А здесь у меня что? Ни дома, ни родныхпепелища да могилы А разве у вас не так?!
Гостья уронила голову, плачет, много, видать, пришлось, бедной, пережить. И, верно, единственная у нее теперь радостьмил-друг, этот словак, что тревожно глядит на нее голубыми, нежными глазами.
Так, милая, так
Но мысли Самониной не о себе. Она еще молода, ее собеседница, ей пока не понять, что могила отца-материэто тоже родина, погибшие на войне братьяиз это тоже родина, горькие пепелищаэто тоже родная земля.
Почему бы и вам не ехать в Чехословакию?.. Богатая, говорят, страна и красивая
Эх, девка! Марья Ивановна обнимает свою гостью. Как бы ни была мачеха богата и красива, а родная мать все равно лучше!..
Не рад был словак, что сюда приехал. И, видно побоявшись, как бы Самонина своими разговорами не настроила его подругу на иной лад, заторопился из Ясного Клина. Крибуляк, сумный, задумчивый, пошел проводить их на станцию, на вечерний поезд, предупредив Марью Ивановну, что поутру и сам отправится в дорогу.
24
Вьюжной выдалась эта ночь. Пригоршни снега летят в стекла. Ветер ломит деревья, грохает ставнями, дико завывает в трубе. Тускло светит лампа со стены, пламя вздрагивает под ударами вьюги.
Они вдвоем сидят у стола, изредка поглядывая друг на друга и перекидываясь немногими словами.
Собраны вся ее воля, все душевные силы, лишь бы не выказать своей слабости в эти прощальные часы. Никогда еще Крибуляк не был ей так дорог и не был таким родным. Может, и не догадывается, что боль, которую она причиняет ему своим несогласием ехать с ним, в ней самой увеличена тысячекратно.
Не можешь покинуть родину Я тебя понимаю И не любил бы я тебя, если б ты была другой!.. А я так надеялся, что дочек моих вырастишь. Больше некому. И стали бы они такими, как ты
Помолчал с минуту и снова:
Жаль вас оставлять, так жаль! Как вы тут без меня
О нас не беспокойся. Документы у меня сильныепартизанские! Наша власть твоих детей в беде не оставит!
Отвечает ему ровно, спокойно, а у самой сердце исходит кровавыми слезами.
Ох, боюсь! Ни жилья у вас пока нет, ни достатка И все у вас тут разрушено
Ничего, все одолеем! На то мы и русские!..
Сама себе дивится: откуда в ней что беретсяи это мужество, и эти слова, высокие, гордые.
На стене висит трофейный солдатский ранец, в котором давным-давно уложено все необходимое Андрею Иванычу в далекую дорогу. Стрелки ходиков торопят одна другую, приближая время разлуки. За окном прокричали третьи петухи. Засветился огонек в хате напротив, кое-где по селу закурились печные трубы.
Спохватилась: хоть бы он немножко поспал перед тем как отправиться в путь, до московского поезда часа два-три есть в запасе. Куда тамрукой машет: еще и разговоры не все переговорены, и с Андрейкой ему посидеть надо.
Вот кому спитсясынишке! Несколько раз будили, а он откроет глаза и снова на подушку валится, знать, сердечко-то ничего не чует.
Целует отец сонного малыша, сам дает советы, как за ним ухаживать и как его воспитывать.
Чтоб непременно вырос болшевиком!
И за судьбу будущего ребенка душой сохнет. Если мальчик родится, просит назвать Иваном, в честь погибшего мужа, если девочкаЕленкой, как звали жену Андрея Иваныча, замученную в гестапо. А когда дети вырастут и если ему не суждено их увидеть, пусть она им расскажет о нем, что он честный словак и не мог поступить по-другому, чтоб не ругали его, не поминали лихом и простили, если он перед ними в чем виноват
Крупные две слезы выкатились из его глаз, поползли по щекам, и Марья Ивановна с испугом почувствовала, что самообладание вот-вот ее покинет. Все же она сумела найти силы сказать, что уже утро и пора собираться. Почти непослушной рукой сняла ранец со стены и отвернулась, чтоб не видеть, как он целует на прощанье спящего сынишку. И, может быть, все обошлось бы, но тут проснувшийся так некстати Андрейка приподнял голову с подушки и потянулся ручонкам(И к отцу:
Папа!..
Все в Марье Ивановне словно оборвалось. Не может понять как следует, о чем это ей говорит Крибуляк, плачущий, прижимающий к себе малыша.
Слышишь, Марья, слышишь?.. Ты приедешь ко мне?.. Да?.. Ну, скажи мне, скажи!..
А она и слова выговорить не может, лишь качает горькой простоволосой головой.
Марья, мы должны быть вместе!..
Милый!..
Рыдания прорвались из ее грудинет сил больше терпеть. Крибуляк обнимает ее, целует, а у самого все лицо залито слезами. Никогда Самониной не приходилось видеть, чтобы так плакали мужчиныбезутешно, во всю грудь, знать, и ему сердце вещает, что это прощание навсегда.
Прав ли я, что уезжаю? И права ли ты, что остаешься здесь?
И ты прав, и я права? Никто из нас не виноват!..
Если не приедете, мне жизни не будет!..
Сына не выпускает из рук, гладит его темный кучерявый чубчик. Но пора прощаться. Молча, с тяжелым вздохом укладывает малыша в кроватку. Оглядывает фотографии, развешанные на стене, одну из них, на которой они всей семьейон с Андрейкой на руках, вынимает из-под стекла, кладет себе в нагрудный карман.
Крибуляк готов в дорогу. Хочет приподняться Марья Ивановна, чтоб выйти проводить мужа, как назло, в ноги вступило и в поясницу. Да и он не разрешает ей выходить. Тут и прощаются, замерев на минуту в горьком последнем поцелуе
Уже из окна увидела, как Андрей Иваныч во дворе, взойдя на погребицу, где повыше, и сняв шапку, поглядел на все четыре сторонына синеющие вдали Клинцовские леса, где воевал, на поля Ясного Клина, ставшие ему родными, на весь подрумяненный утренней зарею простори поклонилсяпопрощался с Россией.
Только тут Самонина дала волю слезам, рухнув вниз лицом на постель. И когда выплакалась, долго еще лежала так, как мертвая, пока не услышала за дверью в сенцах знакомый крик почтальона:
Марья Ивановна, вам письмо!..
Треугольник с военным штемпелем, почерк знакомый. От радости сердце замерло.
Анатолий!.. Братишка мой милый!.. Жив!..
Пишет, что лежит в госпитале с тяжелым ранением в правое плечо. По выздоровлении обещается приехать на побывку.
Как надеялась, так и получилось. Не обманулась. А может, и еще кто из братьев жив или сестра!..
Как никто другой, порадовался бы за нее сейчас тот, кого в эту минуту все дальше и дальше уносит пассажирский поезд. И запоздавшие, невысказанные, оставшиеся при ней слова слетают с ее губ:
Ты самый лучший на свете. Прости, что не оправдала твоих надежд! Желаю тебе увидеть свою страну свободной, остаться целым и невредимым! Счастья тебе и твоим детям, а также той, кого изберешь себе в жены! Спасибо за доброту, за верную любовь, за все, что ты сделал для моей Родины! Спасибо от всей России!..
Две недели спустя родился Ваня.
25
Все та же тесная комнатушка в районном городке. Единственное окно смотрит во двор, кривое, подслеповатое, с приделанным дымоходом от буржуйки. Койка Андрейки, та самая, сколоченная отцом, да дощатые нары, которые служат и столом и кроватью. Больше ничего нет. На стенахпортреты сестры, братьев, а также самой хозяйки и Андрея Иваныча, сильно приукрашенные, с подрисованными галстуками и белыми воротничкамиработа заезжего фотографа.
Понадобилось несколько месяцев, чтобы успокоиться после случившегося потрясения: горечь прощания с любимым потеснили новые заботы. И когда наступил перелом, стиснув зубы и вспомнив излюбленное присловье Васи Почепцова, сказала сама себе:
Не горюй, Самониха, давай на-гора! Елка-то, она ведь зелена, а покров-то, чай, опосля лета!..
И вправду, это еще не то горе, чтоб унывать. Жить надо и растить сыновей.
Чуть забрезжит утро, Марья Ивановна уже на ногах. Надевает единственную свою одеждупиджак, которым разжилась еще в копай-городе, обувает сорок пятого размера ботинки, мадьярские, подкованные, которые третий год служат бессменно, привыкла к ним, как будто так и надо, одна печальносы позагнулись. На головуушанку. Проверив, при ней ли продовольственные карточки, и попривязав, как собачат, детишек, чтоб, проснувшись без нее, не выпали из своих постелей, выходит из дому: надо выстоять в очереди за хлебом, сбегать на базар за молоком да еще раздобыть где-то по пути какой-нибудь топки, чтоб детям сварить еду и поддержать тепло в своей конурке.