Сквозь белый тюль Лена смотрела в окно и курила, удерживая левую свою кисть на правом плече. Брюнетки уже не было. Глянув на меня влажными глазами, Лена снова отвернулась. Несомненноона только что плакала, даже когда я уже входил. Мне стало неспокойно, в особенности от того как она посмотрелавскользь, словно не хотела смотреть. Замерев на пороге, я глядел на нее, стоявшую спиной, и не двигался, полный неприятного растерянного чувства того, что не знаю как сейчас себя повести. Несколько сизых завитков, сцепившись над ней, степенно плыли к потолку, медленно разворачиваясь в нечто большее. И запах этот был в комнате все-таки непривычен и будто связан с неблагополучием. Играло тихо невидимое радио, притихшие стояли кровати. Нельзя было оставлять ее одну, помню, подумал я, даже не догадываясь, какие мысли ее только что посещали и следы которых я сразу заметил с порога. Мгновенно возникло желание прижаться лицом к ее кофте, к ряду спускающихся вниз пуговиц, прильнуть к ней, чтобы почувствовать ее руки и сразу забыть обо всем произошедшем и знать, что все хорошо. Я во всем раскаивался. Но подойти и обнятьбыло невозможно, ее взгляд это запрещал. Но еще бы миги я бы решился так поступить, о чем-нибудь заговорил, попросил бы, наконец, сигаретуибо слишком густело молчание.
Она ужасно молчала! А во влажном взгляде, которым она посмотрела на меня, мне показалась такая глубокая отвердевшая злость, что я опешил
Где был? наконец спросила она тихо и неестественно, спокойно словно не меня.
Ямылся
Лена помолчала. И теперь я точно видел, что глаза ее совсем ужасные для меня. И тут ее как прорвало:
Ты совсем что ли? Что ты делаешь!? тихо, со злостью почти прошипела она и снова замерла.
Я смотрел, как она, чуть склонившись, измяла в перевернутой капроновой крышке сигарету, так и не задавив всех рассыпавшихся угольков.
А!? Лена выпрямилась, Соображаешь!?Или нет!? Для чего!? здесь ее краткое самообладание прекратилось.
Ее голос становился резким. Она говорила, а я молча только слушал. Чем дальше она видела мою неспособность отвечать или вспылить, тем меньше она была осторожна, и уже совершенно не сдерживала гнева. Так что в один момент совсем для меня неожиданно ее руки рассекли воздух, метнулись, а сама она, видимо дав наконец волю, все силилась, подобрать слова, чтобы тут же бросить в меня, и видно было, как неистово она желает в меня попасть, словно нерастраченная время назад моя собственная ненависть переметнулась и теперь так ее преображала на глазах, так изменяла лицо, так наполнила взгляд. Стоит ли говорить, что никогда еще ее глаза не смотрели на меня так. С такой непримиримостью, неудержимой досадой, даже может, ненавистью! Ты думаешь чем?! Что это еще за психопатство такое?! Почему ты себе такое позволяешь вообще? Ты кто такой, чтобы так делать, я не понимаю!? мгновениями Лена почти уже кричала, кричала насколько это было возможно. И уже у нее начинали блестеть новые слезы, но уже другим совсем блеском. А я окончательно потерялся, попросту не ожидая того, что происходило передо мной сейчас. Словно брошенная на свободу большая пружина часов, распускаясь, делала огромный вдох, готовая выпрыгнуть от напряжения кверху, чтобы хлестнуть меня по глазам. Признаюсь, я испугался, что она меня прогонит.
Так мир по-настоящему переворачивается в мгновение с ног на голову.
И я вдруг забормотал какие-то односложные слова прощения, повторяя их вместе с ее именем, словно какой-то воспроизводящий звуки механизм, а не я сам. Я, глядя на нее, поверил действительно во всю недопустимость и глубину своей вины. Я отчетливо понял, что совершил преступление.
Неотрывно она следила за мной и продолжала все с той же злостью:
Ну ты совсем без мозгов! Не понимаешь, что можно, а чего нельзя!? Что за идиотизм такой!!! Как мне сейчас с людьми говорить?!
Я потом узнал, гораздо позже, что этот в кофте был ее дальним родственником, с которым она, вобщем-то, не особо общалась, но с которым вместе поступала, и через это родители их имели какие-то общие дела.
Я попытался сделать к ней шаг, но она сразу же повысила голос, так что я остался практически на том же месте.
Ну какого ты полез!!? с ее губ стала срываться и брань.
Я испугалсяизвинитолько и смог я, что сказать, когда появилась краткая передышка.
Да какая разница!? раздраженно оборвала она меня. Руки ее, как птицы, взмыли к пылавшим щекам, и она, полная негодования, отвернулась, вспыхивая от налетевшей с новой силой злости, и теперь стояла ко мне вполоборота, готовая тут же снова развернуться и обрушиться
Она продолжала говорить. И это было все так невозможно. Слова ее летели прямо в меня или со свистом проносились рядом с моей головой, ударяясь в дверь за спиной. Она металась между кроватей, словно от бессилия все на меня выплеснуть, не умея еще сильнее меня задеть, не находя яда и не замечая моего начавшего истекать кровью лица. Просто сумасшедшая переменаЯ не мог сообразить, зачем она все это так говорит, какой существует настоящий смысл в таких ее словах. Обида моя восставала и билась тем больше, чем более я видел, как она увлекается. Мелькнул ясно миг, когда Лена совсем не видела меня, только свой сумасшедший пароксизм, и я не только не был для нее кем-то особенным, а я как-будто и не существовал. И оскорбляет так она меня лишь от того, что слишком увлеклась, без меры поддавшись мгновенному злому ростку в душе (я будто прозрел), от которого в действительности происходило теперь ее почти истерическое состояние, неподвластное какому-либо усмирению пока не пересечет своего пика и не иссякнет само. Я был плох. Сделалось особенно дурно и невыносимо.
Я понял, что дал себе слабостькогда прикусил изнутри левый уголок рта, чтобы так попытаться стянуть и удержать губы, но это был знак мне женачать распускаться по швам. Наверное, все было на моем лице, потому что Лена вдруг начала говорить мягче. И перемена ее еще больше действовала на меня, наполняя не просто обидой, а горем, как пребывающей водойбыстро и неудержимо. Как можно было мной так пренебречь! Вмиг стало всего жаль. И я, ощущая, как сжалось горло, еще не совсем зная, чему повинуясь, рванулся наконец вон из комнаты, под пару блестевших внимательным любопытством взглядов, которые даже из вежливости не сделали случайного вида. На секунду я с ними столкнулся, ощутил беззащитность и поторопился прочь. Если бы она стала догонять, то я бы точно не удержал слез, которые начинали и без того проступать несмотря на мои усилия избежать их. Казалось, что все совершилось мгновенно.
Да так оно и было.
Спустившись, я запер дверь и, сев на кровать, стал с трепетом слушать всякий долетавший до меня звук. Страшно было отчего-то даже думать, что она вот сейчас постучитя не открою. И чтобы не открытьлег. Я не заметил того, как неожиданно, словно потоп, полились слезы. От обиды и от того, как все прекратилось; от моей невозможности не вспоминать ее слов, от того, как она толкала меня от себя, от ее бесцеремонности. Вокруг кружилось осязаемое ощущение, что все прекратилось, сделалось невозвратным и разломлено на части, которые в отдельности напоминают о целом; и что невыносимо от вида разрушения. Особеннокогда недавние милые образы, словно благостные тени, вязались в единые снопы жесткой, как грубая вервь, мыслью об абсолютной невозможности их повторения, стягивались, надрываясь, во мне едва не до боли, и от того высвобождалось в душе неожиданное пространство, подсвеченное сумеречным светом темной, очень далеко отстоящей звезды. Так что с добрый десяток минут я не мог успокоиться. Я все же надеялся, что Лена придет, хоть и боялся этого. Потом вдруг разом я проникся, как откровением, предужасом того, что она меня все-таки бросила, и даже не теперь, а уже давно, только я не замечал этого. Так отрубают рукуследующая за насилием картина не может уложиться в сознании. Это была ясная мысль о том, что все действительно прекратилось между нами, и что только что затих грохот обвалившегося моста. Я глядел плохо видящими глазами на несуществующие пункты, которые большими мухами из мутного стекла обитали почти у самого пола и, занимая собою взор, умели вовсе ничего не сообщать ему. И также ясно я понял, как мне невозможно без нее.
В довершение я панически стал ждать, что сейчас придут его товарищи, потому что для этого самое время, и просто так дело не завершится. Всякая моя уверенность растаялакак и не бывало ее. Я даже чувствовал озноб и то, как высохли глаза; временами я почти и не дышал, испытывая внутри все возрастающий страх, которого не мог никаким волевым усилием одолеть или хоть притупить и который даже оттеснял все вот только-только меня так волновавшее еще минуты назад в сторону, во все тот же сумрачный свет, прохладно переползая на авансцену моих переживаний, неудержимо превращая меня из победителя в мнимого и трусоватого крохотного человека