Там, на общей кухне, был потушен свет. Дверной проем «кубовой» чернел в коричневой, полового цвета рамке, словно вход в другое измерение. Отсутствие обычного освещения совратило меня, и я вошел. Я не зажег света. Передо мной серебрилось окно с тенями цветов в горшках и короткими занавесками. Справа, на газовой плите, под чьей-то черной, как дыра, нашептывающей сковородой ровно сипел голубой цветок с редкими исчезающими желтыми огоньками. Цветок казался живым и ярким, а сумрак почти мягким. Я даже наклонился, чтобы посмотреть на цветок, который своими лепестками тщетно силился столкнуть с себя черную тяжесть.
Свет ярко и пронзительно вспыхнул, окатив меня, когда я только-только прикурил от жаркой конфорки. Я был не ослеплен, но застигнут врасплох. Я глянул, почти не щурясь, на женскую руку, замершую на выключателе, потом на лицоГаля. Галядевушка с красивой грудью и дрянным всем остальным, включая характер и манеру грубить.
Чё делаешь? недоверчиво спросила она, привыкая к внезапному моему появлению.
Ее рот искривился в легкой естественной для ее лица гримасе. А все ее выражение вот-вот готово было исторгнуть какое-то презрение в мою сторону. Где-то в ее глубину когда-то вселился сам черт, густая и дикая поросль которого пятнами проступала, выдавая его, на славной женской коже в виде бровей, бегущих в узор черных волосков на предплечьях, в легких, но так заметных усиках над верхней губой. И хоть я порою даже и по дружески общался одно время с ней по воле некоторых учебных обстоятельств, и даже пару раз просто заходил к ней и ее подружке под предлогом лекционной тетрадки, Галя осталась даже спустя долгое время у меня в памяти черной ведьмой, в которую непременно следует вбить осиновый кол.
Я хмыкнул ей в ответ.
Следом вошел Павел. Его ручищи, шея, густая щетина и некоторые черты лица вкупе с общей телесной крепостью делали его похожим на неандертальца, которых обычно рисуют в учебниках. Он был председателем студенческого комитетаструктура в некоторых вопросах весьма властная. Павел был честолюбив и весьма жаждущ до управления, понимая во власти наслаждение как человек ощущающий в себе способности к властвованию. С ним непосредственно не любили спорить даже самые горлопастые, его единогласно переизбирали председателем остальные члены студкома, не видя ему альтернативы. Переизбирали по праву. Он вроде и не был умен, однако говорил всегда такие вещи, с которыми все, за очень редким исключением, соглашались. Он выполнял непосредственные поручения руководства факультета и Университета, участвовал в создании и утверждении маленьких общежитских законов, а также следил за их исполнением среди студентов общежития. Курить вне курительных специальных комнат строго запрещалось. Это был закон, категорический императив. Сам он не курил никогда и долгое время занимался то ли борьбой, то ли боксом.
Что тут такое!? прогудел он, увидав меня с тлеющей сигаретой.
Я смолчал. Галя уже включила воду в раковине и, ручаюсь, не без некоторого удовольствия и интереса краем темного глаза следила за всем, что начинало происходить, брякая крохотной кастрюлькой.
Я говорю, что такое?! его голос огрубел еще больше.
Взгляд его был продолжением его же телатяжелый и без тени какого-то сомнения, уверенный, гневный.
Курилку для чего вам сделали? Почему ты тут куришь!? начал раздражаться он, видя, как я нахожусь перед ним.
Он совершенно не остерегался говорить громко, совершенно не чувствовал какого-то хоть волнения, он был прав. Я смотрел на его оголенные до локтей ручищи, на эту манеру говорить, на его неотесанную «неподвижность», которая зрила во мне нарушителя. Наверное, я улыбнулся, наверное, жалко. По правде сказать, я испугался его. Даже не его самого, а того, как он говорил и смотрел, всей этой громкости. Ведь еще мгновение назад я помышлял совершенно об ином, рассматривая «цветок».
Я стал что-то говорить, словно оправдываясь, как-то мало владея собой. Я пытался тушить сигарету прямо руками, и сам весь вдруг залился густой краснотою. Невыносимой и чудовищной. Я пытался, глупейшим образом, улыбатьсясловно все шутка, ощущая в себе окончательное малодушие. Я был в западнечтобы выйти, следовало пройти мимо него.
Еще раз увижу!нисколько не щадя, продолжал он даже не отчитывать, а просто ругать меня, раздавливать своей тенью, своей манерой говорить.
Я же весь горел. На его голос или случайно вышли двое знакомых, с которыми часто играли в теннис. И потом Лена. Галя вставила несколько слов. Не то насмешливых, не то даже успокаивающих моего палача. Они упали, как ядовитые капли, а сама она вышла. Блеснули дужки очков и ослепили меня
А он просто съедал меня с потрохами. Не от душевной вовсе злости, а по привычке. Я даже думаю, что знай он, что творится со мной, то враз бы остановился, наверное. Однако он и не догадывался, потому что я походил на совершенно обычного человека.
Видя, что урок усвоен, он не стал мешать моему бегству. Я не бежал в прямом смысле, но речь идет именно о бегстве, как о спасении. Он даже посторонился, выпуская меня. Перед глазами моими замаячили те несколько шагов, после которых обещалось хоть какое-то избавление. Но его «неподвижность» была как омут, в котором скрывалось нечто дурное и незримое, намерений которого я не знал. Словно там было чудовище.
И оно не преминуло выскочить на меня, когда в ту самую пиковую секунду я был ближе всего: Павел вскользь, но тяжело, отвесил мне подзатыльник, как деревянному болвану. Я дернул от его удара головой и вмиг обернулся, глядя в лицо свершившемуся оскорблению. Во мне блеснуло негодование. Невольное, в первое мгновение.
Иди! раздражаясь протянул он в ответ, все без той же и тени сомнения во взгляде, давая понять, что никакие возражения от меня не возможны, и мощно пихнул меня в грудь ладонью. Я едва не упал и что-то пробубнил.
Что ты там сказал!? поморщился Павел, словно действительно старался разобрать эхо моих слов.
Но я и сам этого не мог разобрать. Совершенно растерялся. Я даже не попытался броситься на него, чтобы разорвать ему лицо, а лишь случайно заметил, что жилки наушников отцепились от пуговицы рубашки, на которую я их приспособил, когда только еще сюда поднимался, и теперь висят длинными черными нитями и почти достают до пола.
Ты совсем что ли!!? вдруг разразилась негодованием Лена.
Словно от нее метнулась в его сторону молния, которая, правда, отскочила, не причинив вреда его каменной голове. Я посмотрел на ее пылавшие глаза, на то, как она заступается за меня. Я помню и то, как она на меня посмотрела. Ей было за меня стыдно, а скорее всего ей было меня просто жалко. Ведь некоторые в иные моменты не могут не вступиться за слабого! И это была моя смерть!
Лена вдруг отвернулась от этой краткой перепалки с Павлом и ушла к себе, качая головой. Смысла в их разговоре никакого не было. Я стал ступать вниз. А он, возмущаясь, что-то продолжал говорить, в том числе и обо мне опять явившейся Гале. При этом он словно уже и позабыл про меня. Я их не видел, я, спускаясь, был к ним спиной и не решился поднять на них взгляд, когда было еще возможно на них посмотреть. Только их голоса. Ощущения такие, будто меня застрелили.
Невозможно было остаться в комнате. Одевшись, я бежал дальше, на улицу. И там, в прилегающем к общежитию бесформенном парке, наконец, разревелся. От бессилия.
Сейчас, да и завтра, все будут говорить об этом, и все будут об этом знать. Я буду анекдотом. Чужие взгляды и слова уже начинали резать и терзать меня. Спустя время все установится на места. Я говорил себе это, однако и идти обратнословно на плаху. С меня посрывали одежду и теперь тешились моей худобой. Совершенное ощущение ничтожности. Отныне, мне казалось, меня мог толкнуть всякий. И абсолютно безнаказанно. Меня забыл навсегда покидающий эту планету корабль. Очень было горько и тоскливо. Даже хотелось исчезнуть, а не возвращаться в горящее окнами общежитие, где, представлялось, все сразу сбегутся на меня посмотреть. Я именно боялся этих насмешливых взглядов. Просто исчезнуть было некуда, и, послонявшись тенью среди черных деревьев, я побрел обратно, стараясь подгадать неизвестно к чему, временами ощущая предобморок.
Да и черт бы со всеми! Черт с ними, окаянными! Они только лишь обижают меня! Я отныне знал, что самым невыносимым будет теперь ее взгляд. От него я превращусь в каменный столп соли. Я был не тверже того пепла, который падал с моих сигарет.