Рахимбеков так и не нашел командира бригады. Расстроенный виденным, беспокоясь о своих, которые сегодня должны были тронуться на новое место, утратив всякую надежду найти начальство, метавшееся по всему участку, он в десятый раз направился в штаб. Может быть, Комаров еще не выступил и удастся связаться с ним по штабному проводу и спросить, что делать. Возможно, что командиру бригады сейчас не до них, что он и забыл о вызове.
Рахимбекову очень хотелось вернуться к себе, в свою роту, к привычным трудам и заботам, вырваться из той суеты и неопределенности, которые царили здесь на берегу. Всю свою жизнь он уважал порядок и доводил начатое до конца. Еще будучи каменотесом, он не уходил из забоя, пока не кончал отделку. Часто лунной ночью вытягивалась и ломалась его длинная тень в пустынной каменоломне, и стук молотка, отдаваясь в горах, разгонял шакалов. Позже, среди тех же каменных глыб, при том же лунном свете, он учил буквы, написанные ему Комаровым на листке фанеры, а утром, глядя на розовеющий восток, молился аллаху, повторяя ему выученное за ночь Сейчас у него тяжко было на душе.
Сумерки превратились в темноту, гудело озеро, ветер срывал комья с обрыва, нес мерзлую пыль, рвал и трепал полы полушубка, не давал итти. Далеко внизу дрожали огоньки фар, потом они погасли. Рахимбеков подумал об идущих сейчас по озеру войсках, о застигнутых штормом машинах и, содрогнувшись, словно от нестерпимой боли, закрутил годовой. Там был сейчас ледяной ад. Хорошо, что Комаров со своими бойцами выбрались раньше. По крайней мере, они сейчас в тепле и в безопасности.
*
Штаб помещался в школе, выстроенной на высоком бугре недалеко от озера. Немцы обстреливали село методически, но большого ущерба причинить не могли домики и избы стояли редко, снаряды рвались большей частью на огородах и на берегу. Возле школы упал всего лишь один фугас, от взрыва вылетели все стекла.
В двух соединяющихся между собою комнатах находились канцелярия штаба и кабинет командира бригады. Тут же штабные и жили. Все остальное здание пустовало, только в одном из классов разместилась караульная команда и несколько телефонистов. В школе было неуютно и холодно, ветер гулял по коридорам и классам, валялись осколки стекла, сломанные парты и мусор, неизбежный в покинутом доме.
Пройдя наощупь темный, продуваемый ветром коридор, Рахимбеков открыл дверь и вошел в канцелярию. Главного начальства не было. Начальник штаба, как видно, все еще отдыхал в кабинете он не спал двое суток подряд, в комнате находились только его помощник молодой очкастый капитан, начфин и долговязый адъютант Петя. Рахимбеков за эти два дня перезнакомился со всеми.
Трое командиров, отодвинув счеты и папки с делами в сторону, пили чай из жестяных кружек, макая в кипяток темные ржаные сухари и осторожно обсасывая их, чтобы не уронить ни крошки. Небольшая бензиновая коптилка, треща и вспыхивая, освещала уголок стены и стол, остальное пространство тонуло, в полумраке. В комнате было тепло и тихо, негромко похрапывал связной, вздремнувший у натопленной печи, бренчала в трубе заслонка.
Не нашли? спросил капитан, блеснув очками и поднимая голову, когда Рахимбеков молча остановился у печки и приложил к ней руки. Нет его и на спуске?
Нет.
Капитан, обжигаясь, поставил кружку на стол.
Идите пить чай, сказал он сочувственно, глядя на расстроенного, продрогшего гостя. Вы совсем застыли.
Рахимбеков размотал сползший на шею башлык, снял полушубок. В мятой летней рубахе с широким воротником, худой и темный, он, немного стесняясь, взял предложенную кружку с кипятком и кусок сухаря (уезжая сюда, он ничего не захватил с собой), присел к столу. Петя недовольно подвинулся. Потом вдруг щедро открыл гостю свой мешочек с сахаром.
Сегодня опять застряло двенадцать машин сказал неожиданно начфин и, отставив кружку, беспокойно поглядел на колеблемое ветром одеяло, которым было завешено окно. И две утонули У нас на заводе это называлось прорыв
Ну, ну, строго отозвался Петя.
Это война, сказал помощник начальника штаба. Только воюем еще не так, как надо бы Он поправил очки и снова занялся чаем.
По такой дороге немцы засыпались бы в два счета и угробили бы все машины, возмутился Петя. Я ездил, я знаю. Радиаторы замерзают, лед ломается, темнота чортова, мороз, днем из всех пушек лупят по трассе, на берегу по шесть часов торчат под нагрузкой и выгрузкой. Сам чорт не справится
Порядка нет, адъютант, коротко сказал помощник и, глянув на Петю, поднял перед ним опорожненный чайник. Непонятно было, к чему относятся эти слова, но Петя умолк и, смущенно взяв чайник, окликнул связного.
Рахимбеков не принимал участия в разговоре. За эти сутки он достаточно нагляделся и наслушался и понимал, что если дело и дальше пойдет так, то трасса не оправдает связанных с нею надежд. Слишком трудно держать двухсоткилометровую дорогу с таким ледовым участком, как Ладожское озеро, на самом переднем крае фронта. Семь дней шли машины в один конец за грузом на дальние станции, а потом гибли на Ладоге. А Ленинград ждал, надеялся и отдавал последние свои войска (Рахимбеков узнал, куда уходили дивизии). Старший лейтенант помнил, как напутствовал его Комаров, как просил поторопиться, чтобы ни на минуту не задержать прокладку новой линии, ускорить движение. Комаров тоже надеялся
Понурый и расстроенный, Рахимбеков поблагодарил за чай, отошел к печке. Он решил просидеть здесь всю ночь, может быть, все же придет командир бригады. А если нет, завтра придется уехать. Связаться по телефону с Комаровым оказалось невозможным где-то был поврежден провод, и в такую бурю его не починить до утра.
Командиры остались сидеть за столом и тоже умолкли. Теперь явственно слышался свист ветра за окном, хлопало одеяло, мигало и вытягивалось пламя коптилки. Внезапно оно метнулось, пыхнуло и чуть не погасло. Дверь из коридора вдруг отворилась, и в комнату вместе с клубами пара ввалился высокий, грузный, в расстегнутом на груди белом полушубке военный. Он был в ушанке, сдвинутой набок, огромных валенках, с двумя револьверами. Один в кобуре, второй маузер торчал из-за пазухи. Бритое одутловатое лицо вошедшего было мрачно.
Буркнув приветствие, он на минуту остановился, разглядывая помещение, затем двинулся вперед.
Вам куда? поднимаясь с места, спросил помощник.
К вам.
Не обращая внимания на сидевших, он направился прямо к двери, ведущей во вторую комнату. На петлицах его гимнастерки, выглядывающих из-под воротника полушубка, виднелись эмалевые знаки различия. Звездочка ушанки торчала над ухом. Взъерошенный и большой, страдающий одышкой, он был похож скорее на лесного воина, чем на кадровика.
Товарищ старший лейтенант, не выдержал Петя. Надо привести себя в порядок. Вы куда попали?
Да неужели? невозмутимо сказал военный. Он остановился, поглядел внимательно на строгого Петю, на остальных, поправил шапку. После этого, даже не постучавшись, открыл дверь.
Верзила, сказал адъютант, фронтовик, тоже. Не хотелось только связываться
А я бы на вашем месте и не связывался, спокойно ответил помощник начальника штаба. Особенно с подполковником.
Петя растерялся. Рахимбеков даже издали заметил, как покраснел юноша.
У него же три кубика, пробормотал он смущенно.
Три шпалы. Надо хорошенько смотреть, адъютант.
Несколько минут Петя не мог прийти в себя, да и остальные были, видимо, озадачены поведением и сравнительно большим званием посетителя, явившегося неизвестно откуда и по какому делу.
Между тем за стеной раздавался густой и резкий голос незнакомого командира. Начальник штаба молчал, его словно не существовало.
Комиссия определил начфин и покачал головой. Пойдут теперь скрипеть перья.
Поскрипят и уедут, хмуро ответил капитан. Только время отнимут. Не это нам нужно
За стеной неожиданно стало тихо, потом шевельнулась дверная ручка и послышался громкий уверенный голос приезжего:
Веди.
Дверь в канцелярию отворилась, и первым вышел низенький майор начальник штаба, видимо очень взволнованный и еще не совсем очухавшийся. За ним медленно переступил порог подполковник. Он был сейчас без шапки, бритая голова его лоснилась.