Ты шелудивая крещеная собака! Ты украл из моего дома святой Коран и теперь предлагаешь его мне на раскурку! Аллах! Аллах! Велика твоя доброта и неизмерим твой гнев!» И Абдулла основательно потрудился над портретом Йемеля.
Не было такого человека, чей облик не изранила бы первая военная зима. Трудно было поверить, что у Еэвы когда-то был двойной подбородок, высокая грудь и круглые полные руки. Еэва постарела и пожелтела и перестала смотреться в зеркало. А на лице Популуса появились черты беды и болезни. Он все больше и больше стал напоминать старую собаку, которая уже не в силах служить и делает последние попытки вильнуть хвостом, чтобы доказать свою верность. Еэве, которая заботилась о нем, Популус предложил:
Когда будут платить по трудодням, возьми мою часть себе. Возьми и делай с этим что хочешь.
А ты сам что будешь, стенку грызть? грубо спросила Еэва. Ей было жаль старика, ведь оба они были одиноки. Популус хороший, честный и терпеливый, но, когда Еэве начинало казаться, что дряхлый и нетрудоспособный Популус может остаться ярмом на ее шее, она выливала на него всю злость и обиду. Рууди виновато глядел в землю и признавал все правильным. Сикупильским историям пришел конец.
Отношения сделались сложными. При виде полного чемодана Тильде Еэву грызла досада, но она остерегалась говорить резкости, потому что зависела от Тильде. Да и Тильде было нелегко, она сочувствовала и помогала Еэве, но страх перед будущим заставлял Тильде быть расчетливой и прижимистой. Она боялась проявить доброту, потому что никто не мог сказать, сколько еще придется жить вот так. Когда кончится война? Тому, кто растратит все, придется взять в руки нищенский посох, и Тильде, помогая Еэве пищей и одеждой, подавляла душевные муки.
Несколько раз они вдвоем ходили в контору колхоза просить плату за трудодни. Им обещали уплатить и наконец выдали каждой немножко табаку и по десять килограммов грубо молотой ржаной муки.
Еэва подняла крик. Неужели за все это время они ничего не заработали?
Мое здоровье и одежда все истрепалось. А что я за это получу?
Мир казался Еэве несправедливым. Йемель где-то шлялся, обделывая темные делишки, и жил как у Христа за пазухой обзавелся шубой, купил валенки. А Еэва? Она работала честно и самоотверженно, она износила и истрепала на полях свою последнюю одежонку, но кому теперь до этого дело, никто ничего не хочет знать! Сейчас она донашивала свое коричневое платье с золотым цветком, а дальше что?
Председатель глядел в окно.
Целое лето вы прожили в колхозе, каждый день получали хлеб, молоко, масло, иногда мясо. В восемнадцатом году четырнадцать государств напали на нас. Не было союзников, не было такой мощной Красной Армии, хлеба, одежды, оружия. Люди боролись, не хвастались своими подвигами, не спрашивали: «Что я за это буду иметь?»
Дома Еэва бросила к ногам Популуса мешок с мукой, его долю:
Ешь!
Потом она села перед печкой и слушала, как бурлит в котле. Тильде не выдержала тяжело смотреть, когда кто-нибудь злится или не в духе, но куда тяжелее безмолвное отчаяние.
До сих пор прожили и дальше не пропадем, будем все вместе держаться. Война ведь, что тут поделаешь. Не стоит обвинять председателя. Мир приносит богатство, война нищету.
Да, ответила Еэва примирительно, половина ее лица, обращенная к печи, пылала, от войны никуда не убежишь
Ночью Еэва разбудила Тильде:
Я хочу тебе что-то сказать.
Что?
Если все будет так продолжаться, мы помрем. Это точно. Я не хочу умирать! Слышишь? Надо что-то предпринять! Куда-то пойти найти какую-нибудь работу. Понимаешь Я не хочу умирать! Хочу жить, хочу увидеть своего сына!
Еэва, дорогая, ты больна? забеспокоилась испуганная Тильде и высунула руку из-под одеяла. Лоб и кончик носа Еэвы были холодными как лед.
Я умею шить! Могу вязать! В уборщицы пойду
Попробуй уснуть. Завтра поговорим и посоветуемся. Все будет хорошо, поверь, Еэва! Поверь! шепотом успокаивала Тильде, но сама после этого разговора больше заснуть не смогла. Она смотрела в холодную темноту и прислушивалась к беспокойным вздохам Еэвы.
Популус со стоном повернулся на бок и вздохнул. Значит, и он не спал и все слышал.
Рууди, зашептала Еэва, всхлипывая, прости меня, я тебя обидела.
«Это действительно похоже на исповедь перед смертью», с ужасом думала Тильде.
Кристине надоело сидеть дома, надоел спертый воздух и хмурые, недовольные лица. Кристина все чаще бегала к Ситска. Там жили по-другому даже моя пол, Ванда оставалась дамой. Но в последнее время и в этой семье не все шло гладко. Лиили, как глухонемая, сидела у окна и шила, шила всегда. Иногда невестка инженера переставала шить, опускала руку с иглой и мечтала, глядя рассеянным взором прямо перед собой. Очень редко она вставляла слово в общий разговор.
Ванда и Гуннар по вечерам читали, мать сидела на скамеечке у огня, сын лежал на нарах. Только Роман Ситска был постоянно занят, хотя и ничего не делал. Он морщил нос, набивал трубку, пытался шутить или рассказывал деревенские новости.
Кристину всегда встречали с радостью, и девушка тянулась к этим интересным, образованным людям.
Однажды разговор зашел о снах, Ванда плохо спала.
Странно, сказала Кристина. Я часто вижу один и тот же сон. Такой ясный и веселый. Я иду вдоль полей и городских улиц. Ноги такие легкие-легкие, мне хорошо. Вдруг начинаю танцевать, становлюсь на пуанты, делаю разные па и потом поднимаюсь в воздух и прыгаю через улицы, деревья, высокие башни и даже через города. Люди гонятся за мной, кричат и удивляются внизу на земле, а я все парю в воздухе. Мне легко, весело и смешно Кристина беспомощно остановилась на полуслове, заметив странные улыбки. Ей стало стыдно, словно она говорила что-то неприличное. Кристина покраснела.
Сколько вам лет? поинтересовалась Ванда.
Восемнадцать, пробормотала Кристина и покраснела еще больше.
Это пройдет. Вы, дитя мое, наверное, не читали Фрейда?
Мужчины молча обменялись взглядами.
Кристина не читала Фрейда и, почувствовав неловкость, посмотрела на Ванду с немой мольбой о помощи. Но та посмеивалась.
А Лиили все шила под окном.
7
В это раннее утро Тильде выносила из дома свои узлы и чемоданы и клала на санки, стоящие перед крыльцом. Когда все было уложено, вышла Еэва с топором и стала отбивать обледеневшие ворота. Она дрожала всем телом, и Тильде гнала ее в комнату.
Мне не холодно, возражала Еэва. Это была правда, она дрожала не от холода, а от возбуждения.
Кристина безучастно стояла на крыльце, держа в каждой руке по маленькому узлу.
Иди потихонечку, сказала Тильде, перевязывая поклажу.
Еэва помогла вытащить санки на дорогу, и Тильде снова стала упрашивать ее:
Ну иди же в дом! Вдвоем мы как-нибудь справимся.
Я провожу еще немножко, ответила Еэва и прибавила с иронией: Или даже это тебе неприятно?