И естественно, такой человек, как Коркин, не мог не получить у Дедюхина полной и основательной поддержки. Есть о чем рапортовать начальнику, когда участники самодеятельностивосемьдесят процентов курсантов! Ну, а если подналечь, можно дотянуть и до ста!
Лукин! сказал я через десять минут. Мне осточертело молчание, которым он меня осуждал. Ты понимаешь, что на экзаменах наши с тобой курсанты не смогут отличить конденсатора от индукционной катушки.
В твои дела я больше не вмешиваюсь, буркнул он, не поднимая головы.
Тогда я встал и подошел к его столу.
Нет, отвечай!.. Ты должен ответить!
Лукин раздраженно хлопнул ладонью по бумагам и резко откинулся к спинке стула.
Слушай, Алексей, проговорил он усталым тоном педагога, которому надоело возиться с малоспособным учеником, надо понимать наконец, понимать, что не ты создаешь обстоятельства! Кто мы с тобой?! На какой ступеньке мы стоим?.. Единственное ее достоинство в том, что с нее уж не так высоко падать! С кем ты хочешь бороться? С Дедюхиным?.. Ну, борись!.. Если можешь, конечно, он насмешливо выделил последние слова, а я тебе все, что мог, сказал. Если ты заметил, я даже и не приказываю, хотя остался за Попова!
Не знаю, сколько бы еще времени продолжался этот тягостный для меня разговор, но вдруг хлопнула дверь, и в комнате появилась Тонечка Потапова, быстрая, деловая и такая худенькая, что, казалось, никогда не ест и не пьет. А на самом деле она крепка и вынослива, быстрые ноги без устали носят ее с одного участка на другой, по всем этажам и зданиям. Ее нельзя назвать красивой, но что-то в ее лице привлекает, очевидно глаза, умные и всегда чрезвычайно серьезные. Всем курсантам известно, что ей уже двадцать два года, и это значительно сокращает число ее поклонников. Но, в общем, о ее сердечных делах мне известно немногое, хотя один раз я ее и провожал.
Кем она работает в клубе? Да кем угодно! Вместе с художником пишет лозунги на плакатах, у нее хранятся ключи от кладовки, где лежат шахматы, краски, рулоны красного кумача, бумага и еще десятки разных предметов, нужных и ненужных. Заведует и кинобудкой, и если заболевает киномеханик, сама становится к аппарату. Днем мотается по городу, выполняя поручения Коркина, а вечером собирает молодые таланты на репетиции кружков, участвующих в будущем смотре.
Тонечка, поднялся ей навстречу Лукин, явно радуясь, что наш разговор так внезапно прервался, три дня тебя не видел!.. Как поживаешь, здорова или хвораешь?!
Здорова, не хвораю, в тон ему ответила Тоня и строго поглядела на меня. Вы дождетесь, что Коркин о вас начальнику политотдела доложит!
Я повернулся к Лукину. Он спокойно улыбался, словно и не слышал, как Тоня невольно уличила его во лжи. Оказывается, никакого приказа Дедюхина нет!
Уже доложил, сказал Лукин, так что ты не кипятись! Все знаем! и только сейчас взглянул на меня. Как раз мы этот вопрос прорабатываем
Не прорабатывайте, а действуйте! сказала Тоня и взглянула на часы. Честное слово! Через двадцать минут репетиция, а от вашей роты еще никого нет!.. Дождетесь, что вас самих проработают!..
Тонечка, а ты когда сегодня освободишься? Я тебя провожать пойду! сказал Лукин, подходя к ней поближе.
Она возмущенно вскинула худенькие плечи.
В вашей роте нет никакого порядка! Где Попов, я ему пожалуюсь
Посиди! сказал я. Скоро придет!
Вот что, друзья, решительно сказала она, мне тут с вами разговаривать некогда! И чтобы через десять минут курсанты были в клубе!.. Понятно? и исчезла так же стремительно, как появилась.
Ну, Алеша! Все уразумел? сказал Лукин, качнув головой в сторону двери. Можешь ты с ней бороться?.. Она только пикнет в трубку Дедюхину, и ты пропал!..
Агрессивное поведение Тони свидетельствовало о том, что у Коркина крепкие позиции, и Лукин это понял раньше и лучше меня.
Через пятнадцать минут десять певцов и танцоров во главе с Горчаковым шагали к клубу, а я с немногими оставшимисятак как добрая половина взвода ушла на консультацию по радиотехникедо позднего вечера налаживал коротковолновый передатчик, пока меня не вызвал к себе Попов.
В голосе запыхавшегося дневального, прибежавшего за мной, мне послышались тревожные нотки.
Сейчас приду! сказал я, и настроение, испортившееся после невольного столкновения с Лукиным, стало еще хуже.
Но как только я вошел в канцелярию, Попов, весело взглянув на меня, крикнул:
Входи!.. Входи!.. словно приглашая меня к себе в гости.
Я взглянул ему в лицо. Нет, как будто все в порядке. Разноса не будет.
Садись! сказал Попов и взмахнул в воздухе каким-то листиком. Тут для тебя Лукин документ оставил!.. Рекомендацию!.. Ты у него просил?
Он сам мне предложил! сказал я.
Ну, это второе дело! А о том, что в партию хочешь вступить, ты с ним советовался?
Об этом говорил.
Нехорошо! воскликнул Попов и положил рекомендацию перед собой на стол. О таком деле я узнаю последним!.. Он нахмурился. А может быть, я не поддержу?.. Ведь сам знаешь! Не все у тебя во взводе ладится! И взыскание с тебя за утерю курсантского рапорта еще не снято!
Начало разговора не сулило мне ничего доброго.
Значит, вы против? спросил я, глядя ему в глаза и чувствуя, как накипает злость. Тогда разрешите идти?!.
Нет! Сиди! крикнул Попов. Как это у тебя получается! Утром одно, вечером другое!.. Даже и рекомендацией уже не интересуешься! А Лукин свой голос за тебя подает!
Но вы против! А вы член партийного бюро!
Да, я должен подумать и взвесить!..
Несколько мгновений я молчу. Сейчас я ненавижу Попова всем сердцем.
Так вы хотите одним взысканием зачеркнуть всю мою жизнь! А разве, кроме ошибки, я ничего хорошего не сделал?
Попов повел головой, словно воротник стал ему тесен.
И Коркин все время на тебя жалуется! Общественную работу ему срываешь!
А не думаете ли вы, что он нам срывает боевую подготовку?
За боевую подготовку я прежде всего с тебя буду спрашивать! ткнул он мне в грудь пальцем. Ну, скажи на милость, как же тебя в партию принимать, если ты не можешь понять, что общественная работа также воспитывает курсантов!..
Во мне все кипело. Разве непонятно, что Коркин работает на показуху?!
Попов взял рекомендацию Лукина и протянул через стол.
Забирай! А о своем решений еще подумай!
Я взял и, медленно сложив листок, спрятал его в нагрудный карман гимнастерки.
Я свое решение уже принял. Пусть партийное бюро решаетдостоин я или нет!..
Так-то вот!.. озадаченно взглянул на меня Попов.
Так-то вот, товарищ командир роты! повторил я.
Через несколько минут я уже медленно брел по Таврической улице вдоль железной ограды парка.
Недавно прошел теплый майский дождь. В лужах отражался сумеречный свет фонарей. Из глубины парка доносились звуки духового оркестра. Но расстояние и деревья приглушали мелодию и только отчетливо стучали глухие удары в барабан. Тум!.. Тум!.. Тум!.. Тум!..
Алексей!
Я обернулся. Меня догоняла Тоня. Она быстро и легко перепрыгивала через лужи и, казалось, совсем не устала после своего многотрудного дня.
Ты куда? спросил я, зная, что Тоня живет на Васильевском острове и, если направляется в сторону Смольного, значит, у нее есть какое-то дело.
А никуда! Увидела, какой ты мрачный из ворот вышел, ну вот и решила с тобой погулять!..
Добрая ты душа! Как только тебя ноги носят?
Ничего, улыбнулась она, до пенсии еще далековато!
Она пошла рядом, и мы стали разговаривать о всяких пустяках. Но вдруг по какому-то ее движению, на мгновение задержанному ответу я понял, что ей хочется рассказать мне что-то важное, то, что, несомненно, ее волнует, но она своим женским чутьем понимает, как мне сейчас нелегко и поэтому старается ничем себя не выдать.
Ну, Тонечка, как твои дела? Ты тоже что-то не очень веселая? спрашиваю я, когда мы выходим на широкую площадь перед Смольным.
В глубине, за каменными арками, темнеет невысокое, длинное здание. Сейчас оно кажется безлюдным. Только на третьем этаже светятся два окна.
Милиционер скучает посреди площади, посматривает по сторонам и вдруг круто поворачивается лицом к Смольному. Тотчас из-под каменной арки на большой скорости выскакиваютодин за другимдва автомобиля. Милиционер торопливо козыряет кому-токто едет в первой машине, а когда они скрываются в глубине Суворовского проспекта, снова устало опускает плечи.