Смотри, что я нашел в книге, которую читал сегодня.
Развертываю листок. Ничего особенного не вижу.
Обрати внимание: листок за пятое августа. Здесь сказано, что в этот день Латвийская ССР принята в состав Союза Советских Социалистических Республик. Это было в 1940 году. Завтра, значит, вторая годовщина. Если учесть, что мы уже месяц воюем у латвийских берегов
Ты прав. Это очень важно. Надо напомнить комиссару.
Ночь прошла спокойно. На рассвете погрузились, сели обедать. За столом я извлек листик календаря и показал Гусеву. Листок заинтересовал всех и долго кочевал из рук в руки. Сергей Прокофьевич мечтательно проговорил:
Неплохо бы ознаменовать эту замечательную дату еще одной победой. Жаль, что у нас осталась всего одна торпеда, да и то «больная».
Да, пустить на дно еще один вражеский пароход не мешало бы, согласился комиссар.
Пообедав, все разбрелись по койкам «слушать подводные шумы», потому что по нашему распорядку ранним утром наступает «подводная ночь». В отсеках тишина. Вахтенные берегут отдых товарищей, стараются не шуметь без особой надобности.
Но комиссар и эти часы не хочет упустить. Бесшумно ходит из отсека в отсек, подсаживается к вахтенным, показывает календарный листок, дает прочесть короткую историческую справку на обороте, вполголоса беседует с матросом. Особенно подолгу говорит с агитаторами: они проведут беседы, когда встанут матросы очередной смены. Постепенно почти все узнали об исторической дате. У людей приподнятое настроение. И разговор один:
Вот бы сегодня еще разок ударить по фашисту!
Поднял нас громкий голос командира отделения гидроакустиков Лямина:
Шум винта одиночного транспорта!
Пулей лечу в центральный пост. Подводная лодка с дифферентом на корму медленно выбирает последние метры к перископной глубине. Воют ревуны торпедной атаки. В носовом отсеке готовят к выстрелу последнюю торпеду.
Транспорт небольшой. Командир сначала не хотел и трогать его, но потом решил, что и такую цель грех упускать. Сближаемся с противником. Штурман обеспокоенно докладывает:
Под килем пять метров. Глубина резко уменьшается!
Четыре метра
Три метра
Стоп левый! командует Лисин. Досадует: Вот и выходи в атаку на такой глубине Приготовиться к всплытию! Будем атаковать в позиционном положении.
Берег близко? спрашивает старпом.
Мили четыре
Опять рисковать
Другого выхода нет.
Одна за другой следуют команды торпедистам, трюмным, дизелистам.
Старшина Нахимчук крутнул маховик колонки продувания главного балласта. В балластных цистернах шумит воздух. Лодка всплывает. Командир, комиссар и двое наблюдателей-сигнальщиков выскакивают на мостик. Пущены дизеля. Начинается погоня. Юркий транспорт меняет курсы, не дает прицелиться. Но торпеда все же устремляется к судну. Казалось, она неизбежно угодит ему в борт. Но транспорт резко отворачивает и оставляет торпеду за кормой. Она прошла от него метрах в тридцати. Командир приказывает:
Артиллерийская тревога!
У нас в строю одна сорокапятимиллиметровая пушка. Разве это оружие!
Комендоры во главе с управляющим огнем Новиковым карабкаются по трапу. Последним спешит запыхавшийся кок Шинкаренко. По артиллерийской тревоге его место тоже у пушки.
Я развертываю свой боевой пост подачи боезапаса. Вся палуба центрального поста от артпогреба до трапа устилается плетеными матами, на них устанавливаются ящики со снарядами. С мостика долетает звонкий доклад командира расчета Субботина:
Товарищ командир, орудие к бою готово!
Огонь! приказывает Лисин.
Стрельба ведется с максимальной скорострельностью. Мы еле успеваем открывать ящики и подавать снаряды. Над люком склоняется Лисин. В грохоте выстрелов с трудом слышим его:
Горит!.. Застопорил ход!..
Скорее по догадке записываем в вахтенный журнал: «Транспорт горит, застопорил ход. Артогонь продолжаем. Циркулируем вокруг транспорта».
В центральный пост кубарем скатывается Гусев:
Фотоаппарат! Где мой фотоаппарат?
Из второго отсека приносят «ФЭД» комиссара. Схватив его, Гусев исчезает. Командир кричит с мостика:
Запишите в вахтенный журнал: «Транспорт стравливает пар. На воду спущены две спасательные шлюпки. Команда покидает судно».
Мне приказано подняться на мостик. Взбегаю по трапу. Второй раз за все время боевого похода вижу небо. Оно в тяжелых облаках. Вдали виднеется берег. Горящий транспорт пачкает небо черным дымом. Спасательные шлюпки спешат уйти от него подальше. Командир спрашивает меня:
У вас все подготовлено к срочному погружению?
Так точно, все.
Тогда полюбуйтесь этой картиной. Такие случаи не часто бывают.
Мостик окутан дымом от выстрелов. Пушка-полуавтомат бьет беспрерывно. Бьет резко, пронзительноушам больно. Пузырится и дымится краска на стволе. В накатнике от долгой стрельбы кипит масло. Жгучие брызги прорываются из сальников, попадают на руки и лица артиллеристов. Моряки словно и не замечают ожогов, им некогда стереть со щек масло, смешанное с потом. Они трудятся упрямо и неутомимо. Каждым выстрелом моряки мстят за Ленинград, за страдания своих близких, за все беды, которые принес враг на нашу землю. Наводчики Кулочкин и Лукаш не отрываются от прицелов, хотя при каждом выстреле резиновые наглазники больно бьют их по лицу.
Комиссар так усиленно щелкал фотоаппаратом, что не заметил, когда кончилась пленка. А вот теперь, когда мы сблизились с транспортом почти вплотную, в кассете не осталось ни одного кадра.
Транспорт пылает. Кажется, что и металл, из которого он построен, превратился в горючий материал. От воды, влившейся через многочисленные пробоины (хотя и малые по размеру), судно заметно осело на корму. Вдруг внутри у него что-то устрашающе треснуло. Судно стало быстро погружаться, кренясь на правый борт. Нос задирается все выше, а корма уже в воде. Вот транспорт встал почти вертикально, слышно, как корма ударилась о грунт. Так он простоял несколько мгновений, а затем с шипением скрылся в воде. На поверхности моря лишь клокочет грязная пена. Ветер относит в сторону облако черного дыма.
Радисты докладывают об интенсивном радиообмене на немецком языке. Сейчас придут сюда фашистские корабли. Командир приказывает: «Всем вниз!» Посыпались в люк артиллеристы с раскрасневшимися потными лицами, закопченные, забрызганные маслом с ног до головы. Чувствуют они себя именинниками.
Вася, ну как? спрашивает штурманский электрик Игнатов своего другакомандира сорокапятки Субботина, когда тот последним ступил на палубу центрального поста.
Порядок! Разделали как бог черепаху!
Подводная лодка ныряет на глубину. В надводном положении мы пробыли почти час. Не так-то просто потопить транспорт огнем сорокапятимиллиметровой пушки. Мы выпустили почти три сотни снарядов. Но как бы там ни было, а вражеский транспорт на дне. Маленькая пушка, к которой мы раньше относились с пренебрежением, сразу выросла в наших глазах.
Во втором отсеке всех спустившихся с мостика с жадным любопытством встречает Шкурко. Лекпом, как и положено при артиллерийской тревоге, превратил кают-компанию в лазарет, который он гордо называет операционной. Здесь все сияет белоснежной чистотой, сам Шкурко и его боевые санитары облачены в белые халаты. Обеденный стол накрыт простынейон теперь операционный. Рядом на маленьком столике поблескивают хирургические инструменты. К разочарованию нашего доктора, он и на этот раз оказывается безработным: раненых нет, а артиллеристы на синяки, мелкие ожоги и ссадины внимания не обращают. Так что бой для нашего доктора обернулся лишь очередной тренировкой по развертыванию боевого поста.
Правда, к подобным тренировкам фельдшер относится со всей серьезностью. Помнит, как однажды на учениях командир учинил разнос нашей санитарной службе. В тот раз Шкурко все приготовления к бою свел к тому, что расстелил на столе чистую скатерть, а на диванах разложил санитарные сумки. Командир зашел, осмотрел все, спросил фельдшера, знает ли он свои обязанности по тревоге. Тот выпалил инструкцию без единой запинки. Командир этим не удовлетворился. Дал вводную: