Ты где это грязь месила?
Гусей к речке гоняла, мать велела.
Хорошо. А теперь отведи вот лошадь, пусть попасется. Посмотри, где там трава получше.
Я знаю.
Уцепилась за повод, потянула.
Да не мешкай. Слышишь, Яринка?
Не отозвалась.
Разве для нее это впервые?
Текля подавала полдник, а сама боролась с мыслью: «Сказать или нет?» Сегодня двадцать пятая весна, как они с Андроном поженились. Не много, да и не мало. Сколько воды утекло! Постарели оба и не узнать. Андрон весь поседел как лунь. О боже, боже! Тяжкая наша жизнь!
Вздохнула.
Чего завздыхала?
Так, что-то давит.
«А может, сказать?» Поставила миску с картошкой.
Где взяла? поднял муж голову.
Да нигде, своей отобрала.
Смотри! Что сажать будешь?
Какой ты! Разве я ничего не помню? И все-таки не удержалась: Помнишь, Андрон
Он широко раскрыл глаза.
Весна тогда была поздняя, дождливая. А воды Все плываки посносило.
Вот чертово семя! Хоть гром с неба, а ей все свое. То-то и вырядилась сегодня. Вспомнила баба, как девкой была! Да, пришлось тогда объезжать на Ратное, верст, наверно, с полсотни. А прямо ведь было рукой подать. Через речку Два дня добирались. Сваты!
И все-таки сердце отмякло. Съел еще немножко картошки, запил терпким рассолом, положил ложку.
К чему это ты?
Двадцать пять годочков минуло
Муж задумался. Сошлись тугие морщины. Вон где твои годы, Андрон. Твое здоровье. Уже пятьдесят, а пробежали, как воды в Припяти. И следа не оставили. Разве что мозоли кровавые да тоску безутешную, а больше ничего. Как начинал в бедности, так с ней и остался. Словно навеки обвенчался. Маешься от урожая до урожая. Как нищий, куску хлеба радуешься. И никому нет дела до того, как ты живешь, на что живешь. Только бы исправно платил подати, не бунтовал, не лез в политику. А еще лучше если бы ты умер. Чтобы сразу взял и сгинул. Всем гнездом от большого до малого, от малого до большого. Не снились бы тогда панам и осадникам страшные сны, не было бы этих границ тревожных, а была бы большая и могучая, «од можа до можа», Речь Посполитая
Ну, чего нос повесил?
В самом деле. Столько тех дум передумано, что диво, как голова до сих пор не треснула.
Слышала? Пан каменоломню открывать хочет.
Ну и что?
То, что надо не прозевать.
А дома как же?
Одна обойдешься. Да и я, глядишь, на денек-другой оторвусь. А то какой от этого поля толк?
Камнем тоже не насытишься.
Попробовать можно. А не в лад так и до свиданья.
Да уж, вздохнула Текля. «Вот тебе и двадцать пять весен, вот и порадовала мужа».
Где же Андрей?
Наверно, к учительнице пошел. Где же ему еще быть? Представление там какое-то готовят.
Благодаренье богу все посадили. Словно бы хватило и семян и картошки. Хоть и мелкой, а все же засадили огород. Что-нибудь да вырастет.
Вырастет Эхма! Пока что-то вырастет! А в глазах уже темнеет, ноги почти не носят.
Время перед новым урожаем. Село словно вымерло. Как будто мор на него нашел, затихло, притаилось. Не слышно ни песни, ни собачьего лая. Разве где-нибудь голодная скотина жалобно заревет и рев этот болью отдастся в сердце.
Где весеннее буйство? Веселье где? Ой-ой, одна печаль осталась с утра до вечера. Дико кричат совы. Не смолкая стонут филины. Пу-гу, пу-гу Словно на пожарище.
По лесам, по болотам лег туман. И весь день, словно привидения, снуют в нем люди. Может, какая рыбина поймается или ягода попадется.
Текля уже припоздала. Пока выпроводила своего поехал на каменоломню, солнышко вон уже где. Да и Яринка что-то животом мучается. Пришлось и с ней повозиться.
Вышла на улицу ни души. Куда бы это податься, чтобы день даром не пропал? В Дубине была, там уже все собрано, в Мокром тоже. Разве в Волчий брод? Там, говорят, грибов навалом.
Огородами пробежала к речке. Припять уже вошла в берега после весеннего половодья, текла спокойно, дремотно. Только в колдобинах, под кустами, на которых досушивались остатки прошлогодних трав, вода бушевала, крутилась, словно искала другого выхода.
По шаткой перекладине Текля перебралась на ту сторону. Стежка запетляла между вербами, запрыгала между кустами. Текля спешила, хваталась за гибкие прутья, и они прикасались к ней нежными листиками, били в грудь тугой волной весенних запахов. В одном месте, уже недалеко от леса, Текля оступилась, попала ногой в ямку.
А, чтоб тебе! выругалась она незлобно.
В лапте сразу зачвакало, сквозь онучи проступила вода. Выбравшись на твердое, Текля села переобуться. Обмотала ногу сухим концом онучи, а в голове вились дума за думой Двадцать пять весен, людоньки! Двадцать пять годочков бьются она и Андрон с бедами и никак не поборют их. Надежда была на сынов, на их помощь, да где они, соколы? Пока были маленькими, никто не видел, не знал, никто ни разу не спросил, что они ели, что пили, а как выросли
Оборвалась наверно, перегнила шнуровка, и Текля, связав ее, стала обматывать ногу. Да, как выросли, все сразу заметили, всем до них дело. И туда нужны, и сюда в аккурат. Развезли соколят, разогнали по далеким местам, жди, мать, весточек. Средний, Павло, хоть изредка, да шлет, а вот Степан
Переобулась, пора уже идти, а мысли не пускают, словно привязывают Теклю к земле, к деревьям. И не сидится, не терпится ей, а как-то хорошо хоть погрустить вволю, наедине. «Ой, Степан, Степан, где ты, мой сокол, дитя мое?»
Сорвала стебелек барвинка, повертела в корявых пальцах
Ой, горе тій чайці, чаєчці-небозі,
Що вивела чаєняток при битій дорозі
Высокие сосны замерли, словно прислушиваются к людским жалобам. Притихли птицы, только кукушка отсчитывает кому-то грядущие годы.
Двадцать пять как один денек откуковала. Двадцать пять
День добрый, Текля!
Это к ней? Даже вздрогнула.
Посиживаете?
Сижу. А вы уже из леса так рано?
Гривнячиха сняла с плеч короб, концом линялого платка вытерла пот.
Рано, говорите? Не сидится. Поглядишь на ребят ушла бы куда глаза глядят.
Да посидите, переведите дух. Это я встала, переобуваюсь вот Грибков насобирали? Текля заглянула в лукошко. Господи! ужаснулась она. Не заметили или нарочно поганок набрали?
Какое там не заметила! горько вздохнула женщина.
Горюшко, да они же ядовитые!
А где же, скажите, набрать хороших?
Смотрите, Катря. Ведь дети. Как бы беды не вышло.
Они уже привыкли. Вот принесу, обдам кипятком, а после на ночь в печь. Весь яд выпреет. Катря копалась в лукошке, словно только теперь разглядела, что она на самом деле набрала. Взяли моего, сказали на маневры только, а кто их знает Вот и бедствуем. Дети ведь маленькие, сидят голодные да голые.
Вы без своего, а мы и вдвоем, да толку мало. И когда уж смилостивится господь, кто его знает
Вздохнул ветерок, и зашумела опушка вокруг прошлогодними листьями, синими огоньками вспыхнула сон-трава.
Война, говорят, будет, сказала Катря. Приехали наши из Бреста, так там, рассказывают, войска полнехонько.
Всякое говорят.
Не приведи господи Про Степана так и не слышно?
Не слышно.
Помолчали. Обе задумались.
Пойду, поднялась Текля. Уже поздно.
Конечно, конечно, поднялась и Катря. Ой, ноги отсидела! Она стояла на коленях. Текля подошла, взяла под руки. Видите, сама и не встала бы, поблагодарила Гривнячиха. Так вот и живем. Сядешь, а встать уже нет мочи Ну, будьте здоровы.
И вы будьте здоровы.
К лесу кто-то спешил словно девочка. «Подожду, решила Текля, вдвоем веселее будет». Она помогла Катре надеть лукошко, нацепила на спину и свое.
«И чего она так спешит?» подумала, узнав Марийку, прислугу графа.
Что тебе, дитятко? Куда так бежишь? встретила она девочку.
Ой, тетушка! Марийка никак не могла отдышаться.
У Текли замерло сердце.
С Андрейкой вашим Псы напали Там учительница
Текля бросилась бежать. Не обращала внимания ни на болото, ни на прутья. А они хлестали ее по рукам, по открытому лицу.
Андрей Жилюк служил у графа на псарне. В этот день, как всегда, он пришел на панский двор. За окнами еще спали, в легких розовых занавесках колыхалось утро.