Что ж, Лукина тоже можно понять. Не хочет сдаваться! Возможно, у него и нет особых способностей, но их заменяет упорство. А это тоже стоит немалого.
Постепенно мы становимся друг к другу ближе. И не только потому, что связаны одной работой, но и одним домом и одним этажом. Короче, наши комнаты рядом. Это очень удобно. Во время ночных тревог к нам посылают общего связного. Жизнь в соседних комнатах определяет и многое другое, о чем знаем только мы с ним.
Однажды мы поспорили. Лукин утверждал, что человека лучше всего видно сверху. Он был убежден, что прекрасно изучил личные качества своих курсантов и может без ошибки сказать, кто на что способен, а я настаивал на том, что лишь равные отношения могут полностью раскрыть то, что подчас глубоко прячется от начальственного взгляда, какой бы он доброжелательный ни был.
Плохой ты еще психолог! сказал Лукин, посмеиваясь. Опыта у тебя маловато А я с одного взгляда вижу, чем живет человек и чем он дышит!
У Лукина не только с Поповым, но и с командиром батальона Григулисом установлены такие дружественные отношения, о которых я и мечтать не могу. Он всегда находит веселое словцо, которое перекидывает в нужную минуту мост между ним и начальством.
Как-то приехал в наш клуб на вечер отдыха командиров сам командующий. Естественно, его сразу же окружили начальники разных рангов, и в большом зале возникло ощущение разобщенности и неловкости. Начальство о чем-то неторопливо беседует в центре, и только видны лысины, поблескивающие в ярком свете люстр, да седоватые затылки. Молодежь рассыпалась небольшими группками вдоль стен и не знает, что делать, то ли забирать своих жен и знакомых девушек и, пока не совсем пропал вечер, идти в кино, то ли ожидать, когда начальство вспомнит о капельмейстере оркестра, который уже минут сорок томится на эстраде, так еще ни разу и не взмахнув своей палочкой.
И вдруг из дальнего угла в сторону начальства двинулся Лукин. Сначала казалось, что он направляется к дверям, но по мере того, как парабола его движения стала круто изгибаться к центру, все взгляды устремились на смельчака. Потом раздался общий приглушенный смешок. Услышав его, начальник училища генерал Ефремов сановито оглянулся и, увидев за своей спиной Лукина, удивленно приподнял брови.
А Лукин как будто только и ждал этого.
Товарищ генерал! громко сказал он. Вот взгляните на нихсмеются!.. А я и не скрываю, что хочу быть поближе к командованию!..
Это было сказано с такой поистине подкупающей непосредственностью, что зал грохнул от смеха, смеялся и командующий, а с ним вместе, естественно, и все, его окружающие.
И как ветром сдуло неловкость.
Капельмейстер взмахнул палочкой. Оркестр грянул фокстрот. Конечно, у него гораздо лучше получались «Дунайские волны», но если все пришли в такое веселое настроение, то значит, безопасно отодвинуть вальсы немножко в сторону.
Так Лукин спас для всех вечер отдыха, и как бы в награду за это с ним о чем-то долго беседовал командующий.
Легкость, с какой Лукин входил в общение с самыми разными людьми, к сожалению, была мне недоступна.
Даже с Коркиным у него установились самые дружеские отношения. Они оказывали друг другу взаимные услуги, выходящие далеко за пределы служебных отношений. То Лукин через каких-то своих приятелей достанет жене Коркина редкое лекарство, то Коркин принесет ему бесплатный пропуск на премьеру в оперный театр. А потом оказывается, что всего-то и было два пропуска, и в театре Лукин сидел рядом с генералом и его женой.
Так или иначе, но Геннадий Лукин при всех своих неудачах делал карьеру. И так как у меня с ним возникли добрые отношения, невольно благожелательность многих распространялась и на меня.
И все же натура Лукина представлялась мне теперь гораздо более сложной и многогранной, чем тогда, когда он был моим командиром. Теперь нас уже не разделяли условности субординации. И я видел, как он с готовностью помогает всем, кто к нему обращается. А может быть, и он изменился за эти годы
Вскоре после нашего спора по проблемам психологии рано утром мы торопливо шагали по Таврической улице, боясь опоздать к подъему курсантов. Справа бесконечно тянулась высокая чугунная решетка, огораживающая парк, за ней тихо покачивали ветвями еще не проснувшиеся деревья
Я сказал Лукину:
Послушай ты, великий психолог! Знаешь, о чем я сейчас думаю?!.
Знаю! улыбнулся он, Ты хочешь вырваться вперед и перешагнуть порог помещения роты на грудь раньше меня, чтобы дежурный сделал доклад тебе! Ты очень тщеславный человек, Березин!
Нет уж! Не угадал! Я хочу подать заявление в партию! сказал, а сам даже умерил шаг, так мне хотелось знать, как к этому отнесется Лукин.
Правильно! Давно пора! воскликнул он. Одну рекомендацию дам я, а другую?.. Попросишь у Попова, что ли?!
Могу взять и у него, если даст! Но у меня много друзей, знающих меня с самого детства!..
И то, как он предложил мне рекомендацию, ни секунды не колеблясь, вызвало у меня ответное чувство признательности и дружбы.
Этот краткий разговор только по своей видимости казался беглым, а на самом деле с этой минуты я уже непрерывно думал о том, кого еще из моих друзей просить о рекомендации.
Прежде всего я решил поговорить с Поповым. Он-то, конечно, даст мне необходимые советы. А в то же время ведь еще и года не прошло, как я пришел в его роту, вдруг скажет: подожди, не торопись, мы тебя еще недостаточно изучили.
Но Попов целый день провел на совещании в штабе, как всегда, оставив за себя Лукина. И вот надо же быть такой бедеопять позвонил Коркин, как раз тогда, когда Лукин уходил обедать и в канцелярии роты из командиров, кроме меня, никого не было.
Он опять начал нажимать, чтобы я отпустил на целый вечер чуть ли не половину взвода, я должен понять, что у него на носу смотр самодеятельности и говорит он со мной как коммунист с коммунистом.
А у меня тоже на носу учение! крикнул я уже в бешенстве, так он меня довел. Мне нужно радиостанции подготовить!.. Все заняты!.. Жалуйтесь!.. Жалуйтесь, товарищ Коркин!..
Не прошло и десяти минут, как в канцелярию почти вбежал взъерошенный Лукин и с ходу набросился на меня:
Как ты смеешь срывать!.. Дело чести всей нашей роты завоевать первенство!.. Немедленно пошли в клуб всех, кого требует Коркин!..
Не пошлю! Я почувствовал, как деревенеет шея. У меня все заняты!..
Где твои люди?!.
На полигонеу раций!.. И я сейчас туда иду!..
Так вот идии выполняй приказание начальника политотдела. Коркин уже ему о твоем произволе докладывал!
А ты объяснил начальнику политотдела, что мы не можем срывать учения?
Лукин только взмахнул руками: ну что с дураком разговаривать!
Ты только сегодня утром сказал мне, что хочешь вступить в партию? спросил он тоном снисходительного терпения, каким разговаривают с недалекими людьми.
Да! Сказал!..
И начинаешь с того, что отказываешься выполнить распоряжение начальника политотдела?! Прекрасное начало! Могу тебя с ним поздравить!.. и опустился на свой стол, стоящий напротив моего, с холодным и безучастным видом человека, который обо всем предупредил, и за последствия, вытекающие из моего поведения, теперь снимает с себя всякую ответственность.
Помолчали, Лукин взглянул своими светло-сероватыми глазами в окно, вздохнул и, раскрыв полевую сумку из желтой хрустящей кожи, вытащил какие-то бумаги и начал их прилежно читать, не обращая на меня больше никакого внимания.
То, что почти все курсанты из числа тех, кем интересовался Коркин, сейчас на полигоне, истинная правда! Но полная правда заключалась в том, что, решая кого туда послать, я уже предвидел нападение начальника клуба. А что оставалось делать? Для изучения новых, мощных радиостанций учебного времени явно не хватало, и вот рвись на части.
Конечно, я понимаю, что с начальником политотдела Дедюхиным шутки плохи. Его любимая поговорка: «Армия не дискуссионный клуб». Приказано прочитать лекциючитай! Приказано участвовать в смотре самодеятельностиучаствуй! И никаких отклонений! Есть план политотдела, и есть приказ. А самое главноеграфик, за строгим выполнением которого бдительно следит сам Дедюхин. Каждый месяц он составляет донесения, где все экскурсии, лекции, концерты становятся достоянием цифр, И одна из главных забот Дедюхина в том, чтобы эти цифры казались внушительными во всех многочисленных графах отчета.