Семье Верены такое не понравится, вмешалась тетя Агата.
Ее семьямы.
Тетушка рассмеялась ему в лицо.
Я думала, ты уже перестал воображать себя Принцем.
Он вскипел, это было видно, хотя Ральф даже не изменился в лице. По щекам рассыпался крапивный румянец. Глаза потемнели, словно гранитный памятник.
Я отодвинулась по инерции, но тетушка в этом плане была чувствительна, как чурбан для колки поленьев.
Верену я заберу с собой. Мы как раз хотели сходить в приют.
К беженцам? Ты с ума сошла?! Нет, нет и еще раз нет. Я собираюсь познакомить ее с ребятами. Ей нужны друзья в школе.
Но эти мальчики не нашего круга! взвизгнула тетя.
Ральф собирался что-то мне сообщить, но тетин вопль изменил траекторию его мысли. Глаза потемнели еще сильнее; словно их залили смолой.
Не нашего круга?! Это какого, тетя? Тыбаронесса фон Броммер, судя по ожерелью?! Что за снобизм, а?! Ты забыла, кто ты? Забыла свою убогую конуру, в которой мы каждое утро дрались за завтрак с крысами? Забыла, как ты после завтрака шла в джоб-центр, выбивать из них на пару грошей побольше. Круг! Смотри-ка, какая ты стала аристократка!
Тетя побледнела, но не ответила.
Ты очень быстро забыла, откуда я тебя вытащил, фрау Агата Дитрих. Эти мальчишкимоя семья, мои друзья, мои дети. И если ты еще раз посмеешь что-то там пролепетать про свой круг, ты очень быстро в него вернешься. Ты поняла меня? Ты меня поняла?
Тетя швырнула салфетку и выкатилась из столовой.
Я не хочу знакомиться с твоими парнями, сказала я.
А что так? сразу же взъелся Ральф. Они не твоего круга?
В этой школе я лох. Меня до сих пор не избили лишь потому, что они не могут получить разрешение собраться толпой, не организовав при этом официальное общество.
Ральф скупо улыбнулся, но он все еще был зол и вышло похоже на звериный оскал.
Не бери в голову, пускай говорят Никто тебя пальцем не тронет.
Да? Расскажи мне как именно не брать в голову. Я не привыкла к такому, Ральф. Мне очень обидно и страшно! И заставлять меня принимать их еще и дома, это слегка чересчур! Забыл, что было в начальной школе? Эти девки ненавидят меня! Даже если и притворяются при тебе, в душе они меня ненавидят!
Ральф перестал улыбаться и стиснул зубы.
И я сама ненавижу их! выкрикнула я. Ненавижу их безмозглые рожи. Ненавижу их диалект, они нормальный немецкий не понимают! Как тролли с гор. Какой мне смысл с ними знакомиться? Чтобы они знали обо мне больше? Чтобы могли задеть еще глубже, еще больней?!
Ви
Он не договорил, поскольку зазвонил телефон. И я спинным мозгом почувствовала: вот она. Его женщина. Стелла!
Стелла Как-то-там.
Которая красит свои синюшние губы в кровавый цвет и душится лосьоном от насекомых. И стало еще больнее. Больно, как никогда. Мир рушился, падая мне на голову.
Ральф посмотрел на меня и отвернулся.
Что случилось?.. в трубке горячо и жарко заговорили. Ральф долго слушал, после медленно обернулся, посмотреть на меня. И?..
Ральф повернулся полностью. Послушал, покивал, словно она могла его видеть. Сказал «спасибо», сбросил вызов и посмотрел на меня.
Ви, это правда, что у тебя уже была попытка самоубийства? спросил он мрачно. Что то, что былоэто не в первый раз. Что ты пыталась и раньше? Когда жила здесь.
Я не ответила.
Эта сука, похоже, рылась в моих досье!
Я в самом деле пыталась. Кажется в девять лет или в десять. Выпила пачку снотворного. Ральф был тогда в Риме, но Джессика обнаружила и заставила меня все выблевать. Потом позвонила в «скорую», ее обсмеяли. Дети, сказали ей, не могут сами себе желать смерти. Дети, сказали ей, слишком любят самое жизнь. Если вы не уследили за препаратами, виноваты вы.
Джессика оскорбилась и позвонила сразу всем своим адвокатам. После того, как те коршунами стали пикировать на администрацию госпиталя, те пожалели, что не покончили с собой ДО. И меня обследовали. Сразу же два врача.
Неудивительно, что эта история стала известна Стелле.
Ви?! Это правда?
Тебе-то что?
Мне-то ничего. Ты не врубаешься, что ли? Не понимаешь, что ты наделала? Ты ведь пыталась, по сути, себя убить. И врач обязан был это документировать Теперь еще в школе. Твое поведение признано депрессивным. Школьный психолог рекомендует тебя обследовать.
Я закатила глаза. Как меня бесят все эти аналитики, которые знают, что чувствуют незнакомцы. Но в упор не видят всего того, что происходит с ними.
Они не имеют права меня обследовать без согласия моихя не договорила.
Моя мать сама проходила «обследование», мнимый отец отправил подальше с глаз своих, а настоящий был епископом и прав на меня предъявить не мог.
Твой опекуня. Если так пойдет дальше, меня заставят дать согласие. Ты, что, не понимаешь?! Я мужчина. Священник. Один из тех, что щупают алтарных мальчиков! Меня даже спрашивать не будут. Тебя просто заберут.
Знаешь, что я понимаю? Ты трахаешь психиатра, которая без спроса лезет в мои дела. Раньше ты сам улаживал такие вопросы!
Не понял? ответил он.
Не то, чтобы угрожающе, но скажем, предупреждая.
Уладь это со своей бабой, сказала я, не отводя глаз. Уладь это сам, иначе я подключу свою бабушку.
Птичка над его головой.
Сначала Свеня писала раз в час. Затем, два раза К тому времени, как мы стали убирать со стола, она строчила сообщения словно из пулемета. Антон сидел с таким видом, словно ему на голову, на глазах у всех, гадила очень крупная птичка.
Парни уже даже не смеялись. Смотрели то на Антона, то на меня. И всем им было за него стыдно. Я была уверена, Антон ненавидит меня. Даже больше, чем Свеню. Ведь это из-за меня она клевала ему мозги, стервенея все больше на каждом посланном сообщении.
В начале ужина все было довольно мило. Ральф жарил мясо на большом гриле, а остальные стояли вокруг него с пивом, как пещерные люди вокруг костра. Я обходила Антона, как лишаистого скунса, Антон так же тщательно обходил меня.
Я с кем-то болтала, пытаясь подражать Марите, в смысле, старалась не ржать над их приколами, как пьяный ковбой. Следила за тем, чтобы на столе всегда был хлеб и салаты, салфетки, напитки В общем, была хозяйкой вечера, как умела, а умела я хорошо. Благо, после тетиного ухода, Ральф позволил мне накраситься и одеться, как я хотела, что вернуло часть уверенности в себе.
Мальчишки вели себя, как задиристые бараны. То стебали друг друга, поражая меня безжалостностью, то задирали, то высмеивали и словно бы красовались. То ли передо мной, то ли перед Ральфом. И хотя Ральф по большей части не вмешивался, если только не считал, что мальчики слишком разгорячились, видно было, что он следит. И слушает, и вникает.
И чем интереснее становился вечер, тем яростнее у Антона дребезжал телефон. Смешки в его адрес вскорости сменились игнором, потом, затаенным раздражением и косыми, выразительными взглядами. Всем было за него стыдно. И мне, отчего-то, стыднее всех.
Когда Ральф встал, собрал пустые тарелки и подбородком кивнул Антону: мол, помоги мне, все разом уставились в стол. Как будто приговоренные, которые радовались, что в первую петлю сунут не его голову.
Я понимала, что все они знают, из-за кого весь этот сыр-бор. И понимала, что как хозяйка вечера, должна что-то предпринять. Но что, я понятия не имела. На вечерах графини подобных ситуаций не возникало. Да если бы и возникла, Марита послала бы Фердинанда за скрипкой, повела бы гостей смотреть гобелены, или
Кому еще пива? с облегчением додумалась я.
Все разом подняли руки. Я чуть ли не вылетела, забыв, что ящик не дотащу. Плевать мне было, куда и зачем уйти. Лишь бы только уйти. Я чуть ли не бегом спустилась в подвал. Замерла, прижавшись затылком к стенке.
Что за придурок?
Неужели, не ясно, в какое положение он поставил всех? Почему было не остаться дома? Почему было не выключить телефон?
Даже в Гамбурге, после драки с Джесс, под взглядом женщины-полицейского, мне не было так гадливо и тошно, как в этот миг. Я сделала пару вдохов, взяла несколько бутылок пива и снова пошла наверх. Навстречу шел Ральф. Раздраженный и хмурый.
Я возьму ящик, проворчал он.